Взобравшись на одну из самых высоких скал, пытался разглядеть хоть что-то обнадеживающее. Но куда ни глянь — всюду одно и то же: безмолвно вздыбленное множество скал всевозможных цветов и форм. Казалось, что я находился посреди застывшего моря. И застыло оно во время шторма. Или скорее всего, это был пейзаж какой-то неведомой планеты, куда перенесли меня вездесущие и коварные джинны. В этом безумном пейзаже я — единственное живое существо. Не считая той подлой твари, что стащила у меня мешок. Она, конечно, ошивается где-то неподалеку, с надеждой еще чем-нибудь поживиться.

Такая свобода нравилась мне все меньше.

Мама, бабушка, неужели я больше никогда не увижу вас? Неожиданно вспомнил, что в тот день с барашком и шаропом мне исполнилось двадцать лет. Да, седьмое июня. Как любила повторять мама: у Пушкина шестого, а у тебя на следующий день. Судьба устроила мне праздник с угощением. Видимо, последний. Наверное, в родной Блони тоже отметили мой день рождения — со слезами на глазах, с тайной надеждой, что я все-таки вернусь.

Я обманул твои ожидания, мама. Совершил непростительную глупость. Не плачь, дорогая, не плачь. Я недостоин твоих слез. Не иначе как их самогон, дурацкий этот шароп, все-таки ударил мне в голову и лишил рассудка. Да и несчастный барашек тоже сыграл свою роль — впервые наелся, как говорят, от пуза. А лишние калории коварны — зовут к простору, тянут на подвиги. Зато теперь голод мне обеспечен. Если добраться до воды, можно продержаться довольно долго. Даже без массажа и регулярных клизм. С методикой голодания нас тоже знакомили достаточно основательно. Но чисто теоретически. Оставалось надеяться, что голод обостряет разум. Да, ему придется поработать. Компенсировать ту глупость, на которую я сумел его подбить. Хватит киснуть. Надо двигаться, пока солнце глядит еще ласково. Цель — простая и понятная: добраться до ручья. Или до любого источника воды. Вперед!

Я выбрал направление — так, чтобы солнце оставалось справа, — и, собрав все свое мужество, начал движение. Шел час за часом, но каменная пустыня не отпускала меня. Я то и дело упирался в отвесные, тоже разноцветные стены. Укрывшись от полуденного солнца в нише под валуном, снова заснул, сжимая в руках свою единственную надежду — небольшой топорик.

Проснулся с сосущей пустотой в желудке. Нестерпимо хотелось пить. Солнце клонилось к закату. Очевидно, что меня ждала еще одна холодная ночь под звездным небом. Только уже без спасительного мешка. Но все-таки с одним огурцом. Пощупал карман — огурец на месте. Пусть остается как неприкосновенный запас. На крайний случай. Хотя от чего может спасти единственный огурец? Да к утру он просто сгниет. Я решительно достал свой неприкосновенный запас и быстро уничтожил его. Стало немного легче. Потом принялся искать место для ночевки. Оно должно быть более защищенным, чем в прошлую ночь. Теперь, если та подлая тварь наведается, то, не обнаружив ничего съестного, может попробовать и меня самого.

Сегодня я взобрался повыше, захватив с собой и с десяток камней — на случай, если придется обороняться. Черная базальтовая глыба, которую предпочел на этот раз, должна была нагреться сильнее и медленнее отдавать свое тепло.

Так же, как и вчера, резко опустилась ночь. Так же, как и вчера, высыпали величественные и равнодушные звезды. Но любоваться ими больше не хотелось. Немного утешало лишь то, что многих из этих звезд тоже нет в живых, а к нам все еще идет их прощальный свет. А от меня скоро может и вообще ничего не остаться. Только топорик. Да и то не мой. Шакалы обглодают мясо и растащат кости. И прервется ниточка моей жизни, не сплетется с другой, не даст спасительного продолжения. И даже та малая цель человеческого существования, что доступна нам, окажется не достигнутой. Ах, Аннушка, Аннушка! Если бы ты не возникла в моей жизни, то, наверное, я бы и не попал в этот Афганистан, не оказался бы в рабах у хорошего человека Сайдулло, ну и, конечно, не было бы меня и на этом черном, пока еще хорошо греющем базальтовом ложе. Подумал, что я уже совсем раскис — стал искать виноватых в собственной глупости. Нет, в этом бездумном броске к свободе виноват только сам. Да и совсем не по-мужски обвинять в своих бедах девушку, которую любил. Нет, Аннушка, ты ни в чем не виновата.

В конце концов, устойчивое и сильное тепло, идущее из глубины камня, разморило меня. Прибавилась усталость, накопившаяся за день, и спасительный сон снова надолго выключил меня из реальности. Проснулся, когда начало светать.

Спина еще улавливала остатки тепла, хотя немного в стороне камень был покрыт инеем. Тут меня осенило: иней — это же вода! Я начал лизать камень. Когда совсем посветлело, обнаружил недалеко от себя углубление, куда стекла конденсировавшаяся в ночном воздухе влага. Наклонившись, приник к ней губами. Хватило на четыре небольших глотка. Горьковато, но вполне терпимо.

Исследовав приютившую меня скалу, нашел еще немного воды. Потом занялся изучением соседних глыб. Через какое-то время я почти утолил жажду. Теперь мне уже не просто хотелось пить — я мечтал о мягкой и вкусной воде из того самого ручья, который встретил меня первым в моей новой и свободной жизни. И эта новая жизнь, несмотря ни на что, все-таки продолжается. А может, все и обойдется? Может, наш христианский бог замолвит словечко местному? Может, Аллах смилостивится? И разрешит продолжить мою жизнь, ведь никаких особых грехов нет на мне. Хотя и не мне решать вопрос о греховности, но все же к моему слову тоже могли бы прислушаться создатели и повелители миров. Если бы не я — то кем бы вы повелевали, и кто бы развлекал вас в вашей бесконечной смертной скуке?

Немного подискутировав с богами, выбрал новое направление — под углом к вчерашнему. Главное, дойти до самого конца. Тогда буду точно знать, что там меня ждет, и постараюсь больше туда не попадать.

К вечеру все-таки добрался до ручья — возможно, даже того самого. Благоговейно опустился перед ним на колени. Наклоняясь и черпая воду горстями, старательно прополоскал рот, смыл тошнотворную горечь, что после утреннего водопоя осела на языке и небе. Потом опустил обгоревшее лицо к самой воде, несколько раз погрузил его в бегущие ледяные струи. И только после этого — понемногу, маленькими глотками — начал утолять жажду. Потом, не вставая, отполз на четвереньках в нишу под стеной. Никуда больше не пойду, буду пить эту воду и бессильно дремать, проживая хотя бы в сновидениях тот остаток жизни, что будет мне дарован. Простите, дорогие мои мама и бабушка, нет больше сил у меня, чтобы жить, чтобы вернуться к вам, стереть слезы с глаз и подарить хоть немного радости. Не плачь, мама, не плачь, я не достоин твоих слез.

Готовый больше не просыпаться, блаженно заснул в обнимку со своим топориком. Не знаю, сколько провел в этой небольшой пещере — день, два, три? Сознание покинуло меня, и только красочные и лихорадочные сновидения сторожили мою жизнь, все еще пульсирующую, мерцающую — как угли под ветром.

Худодад и Али пришли в себя только на третий день, когда в бурдюке оставалось уже около четверти. Салем сбился с ног, управляясь в одиночку с отарой и дойными овцами. Сначала пастухи не заметили моего отсутствия, так как само присутствие на их празднике чужого человека казалось сомнительным. Но Салем подтвердил: раб Сайдулло действительно находился с ними, когда они устроили себе небольшой праздник. Но куда же он делся? Пока они ломали над этим вопросом трещавшие с перепоя головы, прошел еще день. Сначала думали, что я заблудился, когда пошел за хворостом. Но потом обнаружили, что исчез старый халат, которым затыкали щель под дверью, чтобы не так быстро уходило тепло. Пропал и мешок. Еще день думали, что делать. Еще какое-то время и Худодад и Али должны были потратить на окончательное выздоровление. Поэтому трудиться с полной нагрузкой не могли. Срочно нужен был помощник измученному и почти не спавшему Салему. То, что исчез халат, наводило на мысль о побеге. Но куда отсюда можно было убежать? Только в страну цветных камней, откуда никто не возвращается. Все же решили пустить по следу самого умного и сильного пса — ткнули его носом в дверь, на которой висел халат, в то место на кошме, где я спал. Пес немного покрутился вокруг хижины и взял след.