— Не оставляйте моей руки, брат Риэго. Вот так, прекрасно… А теперь я объясню вам. Всякая попытка восстания на севере обречена сейчас на провал. Мы еще очень слабы в гарнизонах Наварры, Бискайи и Арагона. Начнет, и очень скоро, юг — Валенсия, Корунья либо Кадис. Мы рассчитываем и на экспедиционную армию. Когда вы отправляетесь туда?

— Я буду в Кадисе в ближайшие дни.

— Вы получите инструкции Великого Востока. Завтра в полдень за вами придут. А теперь нам, пожалуй, лучше расстаться.

Старый масон согнулся, заковылял, опираясь на палку.

Впереди шел мурсиец с большим медным кувшином на плече.

— Агва фреска! Агва фреска![23] — оглашал он округу певучим баритоном.

Рафаэль следовал за ним.

Причудливые петли водоноса привели к старой, тесной улице в самом центре Мадрида.

Как только Риэго вступил в ее затененную щель, со всех сторон на него устремились испытующие взоры. Улица была, видно, под строгим наблюдением стражей ложи — нищих, уличных торговцев и брадобреев.

Мурсиец довел Риэго до порога дома, укрытого в глубине сада. Дверь приоткрылась и впустила гостя в прихожую. Привратник ложи протянул маску и темный плащ.

В зале, где находилось около двадцати человек, «работа» уже началась.

Сев на скамью, Рафаэль стал присматриваться к собравшимся. Все были в плащах и масках. К удивлению своему, он не видел ни передников, ни молотков. Не было и алтаря. Впереди скамей стоял высокий стол, род кафедры.

Грузный человек на кафедре только что начал свою речь:

— Я не могу говорить красно. Расскажу вам о том; что думает барселонское купечество, почему оно негодует на теперешние порядки. Много пришлось мне слышать жалоб с разных сторон, от крестьян и от землевладельцев, на бедствия и разорение из-за долгой войны. Скажу вам прямо: мы, купцы, на войну не жалуемся. Война нас обогатила.

Но беда наша в том, что Желанный пляшет под дудку советников, разрушающих основу нашего благосостояния. На нас сыплются один за другим всякие декреты, правила, разъяснения. Все они говорят об одном: приказывают развязывать кошелек. Королевские интенданты, взимающие налоги, — да они хуже разбойников с большой дороги. А откупщики? Подумать только, что вино, которое выжато в пяти лигах от Барселоны и привезено на барселонский рынок мимо городской таможни, этого кровопийцы-откупщика, считается контрабандой! Я. спрашиваю вас: слыханное ли дело подобные правила в наш просвещенный век?

Далее посудите, какой может быть порядок в финансах, когда в государственное казначейство поступают деньги только для оплаты королевской гвардии. А все остальные доходы текут в дворцовый сундук! В чем же разница между королевским правительством и грабившим нас маршалом Сультом?

Правительство всюду ищет доходов и выколачивает их любыми способами. А на что уходят эти кровные наши деньги? Все пожирают королевские любимчики, жадность которых может иссушить океан золота!

Купечество Барселоны, как и торговцы и промышленники всей Испании, жаждет разумных порядков, контроля над государственной казной и свободной торговой деятельности. Купечеству не по пути с тиранией. Я заверяю вас, братья, что дело освобождения имеет в нас надежных союзников! — заключил свою речь барселонец.

Магистр ложи пригласил на кафедру «ученого доктора из Саламанки».

— Я хочу сказать братьям, — начал тот, — что мы найдем для нашего правого дела верных помощников среди студентов Испании. Стены семнадцати наших университетов еле вмещают пятьдесят тысяч учащихся. Но головы всей этой молодежи набивают средневековой казуистикой. У нас в Саламанке, по требованию инквизиции, до сих пор заставляют Солнце вращаться вокруг Земли!

А как живут наши школяры? Краска стыда заливает мое лицо, когда я поздней ночью вижу, как студенты за жалкий реал распевают на пустой желудок под окнами тщеславных сеньорит, заступая место влюбленных гидальго. В погоне за ломтем хлеба многие выполняют самые унизительные работы, от каких откажется даже последний гитано[24]: они ловят на собственные икры пиявок в болотах, очищают от клещей мулов, нанимаются в любовники к старухам…

Новая, свободная Испания даст каждому студенту хлеб и напоит из чистого источника истинного знания. Сердца молодых испанцев рвутся к великому делу освобождения!

Гул одобрения покрыл слова доктора. В это время в зал вбежал страж и стал взволнованно шептать на ухо магистру. Тот подал знак и повел за собой братьев к потайной лестнице в подвал.

Но их нагнал второй страж. Тревога оказалась ложной, и все вернулись на свои места.

Магистр обратился к собравшимся:

— Братья, сейчас скажет слово адвокат из Валенсии. Затем мы услышим голос армии.

Маленький, подвижный как ртуть валенсиец говорил быстро, сопровождая свою речь жестами опытного оратора:

— У нас в Валенсии под знаком Зодчего соединились непримиримые в прежнее время враги. Есть среди валенсийских братьев люди, которые служили королю Жозефу. Большинство же искало счастья страны в программе Кадиса. Но, пока мы в братоубийственной борьбе утверждали каждый свою истину, пришел «третий радующийся». Он уничтожил не только большую конституцию Кадиса, но и маленькие свободы Байонны. Кровавый валенсийский сатрап камарильи Элио бросает в тюрьмы и либералов и бывших сторонников Жозефа. И все мы готовы теперь принести жизнь в жертву свободе!

Посмотрите, как слаба тирания. Ища себе сочувствия, она вовлекает в спор с нами простой народ. По приказу Элио монахи ведут с крестьянами политические беседы. Церковь делает крестьянство судьей между королем и революцией.

Но Элио бессилен! Я могу передать вам благую весть: валенсийские полки готовы к борьбе за наше дело. Совет Великого Востока знает имена доблестных офицеров, которые не поколеблются обнажить шпагу по его требованию. Офицеры, наши братья, готовы в любую минуту, хотя бы ценой своей жизни казнить палача Валенсии!

Слушавшие адвоката повскакивали с мест. Могучая сила подбросила и Риэго. Элио был олицетворением бед, постигших родину, пауком в центре паутины деспотизма. Угрожающе поднялись кулаки.

— Смерть гадине! Уничтожить собаку! — вырвалось из стесненных волнением грудей.

Магистр вскочил на кафедру, отчаянно замахал руками: крики могли привлечь внимание шпионов, провалить ложу.

Когда, наконец, воцарилась тишина, к кафедре подошел, поправляя на лице маску, высокий, огненно-рыжий офицер-галисиец.

— Я от воинских частей, расквартированных в Корунье. Меня послали в столицу узнать, скоро ли здесь перейдут от слов к делу! Мы у себя готовы к выступлению. Подавляющая часть офицеров с нами. По первому знаку из столицы или по призыву нашей галисийской ложи восстанут три пехотные дивизии. Какую силу противопоставит нам тиран? Этот вопрос нас волнует больше всего. Если камарилья не сможет направить на подавление нашего восстания гарнизоны других провинций, дело будет выиграно!

Передаю вам настойчивое требование галисийской ложи — собрать все внимание, материальные средства и моральные наши силы вокруг армии. Пусть на это время вместо молотка и угольника нашим символом станет карающий меч!..

Боясь, как бы не повторились шумные возгласы одобрения, магистр поспешил обратиться к галисийцу сам:

— Я хочу передать нашим братьям в Галисии восхищение мадридской ложи их отвагой и решимостью. Старый масонский обычай признает высокой наградой рукопожатие магистра. Дайте вашу руку, брат мой!

Когда галисийский масон сошел с кафедры, магистр повернулся в сторону Риэго:

— Теперь послушаем другого офицера, прибывшего из-за границы и направляющегося в экспедиционную армию.

Риэго намеревался сказать лишь несколько слов.

— Испанец, пробывший на родине еще лишь немного дней, не скажет о ее бедах ничего такого, что было бы неизвестно братьям, изведавшим гнет камарильи в течение долгих месяцев.