В отрочестве я всеми силами старалась подавить желание. Я попала в ловушку, но сумела извлечь из сложившейся ситуации немало пользы. Дело кончилось тем, что я и думать забыла о всяком желании. У меня не было на это права. Зато меня одолевали бредовые сны, населенные фаллосами, телами юношей и непристойными пиршествами. Мне нередко случалось искать успокоения своими средствами и потом стыдиться этого. Теперь все это было далеко позади. Я не хотела больше ни о чем вспоминать. Явилось чудо с ликом и глазами Консула. Он, словно скульптор, изваял желанную статую и вдохнул в нее не только жизнь, но и желание. Я перестала быть существом с неясной личностью, слепленным из песка и пыли и готовым рассыпаться в прах при малейшем дуновении ветра. Я ощущала, как крепнет, залечиваясь, каждая клеточка моего тела. Я уже не была вымыслом, навечно скрытым непроницаемой маской, иллюзией, призванной вводить в заблуждение бесстыдное общество, основанное на лицемерии, извращающее религию, лишенное всякой духовности, не была обманом, который придумал мой отец, пытаясь избавиться от стыда, разжигаемого окружающими. Чтобы вновь возродиться к жизни, мне необходимо было отправиться странствовать, дабы на меня снизошли забвение и благодать, дарованные любовью. Увы! Счастье, блаженство, откровение, явившиеся моим собственным отражением в глазах слепого, были недолговечны. Я знала это. Предчувствовала. Краткий, но такой насыщенный миг счастья должен был вскоре внезапно оборваться. Но даже если бы я стала несчастлива, я все равно смирилась бы со своей судьбой. Фаталисткой я не была, но у меня уже не осталось сил противиться…

Все произошло очень быстро. Сидящая куда-то исчезла и пропадала больше недели. Консул думал, что она занята сватовством. А я была уверена: она отправилась на поиски, хотела что-то разузнать. Перед отъездом она послала к нам прислугу из хаммама сказать, что будет очень занята в ближайшее время и что не следует о ней беспокоиться.

Вернулась она рано утром. Я крепко спала в объятиях Консула. Распахнув дверь, она за волосы вытащила меня из кровати. Консул в испуге проснулся, полагая, что ему привиделся кошмарный сон. А Сидящая кричала с пеной у рта:

— Ступай, сукина дочь, воровка, шлюха, ступай, посмотри, кто дожидается тебя там, внизу. Ты всех поубивала, а сама сбежала с наследством…

Она подталкивала меня пинками. Я упиралась, цепляясь за что попало. Консул одевался. Тем временем она спихнула меня с лестницы. Я упала, а когда поднялась, то очутилась нос к носу с моим дядей, отцом Фатимы, тем самым скупердяем, от которого предостерегал меня отец. Ярость душила его. Разлившаяся по его лицу бледность не предвещала ничего хорошего. Я знала, насколько он бывает ужасен, от злости он бросил на произвол судьбы свою дочь, страдавшую эпилепсией. Отец называл его не иначе как «мой злобный брат». Дядя насмехался над моей матерью, неспособной произвести на свет мальчика. И делал это с беспощадной жестокостью. Сопля, вечно висевшая у него на кончике носа, казалась мне ядом. Я всегда ненавидела дядю. И все-таки была сильнее его, ибо никогда не подпускала к себе, не шла ни на какое сближение. Я знала, что он питает безграничную ненависть ко всем. И если я согласилась на фиктивный брак с Фатимой, то для того лишь, чтобы забрать ее из их дома, где во время припадков они бросали ее, бившуюся в судорогах, совсем одну. Всю свою жизнь дядя сгорал от зависти к брату, пытался причинить вред кому только можно. Больше всего на свете он любил расставлять людям ловушки и шантажировать их, пользуясь их слабостью или же несчастьем. Словом, был самым отъявленным негодяем. Увидев его, я сразу поняла: он меня поймал. Молча наслаждался он своей победой. Я могла бы все отрицать, не узнавать его, но воспоминание об озере тяжелой, вязкой воды нахлынуло на меня, мне стало тошно, и я потеряла самообладание. Наши взгляды встретились. В его глазах сквозили ненависть и стремление отомстить. В моих отражались жалость и огромное желание покончить со всем разом. Я попросила его подождать меня, дать мне время собрать вещи, чтобы затем последовать за ним. Я поднялась в комнату Консула, стоявшего с ошеломленным, потерянным видом и ни на что не реагировавшего. Я сразу же ринулась к нижнему ящику. Зарядив револьвер, я не торопясь спустилась вниз. Очутившись на расстоянии метра от дяди, я выпустила ему в живот всю обойму.

В какую-то долю секунды я поняла, что наступил конец этому эпизоду моей жизни. Я просто обязана была завершить его, пойдя на это убийство. Обычно люди стреляют не задумываясь. Меня же захлестнуло множество образов и мыслей. Я была подхвачена этой волной и знала, что моей рукой водили сила Фатимы, сила моих отца с матерью и всех тех, кто так или иначе стал жертвой злобы этого человека.

При виде желто-зеленой крови, вытекавшей из распростертого на земле тела, я почувствовала облегчение. Сидящая взвыла, раздирая себе щеки. Консул по-прежнему безмолвствовал с отсутствующим видом. Меня бил озноб. Я набросила на плечи шарф и стала ждать дальнейшего развития событий. Глядя в землю, я ничего больше не слышала. Я была далеко. Я бежала по лугу, а за мной гналась свора ребятишек, бросавших в меня камнями. Мне было от силы год — счастливый возраст. Потери я не ощущала. За несколько месяцев я пережила такую страсть, которая могла питать меня до скончания дней.

Меня судили и приговорили к пятнадцати годам тюрьмы. От адвоката я отказалась. Тогда суд назначил мне защитника. То была молодая женщина, которая произнесла великолепную речь относительно положения женщины в мусульманской стране. Сидящую и Консула заслушали как свидетелей. О чем говорила Сидящая, я не помню, что же касается Консула, то даже если все случившееся причинило ему горе, он этого ничем не выдал. Он сделал заявление, явно приготовленное заранее:

— Тот, кто постоянно ищет возможности опозорить человека, недостоин нашего уважения. Тот не человек, кто не ограждает от позора другого. Если кто-то наделен величием души и благодатью свыше, то, защищая справедливость, такому человеку случается быть жестоким. Женщина, которую вы судите сегодня, принадлежит к подобного рода исключительным существам, преступившим позор и стыд, порожденные ненавистью. Она дошла до последнего предела страдания, и на это ее подвигло величие души. Меня связывает с этой женщиной определенный договор; это наш секрет. Он касается нашей любви. В этих стенах о любви говорить не принято. Но знайте: любовь, которая соединяет нас, рассеивает мрак вокруг меня. Я буду ждать ее.

С тюремной жизнью я освоилась довольно быстро. Я не считала свое заключение наказанием. Снова очутившись в четырех стенах, я поняла, насколько моя жизнь в роли мужчины походила на тюремное заключение. Я была лишена свободы, ибо меня обязали играть определенную роль. И за пределами строго очерченных границ меня подстерегала катастрофа. Поначалу я даже не отдавала себе отчета в своих страданиях. Судьбу мою извратили, инстинкты старались заглушить, тело — изуродовать, пол — отрицать, а мои надежды — уничтожить. У меня не было выбора.

Тюрьма — это такое место, где протекает жалкое подобие жизни. А вернее — это ее отсутствие, пустота. Здесь всё цвета пустоты, цвета долгого, лишенного света дня. Это гробовой покров, тесный саван, опустошенное, безжизненное лицо.

Моя камера была узкой, и мне это очень нравилось. Я уже говорила вам, что она напоминала могилу; свое пребывание там я считала подготовкой к окончательному уходу. Сырые стены меня не смущали. Я была довольна, заполучив наконец пространство, соответствовавшее размерам моего тела. С другими заключенными я старалась общаться как можно меньше. Отказывалась выходить на прогулки. Попросила бумагу и карандаш. Мне захотелось писать. Со всех сторон меня осаждали слова, целыми стаями вились они вокруг, ударяясь о стены моей холодной клетки. Слова, запахи, шорохи, образы наполняли мой плен. Первое время я не обращала на это внимания; я училась терпеливому ожиданию. Мне не хотелось следить за временем. Поэтому я занавесила отверстие на самом верху стены, откуда проникал слабый свет. Чего ради притворяться, радуясь дневному свету, когда все вокруг погружено в черный мрак, в нескончаемую, непроглядную ночь? Я жаждала тьмы и в конце концов добилась своего. Я предпочитала жить в одноцветном, плоском пространстве и двигаться по прямой линии; мало-помалу я приспосабливалась к повседневному миру тех, кто лишен зрения, подобно тому как я лишена была свободы. Я жила с закрытыми глазами. Признаюсь, привыкнуть к этому было нелегко. Для большей верности я завязывала себе глаза. И не только потому, что смотреть в столь отвратительном месте было не на что: так я чувствовала себя ближе к Консулу. Я пыталась проникнуть в его потемки, надеясь встретиться с ним, коснуться его и поговорить.