Воронков неторопливо отошел в сторону, а когда оказался на неосвещенной стороне улицы — со всех ног, на пределе своих сил, кинулся в ближайшее отделение милиции.

Он бежал, задыхаясь, сердце, непривычное к таким нагрузкам, колотилось уже не в груди, а где-то в голове и между ног, но он все ускорял свой бег, потому что из далекого школьного детства память его неожиданно выдала трагическую и великую историю — вот так же в Древней Греции бежал в Афины из последних сил воин, сообщивший о победе. Бежал он ровно 42 километра 195 метров, и эту дистанцию на веки веков назвали марафонской.

Воронкову пробежать надо было много меньше — всего метров 300, но и они его вконец измочалили. И потому, когда он ввалился в дежурное отделение милиции, то не сразу смог выговорить хоть слово.

— Ну, что у вас? — без всякого волнения спросил дежурный капитан.

— Убийство! — выдохнул Воронков. — Публичное, организованное убийство! На глазах всех! В спортивном комплексе!

Капитан Токарев отнесся к сообщению спокойно, и причиной тому были два анонимных телефонных звонка — уже донесших ту же информацию.

— Кого убили? — спросил капитан.

— Не знаю.

— Как убили?

— Кинжалом!

— А где труп?

— Увезли!

— Куда?

— Не знаю!

— Так зачем прибежали?

Последний вопрос довел Воронкова до взрыва неподдельного возмущения.

— Послушайте, о чем вы спрашиваете?! Там труп, убийцы, и они его сейчас закопают, и концы в воду!

— У нас сегодня праздник, — вразумительно сказал Токарев. — К полуночи уже был один труп и один человек покалечен в драке на танцплощадке. Конкретно вы что-нибудь можете сказать?

— Да, конечно, могу! — взвыл Воронков. — Труп погрузили в медицинский автобус, номер 34–96, и сейчас везут в Смоленск! Или куда-то в ту сторону!

— Вот это уже дело, а не донос! — одобрил капитан и тут же взялся за трубку, чтобы сообщить куда надо о задержании автобуса с означенными номерами.

Воронков еще не успел отдышаться, еще билось в груди его перенапряженное сердце, а капитану уже позвонили и сообщили, что указанный автобус задержан на выезде из города. И мало того — экипаж автобуса не позволяет провести досмотр машины. Сообщение не столько насторожило капитана, сколько рассердило. Он был усердный службист и терпеть не мог, когда кто-то не признавал его служебных прав. Поэтому капитан решил заняться вопросом лично, передал дежурство своему помощнику, прихватил с собой сержанта при автомате Калашникова и приказал немедленно подать машину. Он хотел пригласить с собой и Воронкова, но оказалось, что того уже нет в дежурной части!

Всплеск гражданской сознательности как взбудоражил душу Воронкова, так сразу же ее и покинул, испарился, исчез. Воронков вдруг смекнул, что, помимо того, что он очевидец событий, он еще и свидетель на возможном в будущем суде, а это его ни в коем случае не привлекало. И потому он потихоньку выскользнул из дежурки, но домой опять же не пошел, а поспешил обратно — к спортивному комплексу, поскольку вновь вспомнил о Корвете и своих интересах, связанных с ним.

Когда капитан Токарев подъехал к опорному пункту ГАИ на восточной окраине Сычевска, то оказалось, что обстановка там вполне спокойная. Белый медицинский микроавтобус стоял около освещенного стеклянного «стакана», а группа людей возле него переговаривалась на тонах средней напряженности. Но жизнь приучила капитана Токарева к неожиданностям, и потому он действовал осторожно и бдительно.

Токарев неторопливо подошел к группе (сержант с автоматом прикрывал его со спины) и задал резонный вопрос:

— Кто главный в автобусе?

После некоторой заминки к нему шагнул рослый парень и сказал с уверенной улыбкой:

— Пожалуй, я.

— Документы есть?

— Есть. По документам я — Илья Иванович Пересветов.

Малорослый инспектор ГАИ подскочил к Токареву и торопливо доложил:

— С документами на машину и рейс — у них все в порядке! Приехали, говорят, из Москвы в нашу больницу! Но обыскивать не дозволяют! А нам же приказано было…

— Вы из Москвы? — спросил Токарев и сделал своему сержанту-автоматчику неуловимый знак глазами. Тот понял (был неплохо вышколен) и отошел в сторонку, так что всех подозрительных держал в секторе возможного обстрела из своего славного и страшного «Калашникова».

— Из Москвы! — бодро ответил Илья. — Принимали участие в ярмарке!

— Куда сейчас следуете?

— В Смоленск. Чтобы утром привезти команду боксеров. Транспорта не хватает, а праздник продолжается и завтра!

— Продолжается, — согласился Токарев. — Откройте, пожалуйста, машину.

— Не желаю! — ерепенисто ответил Илья.

— По-че-му? — многозначительно спросил капитан.

— Потому, что вы намерены устроить обыск! А на это требуется санкция прокурора!

— По-моему, вы хотите только потянуть время…

Илья подумал, что капитан, безусловно, прав. Можно было бы еще покривляться, поупрямиться, но из опыта своего общения с правоохранительными органами он знал, что перебирать в этих вопросах лишку не рекомендуется. Милиция, потерявшая терпение, становится очень опасной.

— Я хочу законности! — выдал Илья последний аргумент.

— Что ж, гражданин Пересветов, — без удивления и даже охотно подхватил Токарев. — В таком случае я по закону задержу вас здесь до утра, по закону получу санкцию прокурора, а потом по этому же закону, виноваты вы или нет — задержу вас на тридцать суток до выяснения всех обстоятельств. Вас это устраивает?

— Ни в коем случае! — Илья засмеялся весело и беззаботно, повернулся к автобусу и крикнул водителю: — Василий Никитич, откройте дверь машины! Допустите осмотр, а сами станьте как положено — руки на капот, голову вниз, а ноги — пошире!

Токарев взглянул на Илью и благодушно усмехнулся.

— Артист, да? Цирк устраивать любите? — и положил руку на рукоятку пистолета, торчащую из кобуры на поясе.

Илья совершенно непроизвольно оглянулся, оценивая обстановку, и обнаружил, что уже и без того стоит под дулом автомата в руках побледневшего мальчишки-сержанта. Ясно стало, что скажешь сейчас неосторожное слово или, упаси Бог, дернешься (а народ сейчас нервный), и тотчас загрохочет автоматная очередь, полетят во все стороны куски разрываемого мяса, брызнет кровь, и через пяток секунд, при темпе стрельбы «Калашникова» 600 пуль в минуту, — наступит тишина. Кладбищенская. Переигрывать явно не следовало.

Илья прошел к автобусу и сам открыл дверцу. Внутри салона вспыхнул свет.

Токарев отодвинул Илью в сторону и заглянул в автобус. На двух параллельных койках вдоль бортов машины лежали двое полуобнаженных, атлетически скроенных парней.

— Здрас-с-сте! — вежливо сказал один из них.

— Ого! Милиция! — обрадовался другой.

— Досмотр, — не ответил на приветствие Токарев. — Выйдите из машины.

Оба атлета, усмехаясь, беспрекословно выпрыгнули из салона.

Капитан сдернул с коек одеяла, под которыми ничего, разумеется, не оказалось, потом заглянул под койку по левому борту, там стоял ящик пива.

Под койкой же по правому борту — лежал длинный пластиковый мешок с застежкой «молния» во всю длину.

Токарев повернулся через плечо и спросил ровно:

— А это что, господин Пересветов?

— Мешок, — пожал плечами Илья.

— Вытащите его.

— Вам надо, вы и тащите.

Сержант оказался умненьким и, не дожидаясь приказа, — разрядил обстановку. Ухватился за мешок и потянул его наружу. Без всяких церемоний выдернул его из салона, и мешок с тяжким стуком упал на землю. По звуку этому Токарев понял, что проиграл.

— Откройте, сержант, — тем не менее приказал он.

Сержант легко растянул застежку. В мешке лежало что-то, завернутое в белую простыню, покрытую красными пятнами. Угадывались голова и плечи человека.

— Открывать? — дрогнув голосом, спросил сержант.

— Да, — буркнул Токарев.

Сержант размотал тряпки. И выдернул из них чучело куклы — голова, руки-ноги, кукла, набитая опилками для тренировок борцов как классического, так и вольного стиля.