Не чуя под собой ног, Окся пошла на голос, к реке. Где-то на берегу, в одиночестве, сидит и поет Игнат Мазяркин. Его голос ни с кем не спутать. Опустил, знать, в воду невод и ждет, когда тот наполнится шустрой рыбешкой. Красивый голос у него, до самого сердца доходящий. Когда Игнат пел, у Окси появлялось страстное желание поймать эту песню, как птицу, а потом отпустить в небо вместе с той болью, которую она носила в душе, будто тяжелый камень. Может, тогда перестанет болеть сердце о пропавшем муже?..

Придерживая накинутую на плечи шаль, Окся спешила в сторону реки. Ветки краснотала хлестали ее по лицу, но она ничего не замечала. Песня звала ее и манила.

Наконец ноги принесли ее к древнему дубу, где они когда-то с Листратом собирали желуди и отдыхали в шалашике во время веселого сенокоса. Вокруг стояла звенящая медовая тишина. Женщине казалось, что она слышит даже спрятавшихся в песок юрких ящериц.

Песня давно затихла или, может, Игнат уснул? Но зато теперь Окся хорошо различала ночные звуки — шепот речных волн, шелест листвы, бормотание тетеревов где-то неподалеку. Резко прокричал филин. Старый одинокий дуб тихо дремал на берегу реки. Сладкий ли сон он видел, думал ли о навсегда ушедшей молодости?

Окся подошла и обняла могучий ствол великана, жалея то ли его, то ли себя и мысленно утешая: не стоит печалиться об ушедшем времени, есть еще что-то впереди, может быть, счастье… И словно в подтверждение этих светлых мыслей она услышала новые звуки: тяжелое дыхание, вздохи, плеск воды. У крутой излучины реки она явственно увидела огромного лося. «Отяжка!» — пронеслось в ее голове. Дикий лесной бык, подогнув передние ноги, пил речную воду. Окся наблюдала за ним, по-прежнему чутко прислушиваясь к шорохам и звукам вокруг. Чувства, переполнявшие ее, искали выход: ни поговорить, ни пожаловаться ей некому… И с очередным выдохом из груди ее вырвался стон, больше похожий на крик раненой птицы.

Лось от испуга вздрогнул и прыгнул в воду, подняв огромными боками фонтаны воды. Он поспешил уплыть на другой берег, где темнели густые заросли кустарников, подальше от непонятных звуков.

И снова вокруг воцарилась тишина. Рыбак неуверенно и негромко запел новую песню. В ней он рассказывал о недавно сосватанной девушке, которая ждет-пождет своего суженого:

Окся прислушалась, слова песни ей не понравились, опять душу до крови разбередят. И она хотела было повернуть домой, но голос Игната стал громче, и Окся невольно вслушивалась:

Села Окся на траву, слезы градом полились из глаз. За что ей такая горькая судьба? Куда пойти, кому пожаловаться?

Пожалуй, она знает, где искать утешения, только вот отец не одобряет ее тяги к Господу, да и многие жители Сеськина отворачиваются от нее, когда она идет из церкви. Как ей быть, скажите на милость? Возможно, русский бог залечит ее душевную рану, и она отдохнет?

Оксе пришла мысль: завтра же, не теряя времени, пойти к батюшке и открыть ему свою изболевшуюся душу. Отец Иоанн — добрый человек, Никитку грамоте учит. Может, ее научит, как жить дальше?..

Отец Иоанн встретил женщину с радостью. После вечерней службы он гасил свечи, собирал их и складывал в плетеную корзину. Услышав, зачем Окся явилась к нему в такое позднее время, оторвался от своего занятия, подошел к ней, благословил и после этого участливо сказал:

— Слышал, слышал, дочь моя, тяжело тебе приходится. Жена без мужа, что тростинка в поле — всем ветрам приходится кланяться.

— Истинно, батюшка, — Окся не стала кривить душой, — не придумаю, как жить дальше. Отец постарел, ослаб, одной ногой в могиле. Сынишка мал, неразумен. Кто охранит меня от бед и трудностей?

— А ты, милая, на Господа надейся, у него защиты проси. Господь наш, Иисус Христос, один заступник и спаситель.

— За что ж мне доля-то такая выпала?

— Господь наш терпел лишения и нам велел. Он тебя на прочность испытывает: выдюжишь — к себе в Царствие небесное возьмет. — Отец Иоанн подвел Оксю к иконостасу и, пальцем тыча в иконы, загадочным голосом сказал: — Смотри, здесь вся земная жизнь Христа. Жил в лишениях и умер мучительной смертью на кресте, спасая наши грешные души. Испытания посланы нам для очищения от грехов. Страдания — это прямой путь в Царствие небесное. Вот смотри, это Матерь Божия, Богородица, простая, земная женщина. Марией звали. Она и не помышляла о вознесении на небо, а вот довелось ей быть матерью Христа, видеть страдания и смерть сына. Много горя пережила эта женщина, и после смерти Господь взял ее в свое небесное царство.

Окся оцепенела, слушая батюшку. За всю прожитую жизнь никто не спрашивал, чем она живет, о чем думает. А батюшка, гляди-ка, понял и утешил: за муки земные ее на том свете наградят светлым раем. Неслыханное обещание!

Голос отца Иоанна стал громче и суровее:

— Хочешь, дочь моя, за Сыном Отца небесного следовать — каждый день в церковь приходи и перед алтарем свечки ставь. Отец небесный через Сына своего все грехи тебе простит, и душа твоя очистится.

— Вместе с Никиткой стану в церковь ходить!

— Я слышал, муж твой лодки у Строганова пожег? Малец пойдет его дорогой — добра не жди. Мальчик он, вроде бы, неплохой, однако за ним глаз да глаз нужен… Ну, ступай с Богом, устал я.

После ухода женщины отец Иоанн загасил оставшиеся свечи и, заперев за собой тяжелые дубовые двери, постоял на крыльце. Улица была погружена в темноту. С ближнего пруда тянуло свежестью. Из-под высоких раскидистых берез выскользнула и метнулась огромная тень. К крыльцу подошел кряжистый мужик с увесистой дубиной — церковный сторож.

— Пошли, батюшка, провожу до дому.

Поп опасался ходить в одиночку. На прошлой неделе, когда он шел после службы домой, кто-то злонамеренно бросил в него камень. Спина до сих пор болит. Язычники не раз разбивали вдребезги церковные окна.

Отец Иоанн шагал с оглядкой, втянув голову в плечи, несмотря на присутствие внушительного охранника. Кто знает, что на уме у этих непокорных эрзян? Христианская вера в Сеськине приживалась трудно. Многим она была не по нутру. И поэтому отец Иоанн переживал: как бы нижегородский епископ не прогнал его с прихода! Но сегодня из глубины сомнений забил родничок надежды. Одну заблудшую душу Иоанну Дмитриеву удалось заполучить в расставленные сети.

Вот и май позади, за ним июнь отсчитал свои дни. Лето вступило в свои права. Пришла пора сенокосная. К ней готовились в каждом доме основательно. Мужики отбивали и точили косы, делали вилы и грабли, чинили телеги, пасли лошадей ночами, а днем кормили овсом: добрый отдохнувший конь — главный помощник на сенокосе. Да и о себе не забывали люди. Резали овец — без мяса какой косец! Квасили молоко — без кислого молочка в жару пропадешь. Почуешь жажду, кислое густое молоко смешаешь с холодной родниковой водицей — пей, пока душенька не воспрянет. Ни пота обильного от этого напитка, ни дрожи телесной. Готовили также квас. Он на хлебушке выстоянный, ядреный, сытный, с кислинкой. Жажду тоже хорошо утоляет.

Заботились перед сенокосом не только о животе, но и о внешнем виде. В залатанной или рваной рубахе не выйдешь на сенокос, люди засмеют. Луг сенокосный — место общественное, святое. На нем каждый на виду. Поэтому одевались во все свежее, красивое, что придает человеку силы, создает доброе настроение, поднимает дух. Не удивительно, что именно на покосе парни невест себе выбирают, а девушки — суженого.