— Если вы можете поручиться, что собаке ничего не будет, я пойду, — сказал Виктор.

— За это я могу поручиться, — ответил слуга. — Будут барин помнить о какой-то собачонке, они ничего ей не сделают.

— Ну, милый мой пес, тогда идем, — сказал Виктор, вставая.

Дрожащими руками достал он из дорожного ранца веревку, — на всякий случай веревка всегда была у него с собой — и привязал ее к кольцу на ошейнике шпица. Потом надел на плечи ранец, поднял с земли свой походный посох и пошел за Кристофом; тот повел его прежней дорогой, по которой Виктор прошел на закате, а потом пробежал обратно. В темноте он вряд ли ее отыскал бы, если бы Кристоф не шел впереди. Они миновали заросли кустарника, кленовую рощицу, садик с гномами, перешли через ров и очутились у железной решетки. Тут Кристоф достал из кармана какую-то маленькую штучку, которую Виктор принял за ключ, но это оказалась свистулька; он пронзительно свистнул, невидимые руки тотчас распахнули ворота — Виктор не понял, как это сделалось, — решетка, пропустив их, с грохотом закрылась. Очутившись на усыпанной песком площадке, Виктор сразу же посмотрел на дом. Светились только три окна, два вверху и одно внизу, весь остальной фасад был погружен в темноту. Кристоф провел юношу по крытой деревянной лестнице во второй этаж. Они вошли в коридор, а оттуда в ту комнату, где были два освещенных окна. Там Кристоф, не говоря ни слова, оставил юношу, а сам, пятясь, вышел. За столом сидел и ужинал в полном одиночестве дядя. Вечером, когда Виктор увидел его впервые, на нем был просторный сюртук серого сукна, сейчас он переоделся, теперь на нем был просторный цветастый шлафрок, а на голове красная, обшитая золотой каймой ермолка.

— Я уже принялся за раков, — сказал он входившему племяннику, — ты долго не шел, у меня на все строго установленный час, как того требует здоровье, и от этого я не отступаю. Сейчас тебе что-нибудь подадут. Садись на тот стул, что напротив.

— Матушка и опекун просили вам низко кланяться, — начал Виктор, не садясь и не снимая ранца, так как собирался сперва выполнить данное ему поручение, а затем уже со всей почтительностью поздороваться с дядей.

Но дядя замахал обеими руками, в каждой из которых держал по куску разломленного рака, и сказал:

— Я тебя в лицо уже знаю, так вот, раз я тебя пригласил и признал за приглашенного мною гостя, так изволь жить по-нашему. Сейчас время ужинать, значит, садись и ужинай. А все остальное успеется.

Итак, Виктор положил ранец на стул, палку поставил в угол, затем пошел к указанному ему месту, ведя за собой на веревке шпица. Старик, напротив которого юноша сел, не подымал головы от тарелки, и по мере того, как он ел, его худое лицо розовело. Он очень ловко раздирал руками раков, вытаскивал мясо и высасывал сок из ножек и панциря. Виктор, шедший сюда с открытой душой, замкнулся, он молча сидел напротив дяди, а тот тоже молчал и сосредоточенно занимался едой. На столе стояло несколько длинных бутылок различной формы и различного цвета, вероятно, с различным вином, и дядя, должно быть, уже хлебнул из всех, так как возле каждой бутылки стоял специальный стаканчик с остатком вина на донышке. Перед дядюшкиным прибором была только одна бутылка, и из нее он время от времени наливал глоточек в пузатую зеленую рюмку. Виктору меж тем принесли суп, правой рукой он ел, а левой прижимал к колену голову шпица, сидевшего под столом. Пока он справлялся с супом, в комнату несколько раз входила старуха и приносила ему столько различных яств, что он только диву давался. Он съел, сколько мог. Вина дядя ему не предлагал, да Виктор и не приобрел еще вкуса к вину, он налил себе воды из красивого хрустального графина, который та самая старуха, что прислуживала за столом, все время снова наполняла водой, и Виктор должен был признать, что никогда еще не пил такой вкусной, студеной, живительной воды. Пока Виктор утолял голод, дядя съел еще сыра, отведал фруктов и сластей. Потом собственноручно отнес в стенные шкафы тарелки, в которых под стеклянными колпаками стояли всяческие закуски и десерт, и запер шкафы. Вслед за тем он перелил остатки вина из каждого стаканчика в соответствующую бутылку и запер бутылки в другие, тоже стенные шкафы.

На том месте, где сидел за ужином дядя, на полу был постелен пушистый ковер, а на ковре лежали три раскормленные старые собаки, которым дядюшка время от времени совал под стол то рачью клешню, то миндаль, то кусочек бисквита. Когда Виктор вошел со шпицем в столовую, все три собаки сразу зарычали, а когда во время ужина он под столом скармливал бедному шпицу какой-нибудь кусочек, они каждый раз рычали и ощеривались.

За ужином дядюшка не разговаривал, словно ни на что, кроме еды, у него не было времени. Но теперь он сказал:

— Ты опять притащил сюда свою дохлятину. Раз завел животное, изволь его кормить. Я дал тебе совет утопить твою псину в озере, но ты не послушался. Я терпеть не мог студенческих собак, — не собаки, а какие-то жалкие привидения. Но студенты как раз и обзаводятся собаками, такой уж это народ. Где ты его откопал и чего ради притащил ко мне, да еще не кормил дорогой?

— Это шпиц моей приемной матери, дядя, — сказал Виктор, — я его нигде не откопал, не купил и не выменял. Он догнал меня на третий день после моего ухода. Должно быть, он бежал изо всех сил, а он в жизни своей так не бегал, и страху, должно быть, натерпелся дорогой, ведь у моей приемной матери ему нечего было бояться, вот он и отощал, хоть я и кормил его все время досыта, у нас он таким не был. Позвольте же мне держать шпица и в вашем доме, чтобы я мог вернуть его приемной матери, а то мне придется тут же отправиться обратно и отдать ей шпица.

— Ты все время так и держал его при себе — и днем и ночью?

— Конечно.

— Погоди, он еще перегрызет тебе горло.

— Этого он никогда не сделает. Да разве он об этом помыслит? Когда я отдыхал или спал, он лежал у меня в ногах, а голову клал мне на ноги и ни за что не оставил бы меня и никакого зла бы не причинил, скорее бы сам сдох с голоду.

— Тогда покорми его и не забудь дать воды, чтобы он, чего доброго, не сбесился.

Когда ужинать кончили, старуха постепенно унесла миски, тарелки и остатки еды; теперь появился и Кристоф, которого Виктор не видел с той минуты, когда тот привел его сюда.

— Запри как следует дверь в сарае, чтоб они не ушли, — сказал дядя вошедшему слуге, — но сперва пусть погуляют на песчаной площадке.

При этих словах все три собаки поднялись, словно по команде. Две пошли за Кристофом, а третью он схватил за шиворот и поволок к двери.

— Я сам отведу тебя в твое помещение, — сказал дядя Виктору.

С этими словами он пошел в дальний угол, где было темновато, потому что одна-единственная свеча горела на обеденном столе. Дядя взял не то с полки, не то еще откуда-то, Виктор не разобрал как следует, откуда, подсвечник, опять вернулся к столу, зажег свечу в подсвечнике и сказал:

— Теперь ступай за мной.

Виктор надел ранец на один ремень, взял палку, потянул за веревку шпица и последовал за дядей. Тот вышел с ним в коридор, заставленный рядами старых-престарых шкафов, повернул под прямым углом в другой и наконец повернул, тоже под прямым углом, в третий, упиравшийся в запертую железную решетку. Дядя отпер решетку, провел Виктора еще несколько шагов, затем открыл дверь и сказал:

— Вот твои две комнаты.

Виктор вошел в отведенное ему помещение, первая комната была больше, вторая поменьше.

— Можешь запереть собаку в комнату рядом, а то как бы она тебя не покусала, — сказал дядя. — А окна закрой, ночью бывает свежо.

С этими словами он зажег свечу, стоявшую на столе в первой комнате, и ушел, ничего больше не сказав. Виктор слышал, как он запер в коридоре решетку, затем шаркающие звуки шлепанцев замолкли, и в доме наступила мертвая тишина. Желая удостовериться, что ему не послышалось и решетка действительно заперта, Виктор вышел в коридор. Так оно и было: железная решетка была заперта на несколько замков.