Горная тропа по-прежнему вела в неизвестность. Все вокруг было новым и чужим. Но Фаруз повторял уже совсем слабым голосом, что скоро, скоро наша дорога приведет к кишлаку Махрам, где живут одни таджики. Таких таджикских поселений в этих краях много — в свое время многие бежали от советской власти, но от границы далеко не уходили. Издавна обособленно живут здесь и туркмены, и курды. Места хватает всем.

Фаруз шел всегда впереди. Я облегчил его ношу до предела, но все же с каждым днем идти ему становилось все труднее. И обещанное «скоро» все никак не наступало. И вот пришел день, когда Фаруз не смог подняться после короткого привала. На какое-то время он потерял сознание. Я был в растерянности. Но, к счастью, он очнулся после того, как я плеснул ему водой в лицо.

— Не бросай, не бросай меня здесь… еще немного… скоро таджикский кишлак… там можешь меня оставить… только никуда не сворачивай… прямо… прямо…

Фаруз опять потерял сознание. Бросать человека в беде, тем более, когда у него вся надежда только на тебя, так поступать меня не учили. Но ясно было, что с нашим грузом дойти до кишлака я не в состоянии. Я сделал Фарузу укол из последней ампулы — с глюкозой — и начал искать место, где бы мог оставить наш бесценный и опасный груз. Главное, чтобы потом сам мог найти это место. Завалив щель с рюкзаками увесистыми обломками, запомнив ориентиры, я взвалил вконец обессилевшего и отощавшего Фаруза себе на плечи. Он иногда приходил в себя, просил пить, взглядывал бессмысленными глазами на меня и снова проваливался в забытье.

Через сутки, сам еле живой, я опустил Фаруза на землю у первой глиняной хибарки, видимо, того самого кишлака Махрам, на который так надеялся мой спутник.

В дом таджика Рахмана мы вошли как невинно пострадавшие на опасных дорогах войны. Какими бы ни были люди гостеприимными, как бы ни были они преданы традициям своего народа, жизнь сделала их осмотрительными, осторожными и даже меркантильными. Я не вижу в этом ничего предосудительного. Жизнь постоянно лепит нас, как ту глину, из которой вылепил нас и сам Господь. Лепит и обжигает. А тех, кто не выдерживает обжига, выбрасывает на помойку. В жизни нет места слабым. Слабостью может иногда оказаться даже излишняя твердость. Все живое — гибко.

Рахман вначале пребывал в некоторой растерянности от таких неожиданных гостей — явно было, что он не знает, как с нами поступить. Тут зеленым чаем и даже пловом не обойдешься. Я решил облегчить ему непростую задачу, представив себя на месте бедного крестьянина. Он сразу оживился, когда я вложил в его грубую ладонь три купюры по 50 долларов. Лицо приняло осмысленное выражение. Он начал внимательно изучать их, убедился в подлинности — каким-то ему одному известным способом, — отнес деньги в дом и тут же заторопился за врачевателем.

Вскоре Рахман возвратился с высоким худощавым мужчиной неопределенного возраста и редкой седой бородой. Фаруз все это время пребывал в забытьи, только изредка приоткрывая ничего не понимающие глаза. Я отдал врачу остатки наших аптечек, вручил сотню баксов, которые он принял небрежно и как само собой разумеющееся. Несколько дней, пока Фаруз не пришел в себя, я помогал врачу поить его отварами и смазывать мазями. Но сначала пришлось вскрыть большой гнойник, отравлявший моего спутника. Тут пригодились и я, и Рахман, и перевязочные материалы, которых было в избытке, и склянка с медицинским спиртом.

Все это время мы жили в отдельной комнатке, отданной в наше распоряжение. Кормили хорошо, каждый день плов, овощи. Через неделю Фаруз пришел в себя. Еще несколько дней он набирался сил. Я начал узнавать прежнего, жизнерадостного и насмешливого Фаруза. Прощаясь, я вручил еще две сотни Рахману и две врачу. Они немного поупирались для приличия, но деньги все же взяли. Гонорар по здешним меркам очень приличный. Но ведь на карту была поставлена жизнь.

Когда собрались в дорогу и я вышел за дувал Рахмана налегке, Фаруз непонимающе уставился на меня. В испуганных глазах был один и вполне понятный вопрос: где? Мне вполне понятен был его страх: потеря груза означала потерю всего. Я непринужденно обнял его за плечи и успокоил: в надежном месте. За это время можно было перетащить к Рахману и наши рюкзаки, но я отказался от этой мысли — из соображений общей безопасности, как нашей с Фарузом, так и Рахмана. Не надо вводить в соблазн ближних своих.

Провожая нас у своего глиняного забора, Рахман, мешая таджикские слова с пуштунскими, очень сердечно произнес:

— Пусть таких дней в вашей жизни будет как можно меньше. Пусть всегда сопровождают вас мир и покой. И в доме, и в дороге. Идите с Аллахом. Он вас не оставит.

Когда немного отошли, я еще раз оглянулся, чтобы махнуть Рахману рукой. У соседских домов, как и у дома Рахмана, стояли люди и махали нам руками. Также махали нам и ребятишки на крышах. Я вспомнил, как махали мне — родные, соседи, друзья — еще в моей Блони, когда я высунулся из открытого окна автобуса и в последний раз махнул им рукой. И тогда, как и сейчас, на глаза навернулись слезы. Но показать их Фарузу мне было неловко. Поэтому немного ускорил шаг и пошел первым по тропинке, которая вела нас к нашим припрятанным рюкзакам. С ними оказалось все в порядке. Хотя и нашел я их не с первого раза. Только увидев свое богатство, Фаруз успокоился окончательно и благодарно обнял меня. Он не сказал мне ни слова, но его взгляд был красноречивей всяких речей.

Через двое суток, прошедших, слава Аллаху, без приключений, — норму перевыполнили — показались первые дома Кундуза. Теперь мы уже прятали наши рюкзаки вместе. Вернуться за ними должны были с заказчиком. А с его легкой руки это зелье пошло бы в широкий мир, неся кому-то краткое счастье, кому-то забвенье от горя, кому-то долгожданную, освобождающую от всех тягот смерть. Когда же, наконец, жизнь станет достойной человека? Да поможет нам всем Бог, Аллах, Будда и тысячи других богов очистить землю от нечисти, а небо от железных птиц, неустанно сеющих смерть.

Налегке мы вошли в Кундуз, заглянули на базар, бесконечно тянущийся с запада на восток под навесами от солнца. Тут кто-то хлопнул Фаруза по левому, многострадальному плечу. Он охнул и присел от боли. Но тут же начал улыбаться — приложил его давний знакомец.

— Дорогой, обниматься не будем. Здоровье не позволяет. Добра и мира твоей семье!

— Добра и мира и твоей семье! Покой ушедшим! Времена теперь неспокойные, береги себя, дорогой Фаруз! Чтобы в следующий раз я смог тебя обнять, как бывало.

Мы со знакомцем Фаруза тоже обменялись приветствиями и пожеланиями добра и мира.

Родные Фаруза приняли меня как сына. Как могут принять человека, который спас их брата от гибели? Хотя, конечно, ничего сверхъестественного, по моим понятиям, я не совершал. Но дело было в том, что в этом неестественном мире я отваживался жить по естественным человеческим законам. По законам, которые вошли в меня с молоком матери, со словами деда и отца. Жить вопреки этим законам было просто невозможно. Да и в конце концов, в моих интересах было пройти этот смертельно опасный путь с Фарузом, Арманом, Джафаром. Нам с Фарузом повезло. Ведь кто-то же должен выжить и на этих горных тропах — чтобы жизнь продолжалась.

Как Фаруз передал рюкзаки с наркотиками заказчикам — не знаю. Он справился с этим без меня, не хотел засвечивать, потом могли бы возникнуть какие-нибудь проблемы. Чем дальше ты будешь от этого дела, тем лучше. Даже малейшее подозрение на твой счет может стоить тебе жизни. Он также предупредил, чтобы никому, даже его родным, не проговорился о гибели двоюродного брата и Армана. В свое время он им все расскажет. А пока будем говорить, что они задержались в пути. Их долю получат родители. Признаться, я немного сомневался в этом, наблюдая, каким быстрым и расторопным стал мой еще недавно чуть живой спутник. Он постоянно пропадал на базаре, о чем-то договаривался, кому-то что-то обещал, а у кого-то даже требовал. Я понял, что в своем бизнесе Фаруз не из последних.