С приличной вязанкой сухих сучьев подошел к жилищу и попал как раз на спектакль, который прямо перед нашими глазами разыграла волчья стая. Атака хищников, спланированная по всем законам партизанской войны — с несколькими отвлекающими маневрами, — закончилась успешным похищением упитанного годовалого барашка.

Когда одураченные овчарки, опомнившись, рванулись за разбойником, забросившим добычу на спину, догнать его уже было невозможно. Тогда старый пастух быстро прилег за камень, не торопясь прицелился из старой длинной винтовки и сделал один выстрел. Я с удивлением увидел, как волк перевернулся через голову и замер на месте. До него было километра полтора. Даже с оптическим прицелом я не смог бы повторить такой выстрел. Но белого барашка с черной головой спасти не удалось. Его тут же подхватил другой волк, бежавший в небольшой группе за первым.

Али с сожалением показал единственный оставшийся патрон. Удивительной винтовкой оказался тот самый мифический бур, о котором много слышал еще в крепости Бала-гиссар. Но увидел его только сейчас. Я уважительно подержал его в руках — да, с такой тяжестью не побегаешь по горам. Да и зачем? Ее пули достают врага на расстоянии трех-четырех километров. А если к ней еще добавить современный оптический прицел, то ею смог бы пользоваться даже я, человек с обычным, равнинным зрением. В горах я постоянно ошибался с определением расстояния — чистый прозрачный воздух имел иные, непривычные характеристики преломления.

Али попросил меня отнести винтовку в хижину, поставить в углу за дверью. Разглядывая это примитивное жилище, я подумал, что именно оно и смогло бы стать временным прибежищем и помощником в осуществлении самых тайных планов. Месяца через два пастухи его покинут, и тогда это убежище будет в моем полном распоряжении. Но пока старый пастух послал меня со своим младшим сыном — Салемом — за убитым волком.

Салем взял с собой какие-то грязные тряпки и один из прислоненных к стене ореховых шестов. Такие, только потоньше, шли в нашей Блони на удочки для щук. Оглянувшись, я заметил, что старший сын Али заторопился к отаре. Видно, хочет как-то успокоить взволнованных животных.

Как-то так получилось, что я раньше никогда не видел волков вблизи. Даже мертвый зверь внушал опасливое уважение. Пуля вошла ему в левый бок и пробила насквозь. Ручеек крови еще струился через аккуратное выходное отверстие. Ведь это были старинные честные пули, а не подлые сегодняшние, которые, попадая в живое существо, начинают кувыркаться и вырывают на выходе громадную дыру. Попав в человека, такая пуля, изобретенная, кстати, женщиной, может намотать на себя все его кишки и разом вырвать их из тела. Господи, куда движется наш мир, если сегодня даже женщины изощряются в изобретении подобных вещей!

Матерый волчара лежал, вытянувшись в прыжке и оскалив зубы. В мертвом звере чувствовалась устрашающая сила и неукрощенная ярость — шерсть все еще стояла дыбом. Салем привычно окинув взглядом добычу, быстро связал ему лапы жгутами из тех самых грязных тряпок и ловко продел под ними шест. Положив концы прогибающейся жерди на плечи и сразу ощутив приличную тяжесть, мы двинулись в путь, делая передышки каждые метров триста. Оглядываясь, я видел запрокинутую к земле лобастую голову зверя, его широкую могучую шею. Еще час назад он был полон сил и жизни, нес добычу своей самке и волчатам, но маленькая свинцовая пулька сумела остановить его бег, прекратить жизнь. В этом была чудовищная несправедливость, которая всегда присутствует в насильственной смерти любого живого существа.

Когда принесли волка, старший сын уже наполовину спустил шкуру с подвешенного на перекладине молодого барашка. Теперь мне стало ясно, с какой целью он торопился к взволнованным овцам. Хитро улыбаясь, — в его оскале мелькнуло уже что-то знакомое, волчье, — Худодад подмигнул мне и с наигранной печалью сказал: «Какой нехороший этот волк: сразу двух барашков унес!» И сразу засмеялся, уже ничем не маскируя свою радость и предвкушение скорого пиршества. Мне эта неприкрытая радость показалась какой-то нечистой. Я подумал, что сегодня попробуют молодой баранины не только волки, но и двуногие шакалы. Хотя, с другой стороны, у меня нет никакого права судить этих бедных людей, так надолго оторванных от дома и пытающихся хоть чем-то скрасить свою не очень разнообразную жизнь.

Пока старший сын ловко превратил недавно еще живое и вполне счастливое существо в груду аккуратно нарезанного мяса — его совсем не волновало, что всевидящий Аллах может заметить не совсем благовидный поступок, — мы вместе с младшим помогали Али снять роскошную шкуру с принесенного волка. Видно было, что старый пастух занимался этим делом часто — все движения были точны и выверены, а нож мелькал в его руках без остановки. Однажды мы с дедом Гаврилкой снимали шкуру с теленка. На это у нас ушло полдня. А разговоров потом хватило на неделю. Но сейчас все происходило очень быстро, и эта скорость по-своему впечатляла. Всегда приятно смотреть на человека, который не просто хорошо, но даже артистично выполняет свою работу. Потом так же быстро он протер распластанную на траве шкуру крупной солью и распял на перевязанных жердях. Шкурой вполне можно было укрыться. Или сделать шубу для не очень крупного человека. Для той же Дурханый. Я на мгновенье представил ее с подведенными сурьмой глазами и в роскошной волчьей шубе на фоне сугроба. Прошло всего два дня, как я не видел ее, а уже немного соскучился по прелестной и лукавой мордашке. Подумал, что сестренка Наденька сейчас тоже очень хорошенькая. А когда ей показывают мою фотографию, она, наверное, ее долго рассматривает и мечтательно произносит: «Бра-а-тик!» Неужели я никогда не увижу ее?

Окровавленную волчью тушу мы с Салемом на том же шесте отнесли метров на триста от жилища — к оврагу, в который сбрасывали весь мусор, в основном кости. Там ею занялись уже давно рычавшие неподалеку от нас и дыбившие шерсть овчарки. С такой праведной яростью они начали крушить останки обманувшего их врага, что я даже немного задержался возле них. Зрелище оказалось впечатляющее — перехватило дыхание, в животе похолодело. Не знаю, сколько бы я наблюдал это кровавую и завораживающую расправу, если бы не Али. Он несколько раз громко и повелительно крикнул, чтобы я возвращался.

Когда подошел к нему, ожидая, что Али собирается дать какую-нибудь работу, он немного встревоженно объяснил мне, что в таких случаях надо держаться от собак как можно дальше. Если им покажется, что человек претендует на их добычу, то собаки могут наброситься и на него, — такое случается часто. Свежая кровь мутит им разум. А тут еще вдобавок они расправляются со своим вечным врагом-родственником и так заводятся, что уже никого не признают. Еще недавно послушные и ласковые собаки иногда совсем забывают, что должны служить человеку. Они стремительно возвращаются в свое вольное звериное прошлое. Бывает, что после такого пиршества надолго убегают в лес. Проходит несколько дней, пока они успокаиваются и возвращаются. А то случается, что переходят в волчьи стаи, — когда женятся на волчицах. «Однажды, — сказал Али, — я выследил очень хитрого и наглого волка, уложил его, а когда подошел, то узнал в нем своего самого лучшего волкодава. Несколько лет назад его сманила волчица. Прямо из кишлака. Потом выследил и волчицу, нашел ее логово, застрелил, а щенят забрал. Вот они, трое, — кивнул пастух в сторону собак у оврага, — красавцы мои, цены им нет. Но когда гон у волков, я их запираю в кошаре».

Благодаря визиту волчьей стаи и шакальей хитрости Худодада я тоже попробовал, что такое свежее мясо молодого барашка, приготовленное самым древним способом — на крупных, малиново мерцающих углях. Думаю, что такое питание не могло не ускорять эволюцию человеческого рода, явно совершенствуя первоначальный глиняный образец. Вероятно, именно поэтому Аллах глядел на такие людские прегрешения — ради брюха — сквозь пальцы. Ничего вкуснее я никогда не ел — ни до, ни после.