Покончив со всеми приготовлениями, я велел Томасу заложить коляску, и мы отправились в очередной объезд больных.
По дороге раздумался я о служении, которое возложил на меня всевышний. Статочное ли дело, чтобы то, что было найдено и сотворено другими, заключенное в множество книг и легко усвояемое памятью, — статочное ли дело, чтобы одно и то же, без всяких изменений, применялось все вновь и вновь? Нет, до́лжно постоянно изучать законы естества, чтобы уразуметь, чего оно требует и чего не приемлет; до́лжно в неустанных наблюдениях над мельчайшими явлениями природы познавать их сущность и во всем считаться с их волею. Только этим можем мы способствовать росту и становлению наших познаний. Даже в толстых томах, что стоят на моем рабочем столе и на нынешнем моем письменном бюро и к которым я постоянно обращаюсь, — даже в них можно мало что почерпнуть. Кто скажет с уверенностью, приносит ли аркана, или симпатические явления, или взаимосвязь времен всю ту пользу, какая в них заключена? И разве не ясно, что наше исцеление творец вложил в великое взаимодействие веществ и что мы бессильны его обрести, покуда не знаем существа этих взаимодействий. А между тем разгадка где-то рядом, рукой подать. Чем мог бы излечиться олень, или пес, или гадюка, даже если бы целебное снадобье стояло у меня на полке, раз эта полка им недоступна? Есть некое вещество и в студеной воде, и в веющем воздухе, существуют какие-то созвучия в нашем теле, восходящие к гармонии во всем мироздании, что ежечасно, ежеминутно вибрируют в нашем существе, поддерживая его силы. Я буду прилежно читать книги, изучать то, что в них заключено, буду следовать за оленем и собакою, чтобы узнать, что они делают для своего исцеления. Горные травы мне известны, отныне я буду наблюдать и другие явления и присматриваться к болезням, дабы узнать, что они говорят нам и чего от нас требуют.
Так думал я, и это порешил для себя на будущее.
По возвращении домой после дневных трудов, я снова спустился к нижнему Ашахеру. Как ни сильно он пострадал, а все же ему заметно лучше. С этих пор я захожу к нему дважды в день.
Спустя некоторое время получил я эту книгу, изготовленную для меня в Тунберге. Она сшита из больших листов пергамента, переплетена в кордовскую кожу и закрывается добротными медными застежками. Я последовал в этом примеру полковника, тогда как сам он внял совету старого воина, встреченного им в Вестфалии. Но, в противоположность полковнику, я не стану запечатывать свои записи отдельными пачками — ведь мне не приходится колесить по свету, как довелось ему, и я могу хранить свою большую тяжелую книгу в красивом ларце черного дерева. Однако по примеру полковника я решил подолгу не перечитывать исписанные страницы. При помощи острого ножа, какие изготовляются у нас в Рорене, я сделал надрезы на каждом листе, продернул в них шелковые ленточки и, соединив концы, запечатал их сургучом. Ленточки я выбрал голубого и алого цвета, памятуя, что Маргарита, надевая по воскресным и праздничным дням шелковые платья, красиво облегающие ее стан, украшает их лентами этих цветов. Когда мне принесли книгу, я осмотрел ее, и она мне очень понравилась. Я испробовал действие застежек, они легко отскакивают при нажиме, открывая девственную белизну пергамента. Все листы вплоть до последнего я перенумеровал красными чернилами; после чего перенес в книгу все то, что в первые же дни запечатлел на простой бумаге — так не терпелось мне приступить к выполнению моего обета. Я посвящал этому занятию то время, что обычно уходило у меня на прогулки, когда я предавался наблюдениям над деревьями, травой и растениями, после чего поднимался в Дубки. Теперь у меня времени было хоть отбавляй — хватало на учебу и наблюдения. Кончив писать, я шел в свой сад, который день ото дня становился краше, наведывал цветы и овощи и столь необходимые врачу лекарственные травы, а также фруктовые деревья, посаженные мной или оставшиеся от прежнего владельца. Между тем работники занимались своим делом и приветливо оглядывались на меня, когда я проходил мимо. Бывало, что я до темноты задерживался в лесу, наблюдая, как постепенно чернеет хвоя и сумерки словно процеживаются сквозь тонкие ветки елей и обволакивают толстые сучья буков, кленов и ясеней.
Спустя неделю после того, как я последний раз навестил Дубки, полковник спустился ко мне сообщить, что он услал Маргариту из дому. Уже четыре дня, как она отбыла рано поутру. Он сопровождал ее весь первый день пути и только позавчера вернулся. Маргарита поехала гостить к дальней родственнице, почтенной старой даме, не имеющей своих детей, и будет жить у нее на положении дочери.
Я промолчал в ответ и даже не спросил, надолго ли уехала Маргарита. Кто знает, сколько продлится ее отсутствие, кто знает, что произойдет за это время, возможно, она уже и не вернется в Дубки.
Я показал полковнику книгу в кожаной папке и пояснил; что хочу следовать его примеру, а также — как я это сделаю. Он одобрил мое намерение и, кажется, обнаружил в алых и голубых ленточках нечто весьма ему знакомое.
Вместе спустились мы к Ашахеру, и полковник подбодрил больного ласковыми словами утешения, после чего направился домой, и я проводил его добрую часть пути. Прощаясь, мы условились часто видеться.
Хорошо же, думал я, возвращаясь к себе. Дай займусь же я теперь Долиной по-над Пирлингом, над которой нависло это угрюмое небо, возделаю эту землю и украшу свой дом, чтобы он радовал мне глаз и сердце. Окружу себя вещами, которые мне милы и которым я словно бы тоже буду мил. Останусь здесь навсегда и буду любить людей, живущих в моем доме, и буду любить животных, что верно мне служат, и тех, что вырастут под моей опекой. И тогда те, кто ныне, называя Долину по-над Пирлингом, в сущности, имеют в виду мой дом, а отнюдь не то сборище хижин, что когда-то носило это название, станут еще с большим правом относить его к моему дому.
Колодец, что нынешней весной сложил мне из камня Грунер, уже как-никак готов. Стоит нажать на металлическую рукоять насоса, и в гранитную чашу забьет струя чистейшей воды. Другая сверкающая серебром живая струя оросит мой сад, для чего в лесу строится каменный чан — ведь наша местность так богата родниками. Деревья, брусья, столбы — все отходы недавней стройки — будут убраны, двор вычистят и подметут, и тогда опоясывающая его мощенная плитняком дорожка будет больше бросаться в глаза.
Опять я, по излишней доброте, как и в случае с полковником, уступил большую часть рабочих трактирщику Бернштейнеру в Пирлинге для подрывных работ в Штейнбюгеле, где он готовит погреб к предстоящему в то лето стрелковому празднику, сам же я, по сути дела, остался без рабочих рук. Но я поищу в других местах свободных рабочих, да и Бернштейнера попрошу вернуть мне тех, без кого он может обойтись.
Я также сдам в работу, не откладывая, резные панели для угловой светелки, выходящей в сад, чтобы сделать ее возможно уютнее и приветливее. Пора уже приступить к изготовлению давно задуманного письменного бюро: наиболее сложные эскизы я закажу резчику и художнику Пиргеру в Праге, чтобы он ими руководился. Давно назрело время заняться окончательной отделкой и украшением внутренних покоев, а также приобрести необходимую мебель.
Такие планы строил я в ту пору и не медля приступил к их выполнению.
Этим же летом приобрел я для Готлиба небольшой земельный участок, с тем чтобы ввести его во владение, когда у него явится в этом нужда. Я решил больше не расставаться с ним и устроить его будущее. Меня трогает благодарность малого и то, как он рвется к работе. Он рад любому поручению и выполняет их с примерным старанием. Его старик отец время от времени нас навещает, он тоже благодарен мне и рад за мальчика. Если у Готлиба окажутся способности и будет охота, я подумываю о том, чтобы дать ему образование и сделать его своим преемником.
В эти долгие погожие летние дни мы с полковником часто навещали друг друга. Он следил за всеми начатыми у меня работами, и о чем только мы не беседовали, то посиживая на скамеечке под моей чудесной елкой, то гуляя по лесу или у него в саду или сидя в библиотеке.
