— Бальтазар, все погибло! Громят Латеран!

— Знаю! — бросил Косса. — Где твои солдаты, где гвардия?! Вручи мне власть над папским войском, покуда все действительно не погибло!

Томачелли бросился к нему, аж возрыдав. Была, была сочинена и написана в одну минуту грамота, по которой Косса становился верховным «капитаном» всех папских войск, раскиданных по городу, оробевших, готовых уже начать сдаваться в плен.

Речь Бальтазара к полку гвардии была редкостной по своеобразию ораторских приемов. Во-первых, он ударом железной перчатки по лицу сбил с ног капитана, а растерянным лейтенантам сунул под нос, почти не глядя, папскую буллу. Затем последовало: «Кто первый ждет, когда его шкуру натянут на барабан?» — и дальнейшую речь папского секретаря, обращенную к солдатам, даже перевести на нормальный язык невозможно, ибо это была речь, подобная тем, каковые произносились на пиратских кораблях перед абордажем вражеского судна. Уже через десять минут капитан, кое-как обмывший лицо, суетился, преданно заглядывая в глаза Коссе, караульня опустела, а взбодренные солдаты, бряцая оружием, выходили и строились в ряды. К вечеру Коссе удалось стянуть воедино большую часть папской гварди. Ночью в улицах шли, не прекращаясь, во тьме, при свете вспыхивающих факелов, короткие стычки, а утром Колонна, безуспешно пытавшийся всю ночь собрать восставших в какое-то подобие стройного войска, был утеснен у Палатинского холма, отброшен к старому цирку и тут полностью разбит, а его нестройное войско разогнано по дворам.

Тридцать римлян-зачинщиков Косса доставил папе.

— Повесить их! — приказал Бонифаций IX.

На улице ярилась и шумела толпа, сдерживаемая лишь редкою цепью солдат, и Косса, оставшись с глазу на глаз с Томачелли (тот, пыхая новоприобретенным воинским духом, велел Бальтазару приготовить анафему Колонне).

— Анафема подождет! — отозвался Косса и, твердо глядя в глаза Томачелли, заявил: — Святой отец! Люди, которых я арестовал, всего лишь подчиненные сбежавших правителей. Достаточно просто заключить их в тюрьму.

— Нет, повесить! — уперся Бонифаций IX, стремившийся непременно отомстить за свой давешний страх. Косса недовольно пожал плечами.

Пока искали палача, народ шумел, вскипали угрозы и проклятия. Бледный захлопотанный секретарь, Дитрих фон Ним, выскочил, наконец, растерянно вытирая пот с чела:

— Палача не сумели найти! Его нет в Риме!

В ту эпоху, как и в нынешнюю, убивали охотно и много. Но в должности палача (в отличие от нашего времени!) виделось что-то такое омерзительное, что добровольно становиться палачом, либо исполнять палаческие обязанности, не желал никто. (На Руси так было еще и в XIX столетии. Единожды казнь не состоялась, поскольку старый палач умер, а нового еще не было, и даже из пожизненно заключенных преступников никого не нашлось, кто бы согласился исполнить палаческие обязанности!)

Но Бонифаций, уже полностью вошедший в роль строгого судьи, нашелся и тут. Выйдя к схваченным, он объявил громогласно:

— Тот из вас, кто повесит остальных двадцать девять, будет помилован!

И палач нашелся. Это был темноволосый юноша с топорной работы каким-то неправильным лицом в крупных угрях и с сальными спутанными волосами.

Из толпы обреченных выдвинулся старик с трехдневной седой щетиною на круто выпирающем подбородке.

— Ты повесишь меня, своего отца?! — вопросил он. — И братьев своих тоже?

— Тебя, старый дурень, в первую голову! — ответил, нагло ухмыляясь, парень. — Это же ты втравил всех нас в это дело, уверял, что Колонна победит, что придут французские войска на помощь. Где они?

Толпа гляделыциков притихла, уразумевши, что происходит. Меж тем, парень затянул веревку на шее отца, подвел старика к помосту наспех возведенной виселицы и столкнул вниз. Тот дернулся раз, другой, пытаясь вздынуть связанные руки, и затих. Из двоих братьев добровольного палача один не сказал ничего, второй же плюнул в лицо убийце и выкрикнул:

— Жаль, что мать тебя меж ног не задавила, Иуда!

Дальше пошло резвее: один за другим, один за другим. Наконец, порядком умученный вешатель слез с помоста и двинулся было прочь. Но по знаку Бонифация его тоже схватили, и папа, смеясь, сказал ему:

— Ты тоже будешь повешен! Хотя бы за то, что не пожалел своих родных. Он взглянул на Коссу: — Бальтазар, твой старый друг Буонаккорсо может его повесить?

— Святой отец, он же теперь священник, а не пират! — ответил Косса, подергивая плечами.

— Пусть снимет сутану! — упорствовал Бонифаций.

— Он не согласится! — с легким презрением отверг Бальтазар.

Но тут толпа, напиравшая на солдат, взорвалась криками:

— Как это? Его не должны повесить! Сам папа обещал ему жизнь!

Немо наблюдавшие расправу римляне теперь уже нехотели убийств, и стражники, поглядывая на Бонифация, чуть растерянно отступали, ломая строй. Толпа рухнула водопадом. Юношу схватили, оттащили от стражи и, говорят, доволокли до городских ворот и отпустили на все четыре стороны. Дальнейшего дела иметь с убийцей своего отца и братьев не хотел никто.

После этой казни они сидели вдвоем, дуясь друг на друга, и пили вино, закусывая устрицами и черными жирными маслинами.

— Почему ты не помог мне справиться с этой толпой, Бальтазар? — спрашивает Томачелли с обидой.

— Я помог тебе остаться в живых и усидеть на престоле Святого Петра! — резко возражает Косса.

Томачелли сопит, думает.

— Владислав хочет прибыть в Рим! — заговорил он, отводя глаза. — С войском!

— Владислав хочет подчинить себе всю папскую область! И пора принимать меры к его обузданию!

— По-моему, мы уже залезли так далеко, — уныло отвечает Томачелли, — что обратного хода нет!

— Выход есть всегда и из всякого дела! — заявляет Косса твердо. — Только надо его найти! Ты сейчас оттолкнул от себя римлян. Не делай второй глупости, не поддайся Владиславу! И, ради Бога, не позволяй ему выдать сестру Джованну за австрийского герцога. Разрешения на королевские браки выдаешь ты! Тяни! Не то, не успеешь оглянуться, как вся папская область будет принадлежать Неаполю!

— Что же мне делать, Бальтазар? Я всегда был союзником Дураццо!

— Отправь его на Восток! Пусть защищает Кипр, который не сегодня-завтра проглотят турки, ежели не заберет Генуя, которая тотчас подарит его авиньонскому папе! У короля Кипра Януса есть дочь Мария. А Владислав не женат, и Янус Лузиньян в силах дать за дочерью хорошее приданое!

Томачелли пыхтит и молчит, поглядывая на Коссу.

— Ты вечно… — начал, не договорил, признался со вздохом: — Да, Владислава надо остановить!

Мария Лузиньян прибыла в Неаполь в феврале 1402-го года, когда Косса уже был кардиналом. Однако своих притязаний на среднюю Италию Владислав не оставил и тогда.

Как бы то ни было, успех борьбы с Колонной придал Бонифацию новой уверенности. Он теперь и слушать не хотел об отречении. Бенедикт XIII был дипломатичнее. Он опять уверял, что подчинится любому правомочному решению кардиналов, ежели и его противник отречется тоже.

— Ни о каких соглашениях не может быть и речи! Я единственный законный папа! — кричал Томачелли Бенедиктовым послам. — Ваш Бенедикт — еретик, безбожник, раскольник, он… — Всего дальнейшего передавать не будем.

Послы-епископы, возмущенные бранью, тоже не сдержали эмоций.

— Что бы вы ни говорили о Бенедикте, он, по крайней мере, не перепродает по два раза церковные должности!

Бонифаций задохнулся от злобы.

Впрочем, и весь этот разговор, и последующая (от припадка ярости, как пишет Парадисис) смерть Бонифация IX произошли много спустя, уже в 1404-м году. А за два года до того, в 1402-м, Бонифаций IX успел возвести Коссу в кардинальское достоинство.

Предыдущая глава написана, так сказать, по Парадисису. Но, отложив перо, я задумываюсь. Да неужели кроме этого отталкивающего эпизода с казнью да амурных похождений Бальтазара так-таки в эти десять лет с 1394 до 1404 года (год смерти Томачелли) ничего не было?