Все чаще, когда любовался своими детьми, я думал о том, как была бы счастлива мама, если бы могла видеть их. Да и бабушка с дедом Гаврилкой. Я представлял, как мы появляемся в Блони на машине и останавливаемся возле дома. Сначала выглядывает сестричка Наденька, потом мама с бабушкой, дед — они почему-то собрались в этот день все вместе. Дурханый, конечно, тоже очаровала бы их. Она часто просила рассказать о моей маме. А дед Гаврилка подружился бы с Сайдулло, бабушка Регина — с Маймуной-ханум, мама — с Хадиджой. За всеми этими наивными и потаенными желаниями скрывалось только то, что моя разорванная душа хотела соединить в одно целое всех, кто мне дороги. Все любимые люди должны жить рядом. На расстоянии взгляда, протянутой руки, произнесенного слова. Жить рядом — только и всего.

Теперь понимаю, что я хотел слишком многого от своих любимых. Ведь главным было только одно: они должны жить.

В ту двенадцатую зиму, как обычно, мы скромно отметили день нашего бракосочетания. Это был личный праздник, но понемногу к нему привыкли и все домашние. Иногда в этот день появлялся и Ахмад. Но на этот раз он опоздал — дорога стала почти непроезжей. Каждый день шел дождь, оползни заваливали дорогу, мелкие речки становились бурными и глубокими. Когда Ахмад появился пешком, мы очень удивились и обрадовались — его не было месяца три. Оказалось, что машину он оставил в ближнем кишлаке, а к нам добрался по еще не засыпанной тропе. Выглядел Ахмад озабоченным, не шутил, как обычно. Сказал, что, видимо, на какое-то время всякая связь с нашим кишлаком прервется — прогноз погоды неутешителен. «Почему бы вам всем не погостить в это время у меня в Ургуне? Тем более что я переехал в большой дом, места всем хватит». После обсуждения этого предложения решили, что поедут с Ахмадом дети и Хадиджа. Нам с Дурханый никуда не хотелось ехать, а тем более в большой город, где у нас было бы меньше времени друг для друга.

На следующий день, который выдался солнечным, мы с Дурханый проводили наших до следующего кишлака, обняли и расцеловали на прощанье детей. Они уже не первый раз гостили у дяди. После каждых гостей долго вспоминали, как им привольно жилось, — ведь работать там их никто не заставлял. И главное — там был телевизор с очень большим экраном. Я понимал, что эти гостевания портят ребят, внушают мысли о легкой и веселой жизни, где все падает как будто с неба, без усилий. Какое-то время после возвращения дети капризничали, вспоминали, что они там ели и пили, как развлекались. Но потом снова возвращались к своим любимым козочкам и ягнятам, к играм с соседскими детьми. «Дада, как я по тебе соскучилась!» — прижималась ко мне моя маленькая синеглазка, и благодарная слеза незаметно срывалась с ресниц.

После проводов мы вернулись с Дурханый в опустевший дом. Казалось, что у нас опять все только что начинается, и мы снова обязаны его заселить, наполнить радостью и смехом. За эти двенадцать лет женушка моя немного пополнела и стала настоящей восточной красавицей, которую, конечно, без паранджи я бы никуда не пустил. Начался наш второй медовый месяц — благо шли дожди, отменявшие почти все работы. Мы снова полностью замыкались друг на друге. Такого полного счастья, казалось, я еще никогда не испытывал. И когда настали дни разлуки, поднимался в свою пещеру со слезами на глазах — а может, это были просто капли мелкого моросящего дождя, который не утихал уже третьи сутки. Близкая речка, заполненная вровень с берегами глинистой водой, грозно гудела в ночи. Дождь понемногу усиливался. Овцы в пещере тоже волновались, и даже Шах, внук моего первого сторожа, тревожно поскуливал и прижимался ко мне. Молодой еще. Пока не уснул, я гладил его по голове. Спал неспокойно, пару раз просыпался — как будто от каких-то толчков. Слышно было, как снаружи обрушиваются на землю потоки воды, а в загородке мечутся бестолковые овцы.

Я проснулся, когда в пещеру через дырочку в тростниковой занавеске заглянул луч солнца. Ну, наверное, вся вода у Аллаха кончилась. Шаха в пещере не было. Странно, такого он себе никогда не позволял. Откинув занавеску, я увидел близкую взбаламученную реку и желтую пышную пену на месте нашего дома. Дома Вали тоже не оказалось на месте. Так же, как и других близлежащих домов. Треть кишлака исчезла неизвестно куда. У оставшихся домов толпились люди. Я было рванулся к ним, но овраг, отделявший меня от них, оказался наполненным до краев жидкой грязью. Чтобы добраться до людей, надо было взбираться высоко в гору. Я замер и понял, что если бы с моими все было в порядке, то они сразу же поднялись бы ко мне. «Сель, грозный сель!» — загремели в ушах давние слова столетнего старца.

Сель отрезал от кишлака семь домов с мирно спящими людьми и похоронил их в пропасти, куда впадала наша когда-то мирная и безобидная речка.

Те дни после гибели Дурханый полностью выпали из моей памяти. Ахмад нашел меня в пещере совсем седого. Не знаю, что я ел и пил. С трудом узнал Ахмада. Ему все-таки удалось привести меня в чувство. Ощущая в себе огромную пустоту, увлекающую туда же, куда ушла Дурханый, я все же отозвался на его усилия. «Дети, — повторял Ахмад, — дети!» Я не мог ничего понять: какие дети? У меня нет никаких детей. У меня была только Дурханый.

Ахмад чем-то поил меня, чем-то кормил. Все же ему удалось возвратить меня к жизни, хотя для чего мне эта жизнь, так и не мог понять. Да и золото под моей кошмой тоже. Я вскрыл тайник Сайдулло и отдал все Ахмаду — золото, оружие. Оставил себе только мамино письмо, спрятал его в дорожный сейф. Туда же по настоянию Ахмада уложил и несколько десятков монет — плотно, чтобы не звякали. Ахмад уговаривал меня ехать к нему. Я отказался, сказал, что пока поживу рядом с памятью о Дурханый. Ахмад обещал приехать снова, говорил, что за детей беспокоиться не надо. Я согласно кивал, улыбался, кивал, улыбался…

Мы обнялись на прощанье. Я ощутил влагу на своей щеке. Это были слезы брата моей Дурханый. Свои я уже выплакал.

Больше в той жизни мы не встречались…

Все прошлое, вся его неизбывная горечь и вся его преходящая сладость, уже за спиной. Еще неизведанное будущее — впереди. А настоящее — только эта каменистая тропа, на которую мы свернули с незнакомцем вскоре после того, как покинули кишлак, где казнили американского летчика. Идти по дороге было очень жарко, а тропа петляла в тени под нависавшими над нами скалами. Да и к тому же на дороге можно было попасть под обстрел — с вертолета не поленились бы дать пару очередей по одиноким путникам.

Я спокойно шел за незнакомым человеком неизвестно куда, ничего не опасаясь и ни о чем не беспокоясь. Все самое страшное в моей жизни уже произошло. За те несколько часов, что прошагали вместе, мы обменялись только парой слов. Он так и не сказал, куда идет, а мне было все равно — только бы выдерживалось приблизительное направление — на северо-запад. Да, впрочем, и это не было так уже важно. Главное — не стоять на месте, двигаться, чтобы ходьба убаюкивала, успокаивала, давала хоть слабую надежду на обретение смысла. Ну и так, чтобы в итоге все же заночевать под крышей в каком-нибудь кишлаке.

Солнце уже клонилось к закату, а широкое лезвие мотыги, лежащей на плече незнакомца, все так же равномерно-убаюкивающе поблескивало перед глазами. Когда кровавый край солнечного диска коснулся вершины заснеженной горы, мы остановились у ручейка, падавшего со скалы узкой и звонкой струей. Мы напились, ополоснули лица. Потом незнакомец, пристально взглянув на меня, сказал, что будем ночевать здесь, недалеко есть тайное укрытие — думаю, что ты не предатель.

В самом дальнем углу большой пещеры, по которой я шел, держась за подол рубахи своего спутника, оказался замаскированный лаз — ну прямо как в сказках «Тысяча и одной ночи». По наклонному каналу вполз за незнакомцем в темное помещение. Пока молча стоял на месте, он возился недалеко от меня. Вдруг вспыхнул свет слабой двенадцативаттной лампочки.

У одной стены располагались спальные места, а возле другой несколько автомобильных аккумуляторов и какие-то трубы. Хозяин подвел меня к ним и с гордостью обронил: «Стингеры, еще пять штук». Теперь я понял, кто сбил самолет. «Ты — герой», — произнес я подобающие слова. «Кто-то должен их наказывать. Но одному трудно», — устало сказал он и начал устраивать постель. Наш недавний водопой оказался одновременно и ужином. Правда, я так устал, что сразу заснул. Проснулся от солнечного зайчика рядом на стене. Накрыл его рукой — тепло. Несколько узких лучей света пронизывали наш погреб. Хозяин еще мирно похрапывал в остро пахнущих овчинах. Судя по скупо оброненным вчера словам, новый знакомый надеется на мою помощь. Пока не выберусь наружу, не буду его разочаровывать. Куда только не забрасывает человека, который просто идет по земле, не зная куда. А может, стоит все-таки сбить парочку самолетов? Нет, я не мститель. Я жертва. Как и большинство людей, я распят своим временем. Мой долг — испытать всю человеческую боль, оттянуть ее на себя, уменьшить ее количество в этом жестоком и безжалостном мире. Впрочем, это уже мания величия. Хватит, хватит испытаний, не хочу быть распятым страдальцем. Хватит одного Христа. Хочу просто домой. В родную Блонь. «Я так давно не видел маму…» — была когда-то такая песня. Я зашевелился и, спустив ноги, сел на своих нарах из жердей. Храп тотчас прекратился. Хозяин тоже поднялся. Сказал, чтобы полз наверх, а там подождал у входа — он передаст мне трубу.