А тюремщик вкрадчиво продолжает:

— Мы знаем, дон Рафаэль, о ваших военных талантах. Вас ждет лучший батальон легиона.

Если бы возмущение и гнев имели материальную силу, они испепелили бы этого презренного перебежчика, Рафаэль вкладывает весь жар своего сердца в слова, которые он бросает в лицо офранцуженному:

— Нет, нет и нет! Вы слышите: нет!

О Риэго забыли.

Немногие пленные, не пожелавшие вступить в ряды французской армии, оказались предоставленными самим себе. Им не досаждали строгостями. Требовалось только присутствие на утренней перекличке и ночевка в казарме.

Пленные добывали себе пропитание кто как мог. Герильеры из крестьян вырезывали свирельки и на перекрестках улиц протягивали их прохожим. Кто половчее, накладывал руку на чужое добро. Несколько горячих голов затеяли побег, но их поймали и подвергли жестокой порке.

Риэго с трудом оторвался от одолевавшей его мысли о побеге. Взяло верх благоразумие: граница далеко, по-французски говорит он плохо — никаких шансов на успех.

Просить милостыню или воровать он не мог. Он стал предлагать на рынках хозяйкам донести до дому корзины со снедью. Но лионские матроны шарахались от оборванного бродяги с заросшим лохматей шерстью лицом. Его выталкивали с барж, пришвартованных к набережным Роны: «Обойдемся своими оборванцами!»

Однажды он взялся вычистить выгребную яму. Румяный домовладелец с золотыми брелоками на круглом животе пообещал целый франк. Рафаэль выполнил работу, но в награду получил здоровенного пинка в спину: по характерной, отягченной на испанский лад речи почтенный буржуа узнал в нем военнопленного. Риэго пробовал настоять на уплате, но француз раскричался, стал грозить полицией.

Риэго жестоко голодал и еле волочил ноги.

В дождливый осенний день стоял он, прислонившись к фабричной стене, охваченный непреодолимой слабостью. За двое суток он проглотил лишь несколько ложек капустного навара, которым его угостил под городским мостом сердобольный бродяга.

Тяжелая рука опустилась на плечо Рафаэля, чуть не повалила его наземь.

— А, гидальго, дон Дуэро-Кабаллеро-Артиллеро, работы ищешь? Пойдем, пойдем! Больно ты отощал, братец, но работа у меня не тяжелая. Я сегодня же сделаю из тебя блузника. Только сбрось с себя это подобие мундира, а то мне все будет казаться, что это ты всадил мне пулю вот сюда!

Фабричный мастер весело хлопнул себя по ляжке.

— Видишь, хромаю… От одного взгляда на твои испанские лохмотья могу взбеситься, как подколотый бык на мадридской арене.

Пока дошли до ворот, словоохотливый лионец успел рассказать Рафаэлю историю своего похода за Пиренеи, присовокупив собственные политические воззрения и оценку событий на русском фронте войны.

Риэго стал подметальщиком на шелкоткацкой фабрике. Отношения между ним и неожиданным благодетелем были просты и надежны: мастер забирал себе половину его заработка. Но гроши, перепадавшие Рафаэлю, казались ему большим богатством. Он ел каждый день и даже купил у старьевщика рабочую блузу.

Каста Альварес, бесстрашная защитница Сарагосы (Национальная библиотека, Мадрид).

«На это тяжело смотреть!» (Ф. Гойя).

Наконец-то угомонился зверь, терзавший острыми когтями его внутренности. Но место голода заступили душевные муки.

Возвращаясь в казарму после двенадцатичасовой работы, Рафаэль не находил себе покоя. Пыткой было чтение военных реляций французской штаб-квартиры в Мадриде. Орудовать метлой, когда, быть может, решаются судьбы Испании!

По утрам, торопливо ополаскивая бледное от бессонницы лицо, Риэго думал с тоской: «Еще один зря потерянный день!..»

Однако никогда еще не приходилось ему так много и плодотворно размышлять над жизнью. Чужая страна, незнакомый народ, новая среда — фабричный рабочий люд. Националистические предрассудки уступали место суждениям, основанным на жизненном опыте.

Каким откровением для Риэго было отношение к нему французов-мастеровых! «Проклятые французы» не питали вражды к «проклятому испанцу». Дружески посмеиваясь над его неловкой французской речью, они часто помогали советами, нередко делили с ним скудный свой завтрак, звали после работы к себе. Отзывчивое сердце Риэго платило этим простодушным людям привязанностью.

Но в мыслях его было смятение. Как же так? Французы — насильники, и французы — его добрые друзья. Война за освобождение от лютых врагов — а эти враги при близком с ними знакомстве оказались такими же простыми, незлобивыми людьми, как и его соотечественники.

Разброд в мыслях рождал смутное, но тягостное нравственное недомогание. Рафаэль не мог сам справиться с ним. Излечить его могли люди теорий, системы. Как калека за костыль, ухватился Риэго за учение масонов, которое, казалось ему, даст ответ на все недоуменные вопросы.

То была иллюзия. Но, поддавшись ей, Риэго пошел за многими лучшими людьми своего времени.

XIX век унаследовал идеи и организацию масонского движения от далекого прошлого. В городах средневековой Шотландии, в ремесленных цехах строителей храмов и замков зародились мистические обряды «вольных каменщиков». Отсюда они быстро распространились по Англии, а затем разнеслись по всем странам европейского континента. Масоны считали себя хранителями древних преданий и даже создали фантастическую легенду, возводившую истоки масонства к древнему Египту, к учению Зороастра, к библейским сказаниям.

Масонство выражало стремление многих представителей ремесленного и торгового сословия, некоторых групп дворянства уйти, укрыться от мертвящей опеки официальной церкви. Масонские ложи стали бороться с воинствующей нетерпимостью и свирепыми канонами католицизма. Они противопоставляли им более терпимые, более гуманные, более демократические правила общественного и личного поведения. Масонские уставы «объединяют людей, имеющих одинаковые нравы и привычки, одинаково мыслящих… При помощи символов, тайных обрядов и знаков масонство собирает свободомыслящих людей, помогает им выполнять их долг в отношении ближних… Оно имеет целью нравственное совершенствование человека, прививает ему начала веротерпимости, братства, благотворения… Масонство признает существование бога, бессмертие души и человеческую общность».

Эти смутные, противоречивые и весьма наивные религиозно-нравственные идеи, в которых средневековая мистика сочеталась с просветительско-демократическими тенденциями, позволили собраться под гостеприимным кровом масонских лож самым различным, социально далеким, а часто и классово чуждым друг другу представителям тогдашнего европейского общества.

Мощные социальные движения, потрясавшие Европу на рубеже XVIII и XIX веков, должны были неизбежно приводить к длительному кризису политически инертного масонства, взрывать его изнутри. Рамки «нравственного самосовершенствования, самопознания и самовоспитания» оказались слишком тесными для выходцев из восходящих классов общества, а также для многих передовых дворян, жаждавших сокрушения феодализма.

Когда пришла пора создания политических организаций для борьбы с абсолютизмом, от масонства отделились и с ним порвали многочисленные масоны, создавшие затем свои тайные политические общества. В Италии и во Франции зародилось мощное движение карбонариев, в немецких землях — Тугендбунд.

Примерно так же эволюционировали и тайные общества в Испании. В атмосфере растущего антифеодального и противоабсолютистского движения от масонов стали отпочковываться тайные общества передовых офицеров — военные хунты. Их непосредственной задачей стала организация военного переворота.

Посвящение Риэго в тайны масонства началось с того дня, когда ему случилось помочь молодому торговцу Потезу грузить в фургон шелковые ткани. Любезный француз пригласил подметальщика распить с ним в кабачке бутылку бургундского.