Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Мессер Косса! Поймите меня, ради Бога! Я делаю, что могу, но я не могу разрушить всю, с таким трудом созданную финансовую систему! Я не хочу оказаться в положении Барди! Доходы будут, будут поступать своею чередой! И вот увидите, доходы более чем приличные! Вот по этим бумагам и бухгалтерским книгам вы можете уяснить себе, куда и в какие предприятия вложены ваши деньги.

Косса задумчиво просматривал и перебирал, вникая, счета и бумаги. Увы! Джованни был прав, очень и очень прав!

— Так что же, выходит, я разорен? — хмуро вопросил он, отлагая документы. (И не было сказано «подлец», это Ринальдо дельи Альбицци выдумал, да и то, когда Козимо Медичи перенял у него власть над городом.)

— Ну не совсем, не совсем! — возражает д’Аверардо с лукавинкой в глазах. — Расплачиваясь с Людвигом, я пустил в ход королевские заемные грамоты, получил золото в Голландском банке и в банках немецких земель, и даже в Праге, где мне, по неуверенному времени, уступили тридцать процентов. Сверх того, мы воспользовались падением курса экю во Франции… Поработать пришлось! Я посчитал на досуге: деньги для вас собирали четыреста семьдесят два человека, не считая меня с Козимо! К тому же мы предоставили кредит Сигизмунду, за право собирать налоги в Баварии, и на сегодняшний день уже почти вернули себе все затраты. Таким образом, мы заплатили всего десять, ежели быть точным, одиннадцать тысяч из тридцати восьми, остальное заплатил Сигизмунд, хотя он сам не подозревает об этом!

Джованни чуть улыбнулся, пряча бумаги, и на миг даже помолодел.

— А проценты?

— Проценты идут на оплату армии Браччо да Монтоне, и, на мой взгляд, это разумное помещение капитала. Браччо, безусловно, предан вам, мессер!

Косса смотрел на него, на его сухие руки, перебиравшие листы грамот и договоров, в которых была жизнь — его жизнь! На сосредоточенное сухощавое лицо, этого, уже достаточно старого финансиста, и вдруг его словно облило горячим жаром. Он понял, что этот человек честен, предельно честен с ним и, ежели это можно сказать про банкира, является ему другом! Косса не сделал ни движения, ни жеста, но Джованни д’Аверардо, кажется, понял. Поднял на Коссу посветлевший мгновенный взгляд и сказал с промельком улыбки:

— Я послал к вам, в ваше новое жилище, кое-что из еды! Госпожа Давероне (он упорно называл Иму ее девическим именем) извещена и сейчас готовит стол. Мы намерены вместе отпраздновать ваше возвращение! — И добавил, пряча глаза: — В узком кругу, не обессудьте, мессер! Новый папа еще не извещен нами о вашем приезде, хотя не удивлюсь, ежели его известили другие. А госпожа Има, — не обижайтесь на меня! Госпожа Има… Боннаккорсо Питти, слышно, возвращается из Сан-Джиминьяно, где он был на должности подеста, и его прочат в число чиновников честности, или целомудрия. Этот Питти родич покойного Мазо Альбицци, он женат на дочери его брата Луки и, ежели помните, он просил вас в свое время о бенефиции для своего родича, и вы ему отказали. Боннаккорсо человек упорный и мстительный. Я дважды был вместе с ним в совете десяти и знаю его хорошо! Вряд ли он забыл ту давнюю обиду и в должности чиновника честности, обязанного заботиться о нравственности граждан, поскольку донна Има не является вашей законной супругой… Ну, вы понимаете сами! Поэтому мне приходится быть предельно осторожным и как можно скорее устроить вашу встречу с Оддоне Колонной, как можно скорее! Пока Питти сам не сделал доклада в синьорию о вашем возвращении! И не потребовал удалить вас из города…

Бальтазар слушал Джованни д’Аверардо со странным чувством, не возмущения, нет, а почти радости! Все возвращалось на круги своя! И эта постоянная грызня, взаимные доносы, вся эта обычная жизнь великой Флоренции, вновь обрушенная на него, все эти советы, комиссии, республиканские выборные должности, вплоть до гонфалоньера справедливости, вся эта неистовая борьба самолюбий, которая, в конце концов все-таки выливается в согласное единство действий всего города — все это было таким близким и таким родным! Своим!

Питти, Боннаккорсо Питти…

— Это тот Питти, который постоянно ездил ко французскому двору и вел обширную игру в кости, то выигрывая, то продуваясь в пух?

— Чаще выигрывая! — поправил Джованни с лукаво блеснувшим взором. — Сумел обеспечить своих детей, покупает дома и земли! Дружба с Альбицци очень помогает ему!

А иные? — хотелось спросить Бальтазара. Какова судьба рукописей Саккетти, что поделывает Никколо Никколи? Хотелось вопросить о многом: кто жив, кто умер, кто возвысился, кто упал? Но он только спросил:

— Я помню ваш кассоне с росписью, что-то его не видно нынче?

— Да, — отозвался Джованни. — В доме был пожар, пострадало многое. Что-то пришлось и заменить! — Явно, хозяин не помнил своего сундука так, как его запомнил Косса. — И еще одно! — домолвил Джованни д’Аверардо, кутая руки в рукава: — Я приведу вам гостя, вашего хорошего знакомого! Кого — не скажу! Пусть это будет моим маленьким секретом и подарком для вас!

LVIII

Гостем, неведомым для Коссы, оказался его старый секретарь и друг, Леонардо Бруни, прозываемый Аретино, следы которого Косса потерял еще в Констанце, накануне своего осуждения.

Этот сорокапятилетний, уже знаменитый человек, сочинения которого переписывали для себя многие и многие, робко стоял вверху лестницы и смотрел на подымавшегося по ступеням Коссу, чуть-чуть напоминал в этот момент нашкодившего мальчишку. Косса улыбнулся прежней своей, волчьей и одновременно манящей улыбкой: «Здравствуй, Леонардо!»

Аретино сделал шаг, другой, лихорадочно краснея, и упал в объятия Коссы.

— Простите, простите! — бормотал он. — Я действительно ничего не мог сделать! Даже если бы я тогда не уехал во Флоренцию. Ни меня, ни Поджо даже не пустили бы на собор во время суда!

Косса пожал плечами, ответил как можно небрежнее:

— И я не сужу Поджо, который уехал вместе с архиепископом Майнцским, когда сам архиепископ, курфюрст, владетель огромной области, в которую, кстати, входит и констанцское епископство, предпочел покинуть город и меня!

Козимо (который Констанцу не покинул и попал в тюрьму), улыбаясь, стоял рядом. Выбежала Има, раскрасневшаяся, счастливая:

— Да полно вам! Зачем тут-то, в прихожей! За столом поговорите!

Стол, действительно, был роскошен. В ярком пламени высоких витых свечей сверкали серебро и хрусталь, громоздились сосуды и блюда, иные под крышками, из-под которых подымался аппетитный пар, а в самой середине стола красовалась, нарезанная кругами, отливающими опалом и янтарем, волжская осетрина холодного копчения, и стояла, в горшочках, русская черная икра — деликатес тогдашних, да и последующих, вплоть до нашего, веков.

Джованни, потирая руки, сказывал, довольный сам собой, как удалось достать прямо с генуэзской каракки, пришедшей в Ливорно из Кафы, редкий дорогой товар, бочонок икры и три бочонка осетрины, и как у него тотчас объявились выгодные покупатели и на то, и на другое. Само собою, и папе Мартину V уже был послан подарок, с извещением о прибытии Бальтазара Коссы.

Расселись, усадив во главу стола Иму, рвавшуюся было подавать явства, вкупе со служанкой. Тотчас привезенный с собою Джованни д’Аверардо слуга тактично и споро принялся помогать Лаудамии.

Временно наступила та сосредоточенная тишина, которая сопровождает поначалу каждое застолье: «уста жуют». Молча опорожнялись кубки, опустошалась посуда. Разумеется, к икре и осетрине потянулись все, и тут как было не коснуться морских дел Флорентийской республики! А с них, насытив первый голод, вновь вернулись к тягостному прошлому, к политике Сигизмунда, предавшего Коссу.

— В Констанце все было подготовлено заранее! — горячился Аретино. — И дальше покатилось само собой! Ежели бы д’Альи с Жерсоном не включили чехов в немецкую нацию, все пошло иначе! Ведь когда прибыли, наконец, испанцы, тотчас был организован пятый, испанский отдел! А почему не организовали богемского? Славяне — поляки, чехи, а с ними и венгры, в конце концов — могли бы составить особую, шестую «нацию».

91
{"b":"2467","o":1}