Жуковский был еще гимназистом, когда после поражения в Крымской войне Россия увидела всю гнилость самодержавия. Черный ураган как-то сразу сник, бессильный, захлебнувшийся в собственной ярости. И на растрепанном бурей корабле науки вновь наполнились добрым ветром надежды широкие паруса.

В 1861 году пало крепостное право. Вскоре подвергся реформе и университет. 10 июня 1863 года был утвержден новый устав, возвращавший право выборности ректора, деканов, профессоров, увеличивавший число кафедр, упрочавший роль естественно-математических наук.

Свежий ветер крепчал, выдувая из университета затхлый дух закона божьего.

Лучшие профессора, выстоявшие под напором черного урагана, приветливо встретили новых слушателей, в числе которых был и Николай Жуковский.

Эти профессора любили университет. Они отдавали ему все лучшее, чем горели их сердца, чем был наполнен разум. Они щедро делились своими знаниями с юношами, заполнившими аудитории. Профессора вели молодежь в верхние этажи великого здания науки, из которого становится таким ясным весь окружающий мир, мечтая сделать зеленых юнцов подлинными людьми науки, не дать им превратиться в охотников за чинами и орденами.

Как и его товарищи по студенческой скамье, Жуковский не мог не впитать в себя то лучшее, что несли передовые ученые. Именно им обязан Николай Егорович тем, что, далекий от политики, ой стал за годы учения материалистом. И пусть этот материализм был стихийным, неосознанным до конца, но именно он направил будущего ученого по нужному пути.

Самые разные предметы составляли программу первого курса. Здесь были астрономия и богословие (увы, еще не до конца выкорчеванное из университетских программ), математика н русская словесность, физика и французский язык. Жуковский с наслаждением отдавался милым его сердцу наукам. В отличие от честолюбцев, алчущих места первого ученика и равнодушно зазубривающих конспекты по всем без исключения предметам, Жуковский быстро проявил симпатии и антипатии к разным наукам.

Богословие вызывало у него чувство брезгливости. Не волновал французский язык — больших лингвистических талантов у Николая Егоровича не было, и языки давались ему с трудом. Не будила воображения и русская словесность, хотя юноша с детских лет пристрастился к чтению, даже пописывал на досуге стихи. В центре внимания студента оказались физика, математика, астрономия. Жуковский изучал эти науки с подлинной страстью, не пропуская ни одной лекции.

Худощавый смуглый первокурсник далеко опережает своих товарищей. Так же как и в гимназии, ему тесны рамки программы.

Юноше всего лишь восемнадцать лет, но он хорошо знает, что такое труд, понимает и ценит его великую силу, способную творить чудеса. Перед Николаем Жуковским распахиваются двери в новый, удивительный мир…

Профессору астрономии Хандрикову не раз доводилось задумываться над вопросами, которые задавал студент Жуковский. Вопросов было много, и они позволяли безошибочно заключить, что студент учится усердно, много знает, а хочет знать еще больше. Не раз после лекции, когда расходилась по домам шумная студенческая ватага, в опустевшей аудитории можно было увидеть две фигуры. Это Хандриков, быстро набрасывая на листке бумаги схемы и формулы, удовлетворял любознательность своего ученика.

Но однажды вопрос задал не студент, а профессор;

— Что делает сегодня юноша? Свободен ли он вечером? Особых дел нет? Вот и отлично…

Жуковский запомнил этот вечер на всю жизнь. Хандриков привел его (об этом мы знаем из воспоминаний племянницы Николая Егоровича Е. А. Домбровской) в дом отставного профессора Николая Дмитриевича Брашмана. Труды этого человека с почтением изучали математики и механики всей России, да, пожалуй, не только России.

Профессор Брашман — всемирно известный ученый. Николай Жуковский — еще не оперившийся юнец, но добрая улыбка профессора, мягкий взгляд из-под мохнатых, насупленных бровей словно подбадривают молодого человека: «Входи смелей, юноша! Здесь рады тебя встретить, ты не пожалеешь, что переступил через порог этой квартиры». Теплое, дружеское пожатие уже не молодой, но еще сильной руки завершает достаточно красноречивый разговор без слов.

Оробевшему Николаю у Брашмана все в новинку. Еще бы! Вчерашний гимназист стал членом кружка видных ученых.

В тот год, когда Жуковский поступил в университет, профессор Брашман вышел в отставку. Позади было тридцать лет неутомимого служения науке. Три десятилетия Брашман шагал в неведомое, щедро делясь своими открытиями со студентами. Он жил для молодой России, которой нес не только знания — нет, он отдавал ей все свои мысли и чувства! И вот настал час отставки. Лист бумаги дрожал в старческих пальцах, когда Брашман читал адрес от своих учеников, прощавшихся с любимым учителем: «Вы составили себе, Николай Дмитриевич, многочисленную семью, разбросанную по всей земле русской…»

Отставному профессору полагалось доживать свой век на пенсию. Но Брашман не принадлежал к числу искателей тихих пристаней. Человек, чья жизнь прошла в тесном общении с профессорами, товарищами по работе, со студентами, не мог оставить свою «многочисленную семью», превратиться в затворника, отошедшего от науки. Вот почему, выйдя в отставку, Николай Дмитриевич организовал кружок любителей математики, продолжая таким образом поддерживать теснейшую связь со своими друзьями по науке.

Жуковский влюбился в старого профессора с жаркой юношеской страстью, которая частенько возникает у молодых людей «уважаемым ими старшим. Брашман принадлежал к числу профессоров, стремившихся связать прочнейшими узами успехи теории и практики. Старый ученый мечтал о том, чтобы наука и техника развивались рука об руку, неустанно поддерживая друг друга.

Объединению науки и техники Брашман посвятил всю жизнь. Окончив Политехнический институт, молодой инженер поступил в университет. Это обстоятельство выглядело в глазах Жуковского особенно притягательным, а дружба старого профессора со многими великанами русской науки придавала личности Брашмана особый, волнующий ореол.

Гости старого профессора не были сходны друг с другом ни своими научными взглядами, ни политическими воззрениями. Хлебосольный московский дом не раз становился местом страстных дискуссий, ареной напряженных схваток, а где как не на поле сражений может сформироваться талант солдата, которому суждено стать полководцем!

Здесь сверкал Николай Алексеевич Любимов, темпераментный рассказчик бесконечных историй, блистательный демонстратор разнообразных физических опытов и… один из наиболее реакционных профессоров Московского университета. Жуковского пленяла удивительная изысканность глубоких аналитических рассуждений Федора Алексеевича Слудского — ученого, царившего в мире отвлеченных математических идей. Глубоко подкупала и осязаемая вещественность строго геометрических рассуждений Василия Яковлевича Цингера, научного противника Слудского.

Свои споры Слудский и Цингер могли вести до бесконечности, но, прямо скажем, без надежды переубедить друг друга. Они словно состязались, выискивая все новые и новые доказательства, пока, наконец, хозяин дома доброй шуткой не гасил разыгравшиеся страсти.

Егор Иванович Жуковский, отец ученого.

Анна Николаевна Жуковская, мать ученого.

Альберт Лристианови Репман, первый учитель Жуковского.

Николай Дмитриевич Брашман.

С огромным вниманием, делавшим честь его возрасту — юноше было всего лишь восемнадцать лет, — Жуковский вслушивался в споры профессоров. Они стали резцом, положившим первые грани на его драгоценный талант. Отголоски этих вечерних споров юноша слышал и на лекциях — ведь каждый из профессоров стремился передать слушателям собственную точку зрения, сделать из них своих единоверцев по науке. Профессорская кафедра была слишком удобной трибуной, чтобы пренебрегать ее возможностями.