Война уже успела положить на Москву свой суровый отпечаток.

Усатые унтеры гоняли на площадях и улицах новобранцев. Розовощекие свежеиспеченные прапорщики, затянутые в пахнущую кожей амуницию, щеголяли в зеленых фронтовых погонах. Гимназистки после уроков щипали корпию. Запыленные и грязные, на вокзалах толпились беженцы.

В городе, как грибы, росли лазареты. День ото дня раненых становилось все больше. Трамваи санитарной службы подвозили их с Александровского вокзала [24]. Солдатам с усталыми, безразличными лицами Москва, напротив, казалась городом иной планеты, безмятежно-спокойным, не знающим ужасов военного ада.

Дымили трубы московских заводов, их продукция тоже стала иной. Военные заказы властно вытесняли все остальное. Они несли неисчислимые прибыли заводчикам и долгие, тягостные часы сверхурочных работ тем, кто стоял у станков.

Аэродинамическая труба в Кучинском институте.

Вид на шоссе из Института инженеров Красного Воздушного Флота (ныне Военно-воздушная академия имени Жуковского).

Жуковский с дочерью.

Большой бедой обрушилась на Россию война, а где, как не в трудностях, раскрывается истинное лицо человека. Идеи патриотизма каждый воспринимал по-своему. Для господ Рябушинских они означали новые миллионные прибыли, многим студентам и преподавателям университета и Технического училища они обернулись линией фронта, Жуковскому принесли большую работу.

А дел действительно было хоть отбавляй. Все воюющие стороны не замедлили воспользоваться авиацией. И хотя на самолетах, вступивших в битву, не было ни пулеметов, ни пушек, ни бомб, воздушные разведчики смело завязывали схватки друг с другом. После первых воздушных дуэлей (иначе трудно назвать стрельбу пилотов друг в друга из револьверов) с фронта пришло известие, поразившее всю Россию. Смело ударив колесами своего «Морана» по вражескому «Альбатросу», совершил первый в мире таран человек, к которому Николай Егорович относился с огромным уважением и большой симпатией, — военный летчик Петр Николаевич Нестеров. Ровно год и один день отделяли воздушный таран от первой в мире мертвой петли — петли Нестерова. Летчик погиб как солдат во имя родины, во имя своего народа. О Нестерове и его товарищах по оружию думал Жуковский, приступая к своей работе в области военной авиации.

Новая деятельность поначалу выглядела естественным продолжением старой. Дать России авиацию для Жуковского прежде всего означало подготовить инженеров, хорошо знающих новую область техники. Именно этим объясняется ходатайство, с которым обратился 20 октября 1914 года учебный комитет в министерство просвещения. Жуковский хлопотал о том, чтобы один из его любимых учеников, Владимир Петрович Ветчинкин, первым в России взявший самолет как тему дипломного проекта, был оставлен со специальной стипендией для подготовки к педагогической работе. И сколь серьезен был в глазах коллег Николая Егоровича этот его шаг, можно судить и по тому, что ходатайство поддержали профессора Велихов, Лазарев, Угримов.

Спустя месяц учебный комитет Технического училища заслушал рапорт профессора Жуковского о разрешении ему читать в аэродинамической лаборатории лекции для двадцати добровольцев-летчиков, из коих большинство остаются студентами Технического училища, а также об исходатайствовании разрешения для студентов Технического училища, поступивших в число добровольцев-летчиков, время обучения в школе Московского общества воздухоплавания не зачитывать им «в предельный срок пребывания в училище».

Наступил второй семестр 1914/15 учебного года. Жуковский не прекращает своих хлопот. На заседаниях учебного комитета он настаивает на введении в механическом отделении судостроительного и воздухоплавательного подотделов, заявляет, что «мог бы вести под своим общим руководством и за своею ответственностью проектирование по воздухоплаванию для желающих». Профессор подчеркивает также, что это можно организовать без дополнительной оплаты преподавателей.

Все активнее втягивались ученые в дела военных. И даже Общество Леденцова, забыв о том, что оно основано для содействия изобретениям, которые «могли бы принести возможно большую пользу для большинства населения», стало сотрудничать с отделом изобретений Военно-промышленного комитета.

С ноября 1915 года Жуковский возглавляет вновь созданный отдел изобретений при Военно-промышленном комитете. Без заключения этого отдела новые патенты не могли приобрести права гражданства. Нужно ли говорить, что Жуковский лично изучает все предложения, связанные с авиацией, что все они проходят через его руки?

Деятельность старого профессора в годы войны являет собой пример научного героизма. Можно осуждать Жуковского за политическую наивность, но нельзя не восхищаться неутомимостью, честностью, страстностью его исканий. На фоне насквозь прогнившего чиновничьего аппарата военного ведомства эти качества Жуковского выделялись с особой отчетливостью. И нельзя не заметить, что общение с людьми, «работавшими на оборону», заставило прозреть профессора, открыло ему глаза на многое, чего он не замечал раньше.

Этому переосмысливанию окружающей обстановки помогла и история с аэропланом Слесарева. Василий Андрианович Слесарев, ученик Жуковского по Московскому техническому училищу, работал в Петрограде. Начав с исследований в области аэродинамики, Слесарев перешел затем к конструированию. Его самолет «Святогор» оказался самым большим самолетом в мире, превосходившим по своим размерам, да и не только по размерам, грозных «Муромцев».

Рассчитанный на беспосадочный полет продолжительностью в тридцать часов, «Святогор» мог покрыть расстояние в три с лишним тысячи километров. Полезная нагрузка воздушного гиганта составляла около трех тысяч килограммов.

Мысленно сопоставляя «Святогора» с «Ильей Муромцем», Жуковский видел в новой машине очередной шаг на том пути, по которому пошло русское тяжелое самолетостроение, естественное продолжение одним конструктором работы, начатой другим.

Мнение Жуковского — естественная точка зрения честного объективного человека. Иную позицию заняли члены Петроградского воздухоплавательного комитета, в чьих руках была судьба нового воздушного гиганта. Материально заинтересованные в поставках «Муромцев» русской армии, они изо всех сил пытались опорочить самолет Слесарева.

Жуковский стал на защиту молодого инженера. Со всей тщательностью проверил он проект, провел ряд контрольных продувок в аэродинамической трубе. Результаты аэродинамического расчета, выполненного по данным этих продувок, показали, что строить самолет целесообразно, что полет аэроплана Слесарева с полезным грузом в 3,25 тонны и при скорости 114 км/час является возможным, а посему окончание постройки аппарата Слесарева весьма желательно. Так записала в своем заключении комиссия Жуковского, однако интриги корыстных людей, не желавших упускать выгоды монопольного заказа на производство «Муромцев», похоронили этот самый большой в мире самолет.

История со «Святогором» не могла не произвести на Жуковского впечатления. Она убедительно показала, на что способны монополисты, для которых патриотизм был лишь красным словцом. С этим трудно мириться. Разного рода группам и группкам нужно противопоставить авторитетную организацию, способную решать задачи подобного рода. Так родилась мысль о расчетно-испытательном бюро.

Сама жизнь подсказывала необходимость нового учреждения, но минули 1914 и 1915 годы, и только в 1916 произошло, наконец, событие, которое можно поставить по его значению рядом с созданием воздухоплавательного кружка в Техническом училище и без преувеличения назвать важным шагом к созданию национального исследовательского института.