Даже язычники, преследовавшие Христа, не совершили никакого греха, ибо они не действовали при этом вопреки своим убеждениям и совести.

Так вот! В конце концов я не знаю, как проходила казнь Иисуса. Но я знаю, нет, не верю, но именно знаю, что Он был! И были святые. И я, перечитывая Августина, присланного тобой, понял, что по-иному не могло быть. Вера — тьмы, и тьмы христиан, легионы мучеников, отдавших жизнь за Него, толпы молящихся, которым я когда-то продавал отпущение грехов… Но они-то были, те, которые с верою покупали эти бумаги! И были те, что пошли в Крестовый поход, освобождать гроб Господень! И этого всего у нас невозможно отнять! Ибо сомневаться можно во всем, сомневаться можно и в том, что вообще была история, и об этом пишет Августин в последних главах своей «Исповеди»… И еще я скажу: вера материальна! Она принуждает нас к действию, она заставляет иногда отдавать саму жизнь. И что же, не было и этих жизней, отданных за Христа?! А не может ли быть так, что и была ложная смерть на кресте, была и подмена, и замена, и все это, однако, было предназначено свыше? Откуда мы знаем намерения и пути Божества, откуда мы знаем хоть что-нибудь? И как мы смеем, мы, католики, судить о высшей силе по образу и подобию нашему? Как смеем полагать, что глава церкви и есть наместник самого Господа на Земле или хотя бы Святого Петра, что, в сущности, безразлично! И ежели мы имеем право полагать, вернее, когда мы начинаем думать, что вольны полагать о тайне Божества, тогда-то и происходят все те земные мерзости, от которых мы не можем избавиться вот уже четырнадцать столетий!

И к чему приведет этот Сион? К слиянию вер? К осознанию единого Бога, или к победе одной из религий, скорее всего иудаизма, вовсе отрицающего Христа. И, кстати, к победе еврейских банков над христианскими, ибо они крепче держатся друг за друга, и в поколениях не теряют этой связи — связи времен! А я не ведаю даже, могу ли целиком положиться на дом Медичи в днешней нашей с тобою трудноте.

Но авиньонским папою я все же не стану. Хватит! Как-нибудь проживем! Много ли надо двум состарившимся любовникам на склоне лет! А когда уйдут и те, плотские силы, мы с тобою поступим в монастыри, расположенные где-нибудь рядом. И наша связь, наш брак, наше духовное дружество продолжится уже вбезгрешном молитвенном бытии.

Косса умолк. Има молча плакала, прижавшись к его плечу, и все не могла унять своих светлых струящихся слез.

— Я не знаю, как отнесутся ко мне рыцари Сиона, — домолвил Косса тихонько. — Возможно, я многим рискую сейчас! Но мы поедем с тобою прямо к Мартину V. Говорят, Колонна сейчас во Флоренции, ибо папская область еще не отвоевана, и в Риме идут бои.

Поедем к новому папе, и я паду ему в ноги и скажу, что отрекаюсь от дальнейшей борьбы! И будь что будет. Пусть хотя бы последние годы мы проживем с тобою счастливо и в покое, которого нам, ни тебе, ни мне, так не хватало всю жизнь!

В Савойе удалось достать у местных ломбардцев деньги и купить коляску и упряжку коней. Ехали вчетвером: Има со служанкой, Косса и нанятый им возничий, по-видимому беглый солдат-француз, который довез их до границы с Миланом, а там, ночью, выпряг жеребца из коляски и ускакал на нем, прихватив кошелек Коссы с жалкими остатними флоринами, плащ и мешок с провизией.

Слава Богу, остались коляска и второй конь, которых удалось продать за полцены, после чего отправились в путь уже на телеге, попутным транспортом. Следовало добраться до Алессандрии, где имелась контора Джованни д’Аверардо, в которой надеялись получить средства на дальнейшую дорогу от Алессандрии до Генуи. Не хотелось расставаться с дорогим ожерельем Имы и мужским золотым перстнем Коссы (то и другое было подарками Иоланты Арагонской). И голодали, и пешком шли, и уже показалось, что — все! Но верная служанка Имы, когда уже обсуждали, где и кому продать драгоценности, молча задрала тяжелую юбку и достала из потайного кармана тряпицу, в которую были завернуты четыре золотых флорина — давний подарок госпожи. И на каменном крестьянском лице женщины, когда она увидела, как обрадовались ее хозяева, мелькнула тень довольной улыбки.

— И подумать только! — произнес задумчиво Бальтазар, когда они ели хлеб, рыбу и жареные каштаны в придорожной таверне. — Подумать только, что в Авиньоне меня ждет дворец, полный снеди и дорогой утвари, слуги, лошади, драгоценности!

— До сих пор? — не поверила Има.

— До сих пор! — кивнул головой Бальтазар, прибавив: — И это самое страшное!

Служанка Имы, Лаудамия, вертела головой, взглядывая то на Коссу, то на хозяйку, ничего толком не понимая.

— С тобой говорили, Бальтазар?! — вопросила Има с ужасом.

— Да! — промолвил он. И промолвил так, что Има не рискнула более ни о чем расспрашивать.

И только ночью, когда улеглись на соломе в сарае, рядом с хозяйскою скотиной (крепко пахло конским потом, сыромятью, навозом и мочой), Има спросила, прижимаясь к Коссе:

— До Флоренции-то хоть доедем?

И опять он ответил, помолчав, угрюмо, не смягчая ничего:

— Не ведаю! — И добавил, через время: — Ты же сама не хотела…

— Да, да, Бальтазар! Да! — торопливо перебила она и, обхватив, прижала к себе его голову: — Я и умирать буду только с тобой! — промолвила тихонько. Косса сильнее прижал ее к себе, улыбнувшись в темноте. Глухо замычала корова, вздрагивали, перебирая копытами лошади. Заблеяла спросонья коза. «Святое семейство по пути в Италию! — подумал он. — Нам не хватает только новорожденного!»

Его задержали уже после Алессандрии, где Косса было облегченно вздохнул. В конторе Медичи удалось получить деньги, и они вновь ехали в коляске о-дву конь.

Косса расслабился и не сразу понял, что коляска свернула с дороги и они забираются куда-то «совсем не туда», в отроги Лигурийских Альп. Возница на вопросы не отвечал, как будто бы ничего не слышал, а появившиеся сзади вооруженные всадники, сперва двое, а потом еще четверо, полностью исключили всякую попытку бегства. Подъехали к какой-то каменной старой, наполовину разваленной мызе. Косса сам выпрыгнул из коляски, сделав знак женщинам подождать. Хмурый рыцарь, спешившись, приветствовал его словами «Ваше святейшество». Косса ответил ему склонением головы.

Внутри за прокопченным, потемнелым деревенским столом сидели четверо. Они враз подняли головы и обозрели Коссу молча, без улыбок. Он сам взял тяжелое деревенское кресло и сел, расставив ноги, готовый вскочить и драться. (Нож, спрятанный под платьем, у него не догадались отобрать.)

— Почему я еду к Мартину V? — вопросил Косса, решившись сразу взять инициативу в свои руки. — А мог ли я поступить иначе? Ежели мне суждено стать папой, я должен обязательно побывать в Италии. Возможно, и даже обязательно, поговорить с Оддоне Колонной, иначе, ежели бы я поехал прямо в Авиньон, я разделил бы участь Петра де Луна, а это не надобно никому, даже вам! — Бальтазар говорил, выпрямляясь и смело глядя на хмурых рыцарей разбойным взглядом своих широко расставленных глаз. — Меня не станет признавать никто, и сам герцог Бургундский поведет войска, вышибать меня из Авиньона! А там явится, Сигизмунд, и я вновь окажусь в какой-нибудь очередной немецкой подземельной темнице, прикованным на цепь, уже без надежды освобождения! В Италии у меня есть войско, в Риме правит мой кардинал. Мне надо увидеть их всех, мне надо договориться с кондотьерами Браччо да Монтоне и Тартальей, с епископами, с кардиналами, меня ждет Луиджи да Прато, наконец! А вам неплохо бы выяснить, как ко мне отнесется Англия! Генри Бьюфорт и Генрих V!

И я, черт возьми, не ведаю еще, чем кончатся мои переговоры с Оддоне Колонной и как скоро я смогу перебраться в ваш Авиньон! Почему не допустить иной возможности, что Оддоне так или иначе уступит мне папский престол?!

Рыцари молча переглянулись. Потом, разом, встали и вышли друг за другом в низкую внутреннюю дверь. Лишь последний из них, повернувшись, строго изрек:

— Обо всем этом следовало сообщить нам еще в Бургундии!