— Во всяком случае, Поджо Браччолини еще слишком молод… — начал было он.

— Браччолини я нынче беру к себе секретарем! — перебивает Косса, как о давно решенном.

Дитрих фон Ним скрипнул зубами и смолк. Коссу он ненавидел больше, чем даже Урбана VI, хотя его и воротило когда-то от пыток и вида крови, которую проливал Урбан. Но то было хоть понятно! В борьбе за власть и не такое еще бывает! Но платить людям за то, что они читают в подлиннике Лукреция и собирают рукопией древнего Рима? Платить за удовольствия, доставляемые ими самими себе?! Этого фон Ним не мог понять совершенно и потому исходил сдавленною злобой, тем более страшной, что она, пока Косса был у власти, не могла найти себе выхода.

— Вызовешь Поджо ко мне! — приказал Косса в спину уходящему фон Ниму, и тот вздрогнул, словно ударенный хлыстом.

— О, я вызову! — прошептал он, уже подходя к лестнице. — Я содею все, чего ты просишь, но когда ты окажешься на краю пропасти, граф Белланте, я сам столкну тебя туда! И буду любоваться твоим смертным полетом! (До Констанцского собора оставалось всего два года.)

Но тут голос Коссы догнал его снова, заставив остановиться и даже вернуться назад:

— Слушайте, Дитрих, ведь вы чему-то учились, насколько я понимаю? Вы бакалавр? (Это была очередная пощечина, ибо Косса ухитрился среди всех своих дел получить степень доктора обоих прав, и неясно, как он это сделал, но — сделал-таки! Дитрих фон Ним полагал, что степень была присуждена ему просто «honoris kausa», как папскому легату, но Косса, о чем он никому не рассказывал, действительно провел диспут в бытность свою в Болонье и досдал экзамены по общему и церковному праву, хотя профессора и конфузились, принимая экзамены у посланца самого Бонифация IX, но, положа руку на сердце, заявляли впоследствии, что этот бывший пират оказался зело знающим и докторскую степейь получил вполне заслуженно.) Как вы полагаете, Дитрих, могли бы мы изучать то самое римское право, да и читать в подлинниках древних отцов церкви, ежели бы эти вот, как вы полагаете, — и не спорьте со мной! — книжные черви не проделали грандиозную работу по возвращению нам античной культуры? Великой античной культуры! — повторил Косса, насмешливо глядя в спину уже уходящего, сгорбившегося папского секретаря. — И еще: подготовьте мне решение о передаче головы Иоанна Крестителя Флоренции! Да, да, за пятьдесят тысяч золотых флоринов!

«Укус этой гадины, хоть она и ядовита, вряд ли будет смертельным для меня!» — подумал Косса про себя, углубляясь в бумаги, и еще раз жестко усмехнулся, слегка покачав головою.

Он ошибался. Именно укус «этой гадины» оказался впоследствии для него роковым.

А пока… Следовало написать в Феррару, Никколо III д’Эсте, красиво написать! Как-никак, отцом Никколо в Ферраре открыт университет, и для этой роли фон Ним с его засушенной канцелярской прозой вовсе не годился. «Поручу это Луиджи да Прато, или даже Поджо!» — решил Бальтазар про себя. Отдавать Падую в руки Венеции, как это намерен сделать Никколо, теперь, когда не укрощен еще Григорий XII, было опасно. Письмо должно быть дружеским, дышать радостью, коснуться рыцарских поэм, милых его сердцу, и только чуть-чуть… Поджо, несомненно, справится с этим! И не дай Бог, ежели Никколо д’Эсте объединится с Владиславом Неаполитанским! Тогда остается одно лишь спасение — Сигизмунд.

И еще надо написать Джан Франческо Гонзаго в Мантую. Он, кажется, союзник Сигизмунда, кроме того, школа гуманистов Витторино да Фельтре в Мануе уже прославилась на всю Италию и прославила род Гонзага…

Нужны новые люди. Не эти искатели бенефиций и пребенд, каждый из которых тащит в свой огород, Для которых папская курия — лишь источник дохода и наживы, а люди дела, работающие на общую идею: объединение Италии и объединение церкви. Служащие идее гуманисты должны заменить жадную толпу тунеядцев!

Если бы не Владислав! Хватило бы времени! Владислав кончит, как все они, — достойных наследников у него нет. Нет и системы, организации, способной продолжить его дело. Даже у Гогенштауфенов не получилось ничего!

Убрать, убрать эту средневековую лавочку бесконечных кормлений! Церковь должна быть не сообществом феодалов, а единым рабочим организмом. В моих руках? Да, теперь в моих руках! Я должен сделать то, чего не смогли сделать ни Гильдебранд, ни Иннокентий III.

Если бы этот фон Ним — который писал ведь Рупрехту! — хоть что-нибудь понимал!

Да, рядом, за стенами Латерана, творится история. Франция продолжает свои усилия одолеть неаполитанцев, продолжается, никак не кончаясь, схизма. На фоне всей этой борьбы уже умерло трое пап. Луи Анжуйский в морском сражении с Неаполем потерял свой флот, йо зато под его нажимом Косса сделался папой. (Не Гаспар ли помог уговорить анжуйца в тот раз?) Слава Богу, что Коссе удалось вовремя выкупить своих родственников!

Ныне неаполитанский напор грозит затопить не только папскую область, но и сокрушить саму Флоренцию, а ради чего? У Владислава нет даже наследников! Передаст сестре, и будет у нас Джованна Вторая? В обоих смыслах! Того только и не хватало Италии!

Парадисис дальнейшие события опять рассматривает под углом лично-любовных отношений своего героя. (Как будто не было речей, выступлений перед народом, трагического приближения неаполитанских войск.)

1414-й год, «Диноре едва минуло шестнадцать лет, но она приобрела уже большой опыт и была достойной любовницей папы, сохранив при этом детскую наивность и непосредственность, свежесть и красоту ребенка.

Она многому научилась у Иоанна XXIII и прекрасно разбиралась не только в любовных, но и во многих других делах. Способная и умная, она все схватывала на лету! Иоанн часто с восхищением вглядывался в хорошенькое личико своей внучки-любовницы. «Эта девочка может мне помочь… Именно теперь…» — думал он.

По Парадисису Косса, преданный римлянами, бежит из Рима от Владислава почти один. Причем сперва перебирается во дворец Орсини (это 7 июля 1413 года!), куда Гуиндаччо приводит ему Динору, а ночью будит Коссу с известием, что Владислав в городе и римляне приветствуют его. Косса бежит. Но тут (драматическая встреча!) его как раз разыскала и встречает на улице Има Джаноби (бывшая Давероне).

— Где твой муж? — тихо спрашивает Косса.

— У меня больше нет мужа, — так же тихо отвечает она. — Я убежала от него!

Все четверо (две женщины, Косса и Гуиндаччо) идут потайным ходом на берег Тибра (ох, эта неистовая любовь всех романистов к тайным подземным ходам!), переплывают реку на лодке и укрываются в замке Ангела.

Потом Косса — Динора все время рядом с ним! — говорит девушке:

— Я хочу, чтобы ты осталась здесь, в Риме, познакомилась с Владиславом и заставила его полюбить себя![32]

Косса тут же посылает Гуиндаччо Буонаккорсо к Пасхалию взять пятьсот флоринов (в городе уже свирепствует кондотьер Тарталья!) и с письмом Коссы скакать в Перуджу, к аптекарю Черетами (как выясняется позже, за ядом, отравить Владислава).

Но мы, однако, знаем, что Коссе приходится в этот именно день бежать самому со всем своим двором, и на посыл к аптекарю у него просто нет времени!

Име он тут же сообщает «с деланной гордостью», Что Динора — его дочь.

«Потом внимательно посмотрел в глаза Име:

— Итак, сеньор Джаноби умер?

Уходившая Динора сердито и ревниво поглядывала издали на эту пару. Има счастливо улыбалась, радуясь встрече со своим первым и единственным любовником, ставшим теперь папой.

— Нет, — помедлив, ответила она. — Мой муж жив. — И, отвернувшись, тихо добавила: — Я бросила его и приехала к тебе.

Иоанн XXIII удивленно взглянул на нее.

— Он тебя мучил?

— Нет, — тихо ответила она, краснея. — Он меня любил. — И она закрыла лицо руками. — Я не знаю, что со мной, — помедлив, продолжала Има. — Я до сих пор схожу по тебе с ума… После стольких лет… Кажется, мне уж пора было бы стать умнее. Но я не могла больше оставаться в Милане.