— А я мог? Знал?! — кинул Косса вдогонку, уже понимая, что почти выиграл, и ежели его не решат немедленно уморить, то немедленно же и отпустят.

Отпустили. Хотя совещались довольно долго. И, видимо, спорили. Но, поспорив, однако, пришли к какому-то единому соглашению. Когда Коссе, прежний рыцарь, разрешил выйти, он застал удивительную картину: невесть откуда взявшиеся слуги грузили в его коляску плетенки козьего сыра, оплетенные бутыли с вином, окорок, копченых угрей, связки лука, лимоны, смоквы, фиги, мешок с хлебом — и все это так же молча и споро. Потом, расступись, низко поклонились Коссе, помогли развернуть коляску и исчезли, как не были. Прежний рыцарь на коне один остался рядом с повозкой. Он так же молча проводил экипаж до дороги, вымолвив:

— Прощайте, ваше святейшество! Не забывайте про нас! — И поскакал назад.

Они ехали молча почти час. Потом возница, не поворачивая головы, произнес:

— Простите, хозяин! Меня грозились убить, ежели подам вам какой знак! Дак потому…

— Да, да, понимаю! — отозвался Косса, уверенный теперь, что и слуга его, нанятый в Алессандрии, принадлежит к той же тайной организации, и говорить о чем-то серьезном с ним и при нем, во всяком случае, не стоит. Он даже подумал, когда они остановились перекусить, — не отравлено ли вино, которым его снабдили? Но слуга спокойно взял и, не задумываясь, выпил свой кубок, и это несколько успокоило Коссу. «Они мне поверили!» — подумал он.

Ночью Има, прижимаясь к Бальтазару (удалось остановиться в гостинице, и даже достать отдельную комнату с широкой постелью, периной и простынями), прошептала, обнимая его:

— Я боюсь, Бальтазар!

— Я тоже боюсь! — молвил он сумрачно. — Спи! Нам обязательно надо добраться до Флоренции!

В Генуе их ждало письмо от Джованни д’Аверардо Медичи и пизанская галера, капитану которой был дан приказ дождаться Коссы и отвезти его в Пизу.

Из гостиницы они, расплатившись с возчиком, на всякий случай сразу же перебрались на корабль.

Уже через два дня Косса стоял на качающейся палубе, глядя на удалявшуюся, как бы тонущую вдали Геную, с удовольствием вдыхая голубой и туманный, незримо приправленный ароматами хвои воздух, и слезы навертывались на глаза: мимо них проходил седой и аквамариново-синий итальянский берег, и сколько же надо было пережить и претерпеть — Боже мой! — чтобы понять, как ты любишь эту землю! Эту свою и единственную родину, где люди будут вечно ссориться и убивать друг друга, грабить и рубить головы, суетиться и торговать, спорить из-за наследства, покупать дома и оружие, только за рубежами Италии понимая, что они все, все-таки, одно, «ломбардцы» или «фряги», не чужие только друг другу, как бы долго не приходилось им быть вдали от итальянской родимой стороны… И как готов он отдать все на свете, чтобы она была спасена!

В Пизе его ожидали лошади и новое послание Медичи, кратко извещавшее о найме дома в пригороде Флоренции, с просьбой довериться возничему и ничего не предпринимать, ни с кем не видеться, даже с папой Мартином V, до встречи с самим Джованни д’Аверардо. Косса, достаточно умудренный давешним столкновением с рыцарями Сиона, прочтя это, понятливо склонил голову.

Ехать надо было немедленно, и они с Имой, лишь с фасада, и то мельком оглядели то палаццо, где десять лет назад (всего-то десять лет!) испытали короткое и столь страшно оборванное счастье встречи…

И вот уже и баптистерий, и собор, и сама падающая башня Пизы скрываются в отдалении, и колеса тарахтят на ухабах и выбоинах пути. Служанка спит, прикорнув в углу, а Косса с Имой, сидя друг против друга, молча улыбаются, на время забыв о бремени днешних забот. И кругом — бушующая весна, все распустилось, расцвело, поля покрыты буйной зеленью. Цветут деревья, и что-то уже поспевает. Вон, как заботливо, склонясь к земле и выставив обтянутые грубой тканью зады, возятся в огородах крестьянки. Земля неутомимо рождает, вновь и вновь, и сами они будут рожать и рожать, в полтора года по ребенку, и ни войны, ни голод, ни чума не прекратят этого постоянного спасительного жизнетворения!

…Сан-Миниато, Эмполи, Джинестра… И уже сухо во рту, и уже скоро! Вон за тем поворотом откроется в долине Арно город, давший жизнь едва ли не всем талантам и гениям, прославившим Италию по всему миру. Воистину великий город!

Косса не почуял даже, как у него увлажнились глаза, когда зубчатая преграда стен и подымавшиеся над ними башни и купола заполонили окоем. Его ожидают трудные встречи и непростые переговоры, его участь еще далеко не ясна… И все-таки, все же!

Има наклоняется к нему и надушенным платком вытирает бегущие по его щекам слезы. Она понимает все, и не утешает его — молчит. Что ждет их впереди? Одиночество? Старость? Беды? Или заря новой жизни, новых, и уже мудрых свершений? Ведь ему еще нет даже шестидесяти!

Они останавливаются, не въезжая в город. Сворачивают к спрятанному в густых тополях каменному дому со львами на фронтоне. Их ждут двое слуг и улыбающаяся пожилая женщина, нанятые Джованни д’Аверардо. Их бережно выводят из коляски, им готовы комнаты, их ожидает обед, они дома. Господи! Дома и у себя!

Дом нанят с мебелью. Впрочем, им пока не до осмотра комнат! В кухне, на каменном полу — кади с горячей водой, стоят лохани. Можно вымыться с мылом, сменить дорожное платье, из которого тут же принимаются выжаривать вшей. О, это чудесное ощущение чистоты! Тело отдыхает, уже нет въедливых насекомых, от которых невозможно избавиться, кочуя по постоялым дворам. Мягкое белье ласкает кожу. А обеденный стол! Расписная, тонкой работы, керамика, столовое серебро, двоезубые вилки, хрусталь. Светлое местное вино, жареная камбала, отвычные итальянские макароны с острым соусом. Наверно, только потеряв надолго все эти нехитрые блага, начинаешь их ценить по-настоящему!

И после, слегка отяжелев от еды (начинает наваливать дорожная усталость), Косса лежит, скинув сапоги и верхнее платье на постели, и Има пробирается к нему: «Я полежу с тобою!» И тоже, скинув верхнее, ложится рядом, и они замирают, два уже очень немолодых человека, на мал час позволяющие себе забыть о том, что жизнь и трудна и горька.

Джованни д’Аверардо Медичи присылает за ним крытую коляску, когда уже наступает ночь, и на колдовском небе Флоренции зажигается, неисчислимою россыпью самоцветов звездный полог.

Явно, он боится довременной огласки, потому и темнота, и крытый экипаж, потому и нечаянно проблеснувший золотой, сунутый воротней охране.

…Все тот же старый дом, впрочем, кажется, слегка перестроенный — не поймешь в темноте! Тот же сводчатый кабинет, стены которого нынче отделаны каменной мозаикой, а на задней стене картина кого-то из крупных мастеров, повествующая о торжествах во Флоренции по случаю знаменитой памятной победы гвельфов над гибеллинами при Кампальдино в 1289-м году: конница, череда ликующих горожан, игрушечные башни и зеленые флорентийские холмы на заднем плане, на фоне которых — развевающиеся знамена и пестрые штандарты победно возвращающихся войск Флорентийской республики.

Они садятся, и д’Аверардо, не тратя лишних слов, горбясь и пряча кисти худых рук с нервными и чуткими пальцами в мягкое сукно рукавов широкой, по моде прежнего столетия, одежды, начинает излагать дела фирмы:

— Мы заплатили тридцать восемь тысяч флоринов Людвигу Пфальцскому. Кроме того, ваши кондотьеры до сих пор получают деньги на солдат из нашего совместного банка. Госпожа Давероне, как я слышал, совсем разорена? Во всяком случае, я выкупил ее землю и виноградники. Вот бумаги и купчая на ее имя. А поступлений от индульгенций и из Болонского экзархата уже нет! Если бы вы остались папой, мессер Косса! Если бы остались!

— Что же я сейчас могу получить?

— Оплату содержания и наем дома, за сорок золотых в месяц, я взял на себя. Вполне приличный дворец. Кроме того, контора может посодействовать в получении пребенды, ежели вы договоритесь с Мартином V.