Фолкнер застыл, так и не успев толком прикурить сигару. Навстречу ему выплыло привидение. Белое на фоне ночного мрака. Оно парило над дорогой, то приостанавливаясь, словно раздумывая, что же ему делать, то снова быстро продвигалось вперед. Нерешительное, робкое привидение? Бедный блуждающий призрак, обреченный вечно и бесцельно бродить по дорогам, не зная покоя?

Он нетерпеливо встряхнул головой. Таких наваждений с ним еще не случалось. Скорее всего, это просто облачко тумана и ничего более. Постель в гостинице была на удивление удобная. Ему сейчас полагалось бы находиться там и крепко спать. А не бродить по извилистой дороге возле дома мистрис Хаксли. Здесь его воображение возбуждает и дразнит ночной шутник — туман. Но тихая спокойная ночь манила своей таинственностью и не давала уснуть. С ним всегда так. У светлого дня свои преимущества. Но в мире с каждым годом прибавлялось столько суеты и беспокойства. Мирная деревенская ночь соблазняла возможностью отдохновения души. Он шел по безлюдной дороге. И знал, что ему никто не встретится. Ощущал себя, как ни странно, властелином, словно мир вдруг повернулся к нему своим потайным лицом. Тщательно скрываемым от остальных. В Лондоне и других городах было известно, что он любитель ночных вылазок. Правда, чувство предосторожности никогда не покидало его. Он всегда прихватывал с собой оружие. Дважды разбойники пытались напасть на него, сочтя его легкой добычей. Одного он убил. Другого безжалостно искалечил, дабы неповадно было кидаться на слабых. И здесь, в милой и сонной Эйвбери, он не собирался ослаблять бдительность. Не стоило забывать, что здесь произошло два убийства. Но и оставаться в постели он не мог. Ночь тянула к себе покоем и таинственностью. А спать ему особенно не хотелось.

Туман, тем временем, приблизился к нему почти вплотную. И принял очертания женщины. Она шагала уже значительно быстрее, почти бежала. И больше не казалась парящей над дорогой. Она даже разок споткнулась и едва не упала. Потом снова выпрямилась и стремительно зашагала дальше.

Она? Он сощурил глаза, отливающие в лунном свете серебром. Несомненно, это ночь, полная наваждений, играет с ним. Какая женщина решится ночью выйти из дома, к тому же облачившись в нечто воздушное, что скорее походит на белые клубы тумана, чем на одежду? Но вдруг ему подумалось, а может в деревне живет помешанная? И если так, то вполне вероятно, что ответственность за убийства лежит на ней.

В одно мгновение он загасил сигару башмаком. И беззвучно проскользнул за ствол дуба, стоящего неподалеку. Призрак подошел еще ближе и, через некоторое время, обрел плоть. Это действительно была женщина, спешившая куда-то. Волосы растрепались и спутанными прядями ниспадали на лицо. На ней была лишь одна тончайшая ночная сорочка. Он нахмурился. Помешанная женщина, по всей видимости. Но она могла быть и не сумасшедшей, а жертвой преступления. Того самого, о которых обычно не принято распространяться, какие творятся за закрытыми дверями. У него сжалось сердце от воспоминания. Мать в слезах и кровоподтеках. Стены дома сотрясаются от отцовской ярости. Он с братом забились на чердак, им ничего не осталось, только молча сострадать матери и плакать.

Как давно это было. Отец уже в могиле. Мать живет на скромную пенсию, а он сам… Достаточно сказать, что он терпеть не мог тех мужчин, которые обижали слабых и не способных постоять за себя, которые могли надругаться над достоинством и честью.

Он быстро вышел из-за дерева и постарался сказать, как можно мягче и доброжелательнее:

— Не бойтесь, мистрис. Я не желаю вам зла. Но если не ошибаюсь, вы нуждаетесь в помощи.

Она застыла и сдавленно вскрикнула, словно земля разверзлась у нее под ногами. Надетая на нее одежда промокла насквозь и стала почти прозрачной. Он старался не обращать на это внимания, однако не смог не заметить, что сложена женщина удивительно изящно. Ее лицо было скрыто волосами. Он едва удержался, чтобы не откинуть их в сторону. Но прежде, чем он успел это сделать, она резко повернулась и бросилась под прикрытие деревьев на противоположной стороне дороги.

Приличия требовали, чтобы он не докучал ей своим вниманием. Она и без того напугана. То ли тем, что заставило ее выйти ночью на дорогу. То ли его внезапным вмешательством. Любой джентльмен, в подобной ситуации, был бы обязан соблюдать дистанцию, достаточную для ее отступления. Но он был сыном торговца. Воспитывался среди шума и гама Лондонского порта. Зрелость встретил на поле брани. Он мог, если того требовали обстоятельства, играть в джентльмена.

Но здесь, на залитой лунным светом дороге, в таинственном мире каменных кругов и насыпных курганов, он не мог, даже при всем желании, продолжать эту игру. Она была бы здесь просто-напросто неуместной.

— Стойте, — голос прозвучал ровно, ведь он был человеком, привыкшим отдавать распоряжения. Однако она вовсе не собиралась подчиняться его приказу. Отчаяние гнало ее вперед. Не будь он столь проворен, она бы исчезла среди деревьев.

Его рука властно опустилась ей на плечо. Женщина остановилась. Пытаясь освободиться, она резко рванулась. Но он бессознательно усилил хватку. Он вовсе не собирался делать ей больно. Но, разгорячившись, позабыл соизмерить силы. Она вскрикнула от боли. Он тотчас же раскаялся, но содеянного не исправишь.

Она удвоила усилия, пыталась отбиться от него стройными босыми ногами. Скорее не желая навлекать на нее новые страдания или так убедив себя, он притянул ее и крепко прижал. И держал в своих объятиях до тех пор, пока она совершенно не обессилела. Она глубоко вздохнула и перестала сопротивляться. Тогда бережным движением ладони он отвел от ее лица спутанные волосы и узрел…

— Сара? Мистрис Хаксли?

Та, что предпочитает строгие наряды и, на первый взгляд, не блещет красотой? Нет, это невозможно. В его объятиях дрожало от ужаса порождение ночного колдовства, плод его фантазии, наваждение, призрак… И тем не менее, несомненно, земная и настоящая, со щеками, мокрыми от слез и болью застывшей в глазах. — Прошу вас, — хрипло прошептала она. — Отпустите меня, пожалуйста…

Он едва не послушался. Так сильно был потрясен. Его остановило шестое чувство. Предощущение, что стоит ему отпустить, и он никогда больше ее не увидит. Никогда.

— Что вы здесь делаете?

Она отвернулась в сторону и молчала, словно любой ответ будет не понят или неверно истолкован. Худыми ладонями уперлась ему в грудь. Но он был непробиваем и неумолим.

— Говорите, — он нарочито грубо встряхнул ее. Она по-прежнему молчала, глядя в пространство. Ему казалось, что она удаляется от него по дороге. И тот путь, которым она идет, заказан ему. Недолго думая, он схватил ее за запястья и поднял ее руки вверх. Она стояла перед ним в лунном свете почти нагая. Вся доступная его взгляду. Воплощение чувственности и красоты. В горле у него пересохло. Дыхание стало прерывистым.

Нет. Этого не должно случиться. Он не имеет права. Она ведь благородная леди. И даже если бы не являлась такой, он не имеет права так поступать. Должно существовать разумное объяснение ее нынешнему состоянию. Он обязан найти его и помочь ей, если только такое в его силах.

Он не имеет права прижимать ее к груди, ласкать пальцами спутанные золотистые пряди волос, искать жадным ртом ее губы. Сладкие, нежные, чувственные губы обольстительной женщины. Какие бы страхи не терзали ее сейчас, он мог поклясться, чем угодно, что эта женщина страстная и обольстительная.

Она почувствовала жар в животе. Его ладони приятно щекотали и обжигали кожу.

Ночь накрыла их темным плащом. Земля была такой мягкой. Он мог бы…

Он сердито тряхнул головой. Нет, не может. Такое не может произойти с ним. Он благоразумный человек. Плоть от плоти самого рассудочного века, из тех, что когда-либо были. Он никогда не позволит, чтобы им руководили страсти. В том числе и здесь, в этой странной, завораживающей Эйвбери. С женщиной лунного света и его фантазий.