Рост числа потребителей сдерживало еще и то обстоятельство, что 1890-е годы — это время экономического спада. Однако люди уже не могли отказаться от электрического освещения — чистого, ровного, легкого в обращении и мгновенно доступного в любом объеме: стоило лишь щелкнуть выключателем, и мрак тут же рассеивался. Газовые лампы приживались в домах целых полстолетия, электрические завоевали популярность гораздо быстрей. К 1900 году они уже стали нормой, по крайней мере, в больших городах. Разумеется, следом появились и электроприборы: вентилятор — в 1891 году, пылесос — в 1901-м, стиральная машина и утюг — в 1909-м, тостер — годом позже, холодильник и посудомоечная машина — в 1918-м. К началу 1920-х потребители в Америке освоили около пятидесяти видов бытовой техники. Электрические новинки вошли в моду. Производители выпускали все более изощренные штуковины — от щипцов для завивки волос до электрической картофелечистки. Среднедушевое потребление электроэнергии в США быстро и неуклонно росло: если в 1902 году оно составляло 79 кВт, то в 1929-м — уже 960 кВт (сегодня — свыше 13 000).

Надо отдать должное Томасу Эдисону — это во многом его заслуга. Пусть не он изобрел электрическое освещение, но он сумел наладить массовое производство ламп и оборудования, а также организовал электроснабжение в больших коммерческих масштабах, а это была куда более масштабная и трудная задача. Но, с другой стороны, и значительно более прибыльная. Как мы скоро увидим, электрическое освещение стало одним из крайне немногочисленных изобретений Эдисона, которые полностью оправдали его ожидания.

А Джозеф Суон так и остался в тени безвестности: за пределами Англии о нем почти никто не слышал, да и на родине он тоже был не слишком знаменит. Британский «Национальный биографический словарь» уделяет ему всего три страницы — меньше, чем куртизанке Кити Фишер или какому-нибудь ничем не примечательному аристократу. Впрочем, Фредерик Хейл Холмс вообще не удостоился упоминания в этой книге. История часто бывает несправедлива.

История быта — это история обретения удобств. До XVIII века люди не особенно задумывались о комфорте; не существовало даже самого понятия «комфорт» в современном понимании этого слова. Слово comfortable означало нечто вроде «тот, кого можно успокоить или утешить», а под словом comfort прежде всего имели в виду «покой» или «удобства» — словом, то, что вы стремитесь предоставить раненому, больному или сильно расстроенному человеку. Первым, кто употребил это слово в его современном значении, был писатель Гораций Уолпол, который в 1770 году заметил в письме к другу, что некая миссис Уайт хорошо за ним ухаживает и благодаря ей он чувствует себя «очень комфортно». В начале XIX века все только и говорили о «комфортабельных домах» и «комфортной жизни», но во времена Уолпола о таком и не слышали.

Сейчас мы с вами находимся в гостиной (drawing room) — комнате, в которой больше всего чувствуется (хоть и не всегда выражается в чем-то конкретном) дух комфорта. Ее странное название[51] — просто сокращение от более старого withdrawing room[52], то есть это было место, куда мог удалиться тот или иной член семьи, чтобы побыть в одиночестве, без остальных домочадцев. Название, впрочем, не имело широкого распространения. В XVII и XVIII веках в высшем свете гостиную именовали по-французски — salon, иногда на английский манер — saloon.

Однако оба этих слова постепенно перестали относиться к домашним помещениям: словом saloon стали называть ресторан при гостинице, кают-компанию на корабле, потом — питейное заведение и, наконец, как ни странно, тип кузова легкового автомобиля. А слово salon навсегда связалось с выставкой произведений искусства; позже (примерно в 1910 году) этот термин присвоили себе парикмахеры и те, кто оказывал косметические услуги.

Американцы привыкли называть главную комнату в доме parlour. Это слово ассоциируется с американским фронтиром XVIII века, но на самом деле оно куда более древнее: впервые оно встречается в тексте 1225 года и относится к комнате, куда приходили беседовать монахи (от французского parler — говорить); к последней четверти следующего столетия его смысл расширился и вошел в мирской обиход.

На поэтажном плане нашего пасторского дома архитектор Эдвард Талл использовал термин drawing room. Мистер Маршем, скорее всего, называл свою гостиную так же, хотя, вероятно, был в меньшинстве. К середине столетия этот термин вытеснило словосочетание sitting room[53], впервые появившееся в Англии в 1806 году. Позже вошло в обиход слово lounge, которое сначала означало вид кресла или дивана, затем — домашний сюртук и, наконец, начиная с 1881 года — гостиную.

Думаю, мистер Маршем был человеком, уважающим традиции, поэтому он старался сделать гостиную самой комфортабельной комнатой в доме, обставив ее самой мягкой и качественной мебелью. На деле же большую часть года там вряд ли царил хоть какой-то уют: единственный камин способен обогреть лишь центральную часть комнаты. Зимой, даже если огонь в камине полыхает вовсю, стоит отойти от него — и у вас изо рта пойдет пар.

Несмотря на то, что гостиная стала средоточием уюта в доме, история комфорта начинается в другом месте, вообще за пределами дома, и примерно за сто лет до рождения мистера Маршема. И начинается она с простого открытия, которое сделало семьи землевладельцев очень богатыми. Именно благодаря этому открытию приходской священник мистер Маршем смог построить себе прекрасный дом. Земледельцы вдруг поняли следующее: земле вовсе не нужно регулярно давать отдыхать, чтобы сохранить ее плодородие. Возможно, не самое блестящее озарение в истории, однако оно изменило мир.

Традиционно большая часть английских фермерских земель была поделена на длинные полосы, так называемые фурлонги (furlongs)[54]; каждый фурлонг оставляли под паром раз в два-три года, дабы восстановить его плодородие. Это означало, что ежегодно треть пахотных земель простаивала. В результате не хватало кормов для скота, и фермерам волей-неволей приходилось по осени забивать большую часть стада и поститься до самой весны.

Потом английские фермеры обнаружили то, что голландским фермерам было давно известно: если вместо того, чтобы оставлять землю под паром, посеять на ней репу, клевер или еще несколько культур, то они чудесным образом обновляют почву и вдобавок дают массу зимнего фуража. Причина кроется в том, что эти культуры насыщают землю азотом, но до этого научного объяснения пройдет еще двести лет. Зато фермеры сразу поняли, как сильно этот факт может повысить их благосостояние. Имелся и еще один плюс: поскольку теперь больше домашних животных могли пережить зиму, появились горы дополнительного навоза; эти замечательные бесплатные лепешки еще лучше удобряли почву.

Значение этого открытия трудно переоценить. До XVIII века сельское хозяйство Великобритании сотрясали постоянные кризисы. В 1964 году академик В. Дж. Хоскинс подсчитал, что в период с 1480 по 1700 год неурожай случался каждые четыре года, а катастрофический неурожай — раз в пять лет. Теперь же, благодаря простому принципу севооборота, сельское хозяйство пошло в гору. Наступил золотой век фермерства; многие сельские районы стали процветающими и потому привлекательными, а люди вроде мистера Маршема получили наконец возможность наслаждаться комфортом.

На пользу фермерам пошла и еще одна новинка — хитроумная штуковина на колесах, которую изобрел примерно в 1700 году фермер и агроном из Беркшира по имени Джетро Талл. Его детище, рядовая сеялка, позволяла аккуратно и равномерно сеять семена прямо в почву, а не разбрасывать их вручную. Семена стоили дорого, и новая сеялка Талла снизила их необходимое количество с трех-четырех бушелей[55] на акр до одного бушеля и менее. Семена сеялись на одинаковую глубину ровными рядами, поэтому лучше прорастали. В итоге урожаи существенно повысились: если раньше с акра собирали двадцать-сорок бушелей зерна, то теперь — все восемьдесят.