Получив деньги, Фаруз разделил их на четверых — поровну всем, в том числе и мне. Я начал отказываться:
— Ты превращаешь меня в наркодельца! Я не хочу зарабатывать на этом деньги.
— Хочешь не хочешь, а заработал. Только благодаря тебе мы доставили груз. Только благодаря тебе я живой. Нет, ты должен взять деньги. Ведь у тебя впереди новая дорога. Кто знает, что тебя там ждет? А доллары и у таджиков доллары. Перестань упрямиться. Считай, что это доллары не за наркоту, а за мою благополучную доставку. Ты же мог и не знать, какой у меня товар. А вообще-то мир сошел с ума: мы ненавидим американских кафиров, травим их наркотиками, но в то же время больше всего ценим их деньги. Нет, я не хочу больше ни о чем думать — можно голову сломать.
На базаре я купил китайские кроссовки с намерением прошагать в них до самой Блони. Когда снял в последний раз свои галоши родного производства — красная байковая подкладка уже вытерлась, резина потрескалась — на глаза навернулись слезы.
Расхаживая по городу, я обнаружил там и баню. На следующий день мы с Фарузом посетили это заведение. Конечно, температуры там не наши, больше горячего тумана, но все равно было приятно впервые за много лет испытать почти забытое наслаждение. Выйдя из бани, одетый во все чистое и новое, я почувствовал себя моложе лет на десять и ощутил прилив сил и уверенности в том, что все будет хорошо. Так что же я медлю?
Тут же напомнил Фарузу о своей единственной просьбе — помочь организовать переход в страну таджиков. И как можно быстрее. Веками так сложилось — не только здесь, во многих странах мира, — что вдоль границ между государствами с двух сторон живут представители одной и той же нации. Но связь между родственниками, несмотря на все преграды, никогда не прерывалась. До сих пор умерших на одной стороне могут хоронить на родовом кладбище с другой стороны границы. Конечно, традиция эта поддерживалась и теми, кому организация таких похорон была выгодна. Контрабандисты всех мастей издавна использовали этот канал для своих целей. Разумеется, при явном попустительстве пограничных властей. Ведь они тоже имели некоторый приработок на таких аферах.
Переправить меня на тот берег Пянджа было решено в качестве покойника. Вначале меня это несколько встревожило. Но, познакомившись с деталями операции, признал этот путь вполне приемлемым. Тем более что операция была отшлифована до мельчайших деталей. Хотя властям все было известно и, казалось, можно проводить церемонию не так убедительно и достоверно. В какой-то мере такие похороны становились развлечением для всех, кто принимал в них участие. Поэтому достоверность происходящего ценилась превыше всего.
Через несколько дней, которые Фаруз провел неизвестно где, он вернулся усталый, но довольный:
— К похоронам все готово. Ждут только покойника. Но, может, ты бы еще не умирал, погостил у нас? Мне так не хочется расставаться с тобой. Ты стал мне как брат.
— И ты мне стал как брат. Но там меня тоже ждут.
— Тогда в понедельник утром нам в путь. Как сурово говорят: в последний путь. В понедельник мы станем участниками большого спектакля. И главная роль будет принадлежать тебе — уважаемому покойнику, которого быстро несут, постукивая посохами. Кстати, чтобы тебя не обидеть, как говорят на Востоке, с тебя тысяча долларов. Хотя переправа на тот берег стоит дороже. Остальные расходы беру на себя. Людей надо кормить, нанять транспорт, немного отстегнуть пограничникам, чтобы не тыкали покойника щупом. А главное, надо не обидеть женщин-плакальщиц. Они могут так выть, что все похолодеют и никому не придет в голову проверять — жив покойник или не очень. Должен сказать, что ты не первый и не последний, кто переходит на ту сторону самым надежным способом. Можно было, конечно, сэкономить — ночью перебраться через реку вплавь. Но тут нет гарантий, могут подстрелить. А скорее всего, так замерзнешь в ледяной воде, что прямиком отправишься на тот свет. Станешь настоящим покойником. Кладбище, куда тебя повезут, находится довольно далеко от границы. Там уже никаких постов. На тебя наденут белый саван, завернут в ковер, сверху атласное зеленое покрытие, положат на носилки, поместят в кузов и довезут до моста. Там снимут и понесут через мост. Дело пограничников подсчитать людей — их количество на обратном пути должно остаться точно таким же. Ты можешь спокойно дышать и даже чихать. Потому что переход с границы и до кладбища люди будут нести твой «труп» почти что бегом. Такова традиция захоронения — если умер ночью — то надо хоронить до обеда. А если утром, то до захода солнца.
Я выслушал план Фаруза, все было разумно, но что-то во мне сопротивлялось такому преодолению границы. Уж лучше ночью через ледяную реку. Почему-то меня очень смущал саван.
— Я на голое тело его не надену.
— И не надо, — согласился Фаруз, — будешь в одежде, как и все.
— И посох должен быть со мной. Это мой талисман.
— Я положу твой талисман рядом, раз он тебе так дорог. Ты что, собираешься там овец пасти? Зачем тебе посох?
— Он еще мне пригодится, много злых собак на дорогах.
— Ты хорошо сказал про злых собак. Я бы сказал: еще много бешеных псов, которым надо хорошо приложить. Ну, тогда Аллах нам в помощь…
В понедельник все произошло именно так, как рассказывал Фаруз. Женщины-плакальщицы так громко голосили свои жалобные и хорошо вызубренные песни, что мне самому — в саване, в ковре, с посохом — становилось не по себе. Мужчины редко, но подхватывали отдельные слова. Очень быстро под общий хор печали мы оказались за границей. Фаруз шел рядом и вел прямой репортаж с моих похорон:
— О Аллах! Ты видишь наше горе… мы переходим мост через речку… И слуга твой предстанет скоро перед тобой. Помилуй его и прости. О Аллах! Мы поднимаемся на пригорок, а там, скрытый от глаз слуг государства, найдет твой слуга свой вечный покой…
Наверное, впервые за последние годы мне очень хотелось смеяться. Попросту хохотать — да так, чтобы слышали в родной Блони. Единственно, чего опасался, когда меня несли тряской мелкой рысью, так только того, что кто-нибудь споткнется и меня уронят прямо на глазах всех зрителей проплаченного спектакля. Только не это. Только бы не сорвать это так хорошо подготовленное Фарузом представление.
На кладбище мужчины бережно опустили носилки с моим телом, сняли атласное покрывало, развернули ковер и сняли с меня саван. После некоторых колебаний саван положили в могилу и присыпали ее. Ковер и покрывало забрали с собой — еще пригодятся. Все участники погребального шествия подходили ко мне, пожимали руку, желали здоровья и долгих дней. Последнее объятие было с Фарузом. Оба прослезились. Понимали, что больше не увидимся.
— Иди за солнцем, иди днем и ночью. Придешь в главный город таджиков — Душанбе. Там уже другой мир. Стрелять там давно перестали. Ты стал мне братом, а с братом расставаться всегда трудно. Помни, что двери моего дома, двери дома моих родителей для тебя всегда открыты. Да хранит тебя Аллах! Дай нам силы пережить страдания нашего народа! А это тебе на дорогу, — прозаически завершил Фаруз, протягивая мне узелок, — надо же в дороге как-то питаться.
Я умер и снова воскрес. Умер для прошлой жизни и родился для новой. Мой способ переправки через границу казался теперь очень символичным. Испытывая неожиданный прилив сил, — впрочем, столь естественный для новорожденного, — с посохом на плече и узелком на посохе, я шел в направлении, указанном Фарузом, — за солнцем. Моей главной задачей было отойти как можно дальше от бывшей советско-афганской границы. Теперь, конечно, граница была чистой условностью. Зараза бизнеса постепенно завоевывала себе новые пространства. Складывалось впечатление, что в недалеком будущем все нравственные ценности и духовное богатство народов станут никому не нужными. И человек окончательно потеряет с таким трудом освоенную человечность. Все благое и доброе сойдет на нет.
Но несмотря на невеселые мысли, я все же надеялся, что все в моей жизни теперь складывается как надо. Вскоре вышел на трассу, которая вела к городу Курган-Тюбе. Двигаясь по обочине, с удивлением наблюдал оживленную дорогу, заполненную в основном огромными фурами, украшенными английскими и китайскими надписями. Я даже не пытался их останавливать: они пролетали мимо, натужно и сердито рыча. Но через час оказался у одной из них, притормозившей зачем-то на обочине. По огромной надписи на боку я понял, что она из Румынии, из Бухареста.
