— Я немного поспал и увидел во сне брата; лицо его было наполовину желтым, а наполовину зеленым; он смеялся, я думаю, он насмехался надо мной. Жена его стояла позади и подталкивала его, а он угрожал мне. Не хотелось говорить этой ночью об этих двух чудовищах, но делать нечего, я вынужден предостеречь тебя от их алчности и жестокости. Их кровь питают ненависть и злоба. Они очень опасны. Их одолевает жадность, они бессердечны, лживы, хитрости хоть отбавляй, а гордости ни на грош. Всю свою жизнь они только и делают, что копят деньги и прячут их. Для них все средства хороши, они ни перед чем не остановятся. Мой отец стыдился этого сына и говорил мне: «Откуда у него такой порок, ума не приложу!» Он позорит всю семью. Выдает себя за бедняка и дожидается конца базара, чтобы купить овощи по бросовой цене. Торгуется из-за каждой мелочи, жалуется, а когда нужно, то и плачет. Рассказывает каждому встречному, что я причина всех его несчастий, что я обобрал его. Однажды я слышал, как он говорил своему соседу: «Старший брат украл мою долю наследства; его алчность не знает жалости; даже если он умрет, я все равно ничего не получу. Ведь теперь у него родился сын. Мне остается уповать на Всевышнего, один Аллах сумеет воздать мне должное, не на этом, так хоть на том свете!» Случалось, они приглашали нас к себе. Так вот, представляешь, жена его чуть-чуть обжаривала мясо и накладывала сверху гору овощей. Мясо было таким жестким, что его никто не мог есть, и оно оставалось нетронутым. А на другой день она доваривала его как полагается, но уже только для них. И хотя всем все было ясно, ни она, ни он не знали стыда. Остерегайся их, держись от них подальше, это такие страшные люди…

Помолчав немного, он заговорил вдруг так быстро, что я не могла разобрать. Ему хотелось сказать главное, но взгляд его затуманился, да и глаза смотрели куда-то в сторону, потом снова остановились на мне, а рука по - прежнему сжимала мою руку.

— Об одном молю: даруй мне твое прощение… А после Тот, кто завладеет моей душой, может нести ее, куда только пожелает: в свои райские кущи, где текут покойные, тихие реки, а не то пускай бросит ее в пылающий кратер вулкана. Но прежде даруй мне милость забвения. Это и есть прощение. Отныне ты свободна. Уходи, ступай прочь из этого проклятого дома, странствуй, живи!.. Живи!.. И не возвращайся, чтобы не видеть бедствия, которое я за собой оставляю. Забудь все и наверстай упущенное… Забудь этот город… Минувшей ночью мне открылось, что твоя судьба будет лучше судьбы всех женщин нашего края. Я в здравом уме и ничего не придумываю. Я вижу твое лицо в ореоле небывалого света. Ты как бы заново родилась этой двадцать седьмой ночью… Ты женщина… И пускай твоя красота ведет тебя. Бояться больше нечего. Ночь Судьбы нарекает тебя Захрой, прекраснейшим цветком; дитя вечности, ты станешь тем мгновением, что остановится на склоне молчания… на огненной вершине… среди цветущих деревьев… на лике неба, которое, я чувствую, все ближе… Оно опускается, чтобы забрать меня… Но вижу я только тебя, ты протягиваешь мне руку, ах, дочь моя, ты хочешь взять меня с собой… Но куда? Я слишком устал, чтобы идти следом за тобой… Я люблю твою руку, она у самых моих глаз… Стало темно и холодно… Где ты, твое лицо… Я больше ничего не вижу… Ты тянешь меня куда-то… Белое поле, что это — снег? Впрочем, оно уже не белое… Я совсем ничего не вижу… Лицо твое нахмурилось, ты сердишься… Ты торопишься… Это и есть твое прощение?.. Зах… ра…

Солнечный луч проник в комнату. Все было кончено. Я с трудом высвободила свою руку. Накрыла его лицо простыней и погасила свечу.

Друзья! Начиная с этой необыкновенной ночи дни окрасились совсем в иные цвета, сквозь стены проникали иные песни, долго сдерживаемое эхо летело от скал, террасы были залиты ослепительным светом, а кладбища смолкли. Кладбища или мертвецы. Мертвецы или те, кто читает Коран, плохо заученный, плохо прочтенный или прочтенный с убежденностью изголодавшегося тела, которое раскачивается, дабы заставить уверовать, что послание на верном пути.

Все успокоилось или, вернее, все переменилось. Мне трудно было не поверить в связь между стариком, который ушел наконец из жизни, и этим почти сверхъестественным ярким светом, затопившим живые существа и неодушевленные предметы.

Как не поверить, что Ночь Судьбы ужасна для одних, а другим несет избавление? Живые и мертвые встречаются в это время, и шумные голоса одних заглушают молитвы других. Друзья! Кто может отличить этой ночью призраков от ангелов, входящих от уходящих, наследие времени от лжедобродетели?

Вообразите тележки, куда свалены тела, причем некоторые еще дышат, но по тем или иным причинам все они пожелали отправиться в это путешествие; мощные кобылицы тянут их в неведомые края, и стены домов содрогаются при их приближении. Говорят, будто рай уготован собравшимся в путь этой ночью, во всяком случае тем из них, кто согласится расстаться со своим добром и теми несколькими днями или неделями, что им осталось жить, принести их в дар этой ночи, когда не видно звезд, когда разверзаются небеса, а земля начинает вращаться быстрее обычного. Все богатство тех, кто попадает на эти тележки, заключено в оставшейся им малой толике времени — от одного до семи дней. А остальные продолжают цепляться за деньги и несбыточные надежды.

Из крохотного оконца я следила за процессией. Ей предстояло покинуть город до восхода солнца. Утро этого двадцать седьмого дня поста похоже было на все другие утра. Я глядела на отца, полегчавшее тело которого окончательно покинула жизнь — оно вернулось к изначальному состоянию первичной материи, и думала, что, вернее всего, душа его окажется в одной из последних тележек. Измученная, я все-таки ощущала облегчение, но, сев на край кровати, вдруг заплакала — не от горя, а от изнеможения. Меня освободили, хотя надежды мои не оправдались.

Снова став женщиной или по крайней мере признанной за таковую родителем, я все еще должна была вести игру до тех пор, пока не уладятся наследственные дела. Дом разрушался. Можно было подумать, что за минувшую ночь в стенах появились новые трещины. Внезапно - и это за несколько часов! — все изменилось. Сестры мои превратились в плакальщиц. Мать, закутанная во все белое, изображала безутешную печаль. Дядья мои суетились, готовясь к погребению. А я ждала, запершись у себя в комнате.

То был весенний солнечный день. Весна у нас не знает забот. Она приводит в волнение бугенвиллеи, оживляет краски полей, прибавляет синевы небесам, наливает соком деревья и отворачивается от грустных женщин. А я, скорее, была грустной. Но в тот год я решила прогнать мучившие меня черные мысли, омрачавшие душу. Я редко смеялась и никогда не бывала веселой. Так вот теперь я решила породниться с весной.

Друзья мои! Сегодня я могу признаться, что это было нелегко. Стать веселой — это значило поменять лицо, обновить тело, научиться новым движениям и легкому шагу. Необычная жара, стоявшая в тот день, подтвердила мое убеждение: в доме весны не было, она блуждала рядом. Благоухание и аромат доносились ко мне из соседних домов и садов. А у нас царило горестное опустошение, источавшее едкий, удушливый запах. Ладан, который велели жечь мои дядья, был скверного качества. Райское благовоние оказалось обычным куском дерева, источавшим запах, не суливший ничего хорошего. Мойщики, как всегда куда-то спешившие, обрядили на скорую руку усопшего, а затем долго препирались с дядей, торговавшимся с ними из-за ничтожной платы. Это было постыдно и в то же время забавно — слышать и чтение стихов Корана, и пререкания трех мойщиков с моим дядей одновременно. Я не могла удержаться от смеха, до того это было уморительно.

— Вы обмываете усопшего и заодно хотите обчистить наши карманы!

— Ясно одно: когда ты умрешь, никто из нас не придет обмывать тебя, ты отойдешь в мир иной вместе с грязью, и, если тебе суждено попасть в рай, тебя все равно оттуда выгонят, потому что ты будешь вонять! Такая кара ждет каждого скупердяя… Создатель не жалует их своей милостью.