Проблема была решена одним из самых прославленных и необычных людей в истории — Томасом Крэппером (1837–1910), который родился в бедной семье в Йоркшире и, как считается, пришел пешком в Лондон, когда ему было всего одиннадцать лет. Он стал подмастерьем водопроводчика в Челси.
Крэппер изобрел классический и до сих пор остающийся в употреблении в Британии унитаз с верхним бачком, вода из которой сливалась, когда пользователь дергал за цепочку. Получился чистый, лишенный запахов и на удивление надежный агрегат. Его производство сделало Крэппера очень богатым и знаменитым. Иногда говорят, что именно от фамилии изобретателя пошло просторечное словечко crap («дерьмо»), однако на самом деле оно появилось в английском языке значительно раньше. Слово же crapper в значении «туалет» — это американизм, которого до 1922 года не было в Оксфордском словаре. То, что это слово звучит так же, как фамилия изобретателя, — всего лишь забавное совпадение.
Революцию в области сливных туалетов произвела «Великая выставка», где они были одним из самых интересных аттракционов. Более восьмисот тысяч человек терпеливо выстояли в длинных очередях, чтобы посетить туалеты со сливом, которые для большинства из них были диковинкой. Посетителей так восхитили шум и поток воды, смывающей нечистоты, что многие поспешили установить такие же удобства у себя дома. Пожалуй, ни одно дорогостоящее домашнее приспособление не приживалось так быстро. К середине 1850-х в Лондоне функционировало уже двести тысяч туалетов со сливом.
Проблема состояла в том, что лондонские коллекторы были рассчитаны только на отвод дождевой воды и не могли справиться со сплошным потоком нечистот. Коллекторы забивала несмываемая, густая, вязкая масса. Ассенизаторы искали места засоров и прочищали их. А другие люди в это время копались в грязи, в сточных трубах и на зловонных берегах реки в поисках потерянных драгоценностей и столового серебра. Они могли неплохо заработать, но их работа была опасной: надышавшись ядовитыми испарениями, «искатели сокровищ» могли погибнуть, а то и заблудиться в обширной и плохо изученной канализационной сети. Многих из них, по слухам, съели крысы.
В таких условиях нередко вспыхивали смертельные эпидемии. В 1832 году во время вспышки холеры умерло 60 000 человек. Затем, в 1837–1838 годах, разразилась эпидемия гриппа, а потом опять вернулась холера — в 1848, 1854 и 1867 годах. При этом люди продолжали умирать от брюшного тифа, скарлатины, дифтерии, оспы и многих других недугов. Один лишь брюшной тиф за период с 1850 по 1870 год уносил ежегодно по 1500 жизней. В 1840–1910 годах от коклюша каждый год умирало 10 000 детей, а от кори — и того больше.
Холеры сначала не очень боялись, думая, что она поражает главным образом самых бедных. В XIX веке повсеместно бытовало мнение, что беднякам самой судьбой уготовано оставаться бедняками. Лишь немногие благонравные бедняки заслуживали лучшей участи, большинство же от природы были «расточительны, безрассудны, склонны к излишествам и жадны до чувственных удовольствий», говорилось в одном правительственном отчете.
Даже Фридрих Энгельс, более или менее сочувствовавший беднякам, так писал в своей работе «Положение рабочего класса в Англии»:
Южный, легкомысленный характер ирландца, грубый нрав, ставящий его почти на одну доску с дикарем, его презрение ко всем человеческим наслаждениям, на которые он не способен вследствие именно своей дикости, его нечистоплотность и нищета — все это поощряет в нем склонность к пьянству.
Поэтому когда в 1832 году жители перенаселенных городских трущоб начали умирать в больших количествах от новой болезни под названием «холера», завезенной из Индии, многие усмотрели в этом лишь очередную неприятность из тех, что время от времени случаются у бедноты. Холеру стали называть «наказанием для нищих». В Нью-Йорке более 40 % жертв составляли бедные ирландские иммигранты. Черное население тоже было особенно сильно подвержено недугу. Государственная медицинская комиссия в Нью-Йорке заключила, что холерой болеют беспутные бедняки и «исключительно из-за своих вредных привычек».
Но затем холера начала поражать обеспеченных соседей, и очень скоро ужас обуял все слои населения. Со времен «черной смерти» люди так не боялись заразы. Отличительным признаком холеры была стремительность протекания болезни. Симптомы: неукротимая диарея, рвота, мучительные спазмы и сильные головные боли — проявлялись почти моментально.
Уровень смертности составлял 50 %, иногда даже больше: совершенно здоровые люди вдруг начинали агонизировать, бредить и в конце концов умирали. Ситуация, когда близкий тебе человек за завтраком прекрасно себя чувствовал, а к ужину отправлялся на тот свет, вселяла в людей ужас.
Выжившие после холеры обычно полностью выздоравливали — в отличие от жертв скарлатины, которые часто становились глухими или слабоумными, или оспы, которая уродовала своих жертв. И все же именно холера стала поистине национальным бедствием. В период с 1845 по 1856 год в Англии было опубликовано свыше семисот книг об этом заболевании. Людей особенно беспокоило то, что они не знали причин возникновения холеры и, следовательно, не могли от нее уберечься. «Что такое холера? — вопрошал медицинский журнал Lancet в 1853 году. — Грибок, насекомое, миазмы, электрическое возмущение, дефицит озона, патологическое очищение кишечного канала? Мы ничего не знаем».
Большинство считало, что холера и другие ужасные болезни зарождаются в загрязненном воздухе. Канализация, кладбища, гниющие растительные остатки, даже человеческое дыхание — все это порождает в воздухе так называемые миазмы, а те, в свою очередь, способствует развитию заболеваний и в конце концов приводят к смерти. «Ужасные миазмы распространяются по улицам, — писали журналисты середины века. — Атмосферные миазмы и газы никого не щадят, и пешеход при каждом вдохе наполняет свои легкие гнилостными испарениями сточных труб».
Главный санитарный врач Ливерпуля в 1844 году с удивительной точностью рассчитал размер вреда и писал в докладе парламенту:
Лишь в результате дыхания жителей Ливерпуля ежедневно становится непригодным для дыхания объем воздуха, которым можно было бы покрыть всю поверхность города слоем толщиной в три фута.
Самым преданным и влиятельным сторонником теории миазмов был Эдвин Чадвик, секретарь Королевской комиссии по делам бедных и автор «Доклада о санитарных условиях трудового населения Великобритании», ставшего бестселлером 1842 года. Чадвик утверждал, что, избавившись от миазмов, вы избавитесь и от болезней. «Зловоние приводит к болезням», — объяснял он парламенту. Его решение проблемы заключалось в генеральной уборке бедных кварталов и помывке их обитателей — не затем, чтобы улучшить условия жизни, а просто чтобы избавиться от запахов.
Чадвик был настойчивым и угрюмым человеком. Юрист по образованию, он провел большую часть жизни, работая в различных королевских комиссиях: по улучшению законов о бедных, по фабричным условиям, по городской санитарии, по снижению уровня смертности, по реорганизации системы регистрации рождений, смертей и браков.
Его почти никто не любил. Его работа над законами о бедных в 1834 году и введение национальной системы работных домов, которые были по сути почти тюрьмами, сделали его крайне непопулярным в среде рабочего класса. Впрочем, по словам одного биографа, он был «самым непопулярным человеком во всем королевстве». Судя по всему, он не питал привязанности даже к своим родным. Мать Чадвика умерла, когда он был еще маленьким, а отец женился во второй раз, жил с новой семьей на западе Англии и в конце концов эмигрировал в Америку и поселился в Бруклине, оборвав отношения с сыном.[83]
У теории миазмов был всего один, но серьезный недостаток: она была совершенно безосновательной. К сожалению, это понимал только один человек, и он никак не мог убедить других в своей правоте. Этого человека звали Джон Сноу.
