— Подождите минутку, я оденусь.

Он не торопясь встал. Я затаилась в углу. Я знала, что мне не удалось обмануть его, и все-таки предпочитала не рассеивать возможного сомнения относительно случившегося в этот вечер. Слияние наших тел окружала безмолвная тайна. И главное заключалось в том, чтобы не нарушить молчания, не облечь в слова кажущуюся ложь, которая на деле была неназываемой истиной.

В ту ночь стоило мне закрыть глаза, как я снова очутилась возле озера с тяжелой водой. Клетки больше не было. Я по собственной воле погружалась в озеро и всплывала на поверхность без всяких затруднений. Окружение было точно таким, как накануне. Заброшенный городской парк с красной травой и голыми деревьями. На одной из веток гигантской смоковницы болтались жалкие сломанные качели. Я невольно поднесла руку ко лбу, пытаясь отыскать шрам. Его скрывали волосы. Я ходила в этот парк с отцом. Одетая мальчиком, я дразнила у этих самых качелей маленьких девочек, и вот однажды брат одной из них скинул меня с качелей. Лицо мое было залито кровью, я плакала. Убегая, мальчишка, который был старше меня, сказал на прощание: «Если бы ты был девочкой, я сделал бы с тобой кое-что другое!» Тут же примчался испуганный отец и отвез меня в больницу. Я совершенно забыла об этом эпизоде и понятия не имела, откуда взялся шрам.

Сон мой закончился с налетевшим порывом ветра, который подхватил набухшие водой палые листья и унес в неведомые края некогда знаменитые, а теперь никому не нужные качели, их унылый вид снова напомнил мне далекое прошлое.

Наутро у меня не хватило ни сил, ни духа предстать перед Консулом. Я хранила в себе его пот и запах. Вскоре он сам постучал ко мне в дверь и в знак нежной дружбы предложил стакан апельсинового сока, приготовленного им самим. Покраснев, я почувствовала, как меня заливает горячая волна, рука моя дрогнула, расплескав сок. Он присел на край кровати, достал вышитый носовой платок и протянул мне. Наши пальцы соприкоснулись. Я поблагодарила его. Он ничего не ответил. И тогда нутром я почувствовала простую и вполне очевидную истину: человек этот обладал редким даром и был отмечен благодатью, но не мог проявить себя полностью из-за деспотизма Сидящей, которой он подыгрывал, чтобы избежать возможной драмы.

Ему не было нужды говорить. Взгляд его, не задерживавшийся ни на чем, глубоко волновал меня. Порою в движениях его сквозила беспокойная нежность и еще что - то неуловимое, свойственное только животным. Молчаливая близость и взаимопонимание царили в моей комнате, свыкшейся с одиночеством. Мы прислушивались к шагам прохожих, не решаясь вымолвить ни слова. Я тихонько поднесла руку к его руке, но тут же отняла. Мне было боязно разрушить что-то очень хрупкое, что-то такое, чего я не могла ни назвать, ни определить. У меня было ощущение, будто мы добровольно заперлись в некоем склепе и сами стали секретом, который следовало ревностно охранять. Бывают такие минуты, когда одного присутствия довольно, чтобы свершилось нечто важное, порою даже решающее, а почему — неизвестно. Понять этого нельзя. Названия этому нет. Об этом свидетельствует только переполняющее нас чувство, но откуда оно взялось — неясно, и все-таки мы бываем счастливы, как дети, которых радость переносит в мир чудес. Что касается меня, то я никак не думала, что в один прекрасный день дойду до такого состояния, когда душа с телом расстается, уносясь в неведомую высь, в чистую лазурь. Мысли мои овеял ветер, спустившийся с горных вершин. И все прояснилось. Я примирилась и с миром, и с собой, чего до той поры мне не дано было знать.

Консул встал. Мне хотелось удержать его, оставить подле себя, прильнуть к нему, коснуться губами его затылка, упасть к нему в объятия. Но я не шелохнулась, опасаясь все испортить. Не сказав ни слова, он вышел из комнаты. В те минуты, когда он молча сидел рядом со мной, я ни о чем не думала. Мне не хотелось думать ни о том, что скажет Сидящая, ни о той новой атмосфере, которая отныне воцарится в доме. Время для этого еще не пришло.

Сидящая спала. Консул ушел. Я не знала, чем заняться в то утро. Я металась по комнате и в конце концов решила не выходить.

Какое-то время мы играли комедию в борделе не столько из опасения возбудить подозрения Сидящей, сколько из желания соблюсти молчаливую тайну. Всего за несколько дней роль Сидящей в доме сошла на нет. Она и вида не подавала, но я прекрасно понимала, что она ни за что не позволит полностью устранить себя со сцены. В ту пору у нее было много работы. Кроме хаммама она занималась еще и сватовством.

Однажды вечером, вернувшись довольно поздно, она обратилась ко мне так, словно я просила ее оказать мне какую-то услугу или раздобыть нужные сведения:

— Все в порядке! У меня есть для тебя то, что надо.

— В чем дело?

— Ну-ну, только не притворяйся, не делай вид, что не понимаешь. Речь о том, что не дает тебе покоя и мешает спать по ночам.

— Столько всего мешает спать по ночам…

— Да, но это, это так и свербит, словно червяк какой забрался под кожу, сил нет терпеть, а ухватить его не удается, чтобы раз и навсегда избавиться от чесотки. Зудит, да и только.

Я, разумеется, сразу все поняла, но пыталась раздразнить ее, заставить потерять самообладание. Тем более что Консул даже не подозревал, до какого неприличия дошла его сестра, став свахой. Поэтому я продолжала настаивать.

— Ладно, раз ты решила посмеяться надо мной, скажу напрямик. Я нашла тебе мужчину, он вдовец, но еще сгодится. У него все на месте, есть чем похвастаться. Он искал сироту, одинокую женщину, у которой в целом свете никого… Одним словом, кого-то вроде тебя. Что ты на это скажешь?

Консул невозмутимо слушал наш разговор.

— Я вовсе не собираюсь замуж. И ни о чем тебя не просила.

— Верно, не просила. Но в этом доме я решаю, кому следует выходить замуж, а кому оставаться холостым.

Повысив голос, она заговорила властно и раздраженно; лицо брата нахмурилось. Тогда она набросилась на меня, потащила в кухню и, уходя оттуда, заперла дверь на ключ. Она была попросту невменяема и старалась настроить Консула против меня. Тут я и впрямь испугалась, ведь ей было кое-что известно о моем прошлом. Кто-то, видно, говорил с ней. Понизив голос, она обратилась к брату. Приложив ухо к двери, я сумела разобрать ее слова:

— Это самозванка, отъявленная лгунья, опасное существо. Она обманула нас. У меня есть доказательства. Она хитрее, чем ты думаешь. У этой женщины за плечами целая жизнь, она всех провела. Говорят, она убила своих родителей. Мать ее умерла сумасшедшей, а отец даже заболеть не успел, сразу умер. Мы приютили в своем доме убийцу, воровку. Известно ли тебе, что она убежала, прихватив все фамильное состояние? Словом, поверь мне, брат мой, жизнь моя, свет моих очей…

— Хватит! Не верю я тебе. Ты совсем обезумела от ревности. Ты придумала эту историю, чтобы снова ввергнуть меня в одиночество, превратить в раба. Не выйдет!

Оттолкнув ее, Консул собрался запереться у себя в комнате, но она завопила что было мочи:

— Это не женщина, это мужчина! У меня есть доказательства, фотографии, документы. Она надула нас…

Консул разразился неудержимым нервным смехом. Сидящая продолжала кричать, затем до меня донесся ее умоляющий голос:

— Нет, брат, только не это, заклинаю тебя, ты меня пугаешь, никаких бритв, ты порежешься, прошу тебя…

Нет, это неправда… Я все выдумала. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю и как я несчастна. Забудь все, что я сказала.

— В таком случае открой дверь кухни…

— Сейчас, сейчас.

Глазам моим предстал разъяренный, обезумевший Консул с бритвой у горла, вид у него был ужасный. Я взяла его за руку и отвела в комнату. Он дрожал, пот лил с него градом. Я отняла у него бритву и села с ним рядом.

— Глаза у меня сухие, — сказал он, — но в душе я обливаюсь слезами. А плачу я потому, что сестра моя совсем сошла с ума. И еще я плачу потому, что боюсь потерять вас. Я не вынесу разлуки с вами. Имени вашего я не знаю. С первого дня я стал называть вас Гостьей. Конечно, я мог бы придумать вам имя, но что значат имя и вообще узы?! Ваше присутствие принесло в этот сумасшедший дом чуть больше жизни, чувств, тепла и света.