В некоторых британских домах с не слишком строгими нравами случались романы лакея и госпожи. Хорошо известна история виконта Лигонье Клонмеллского, узнавшего, что его жена изменяет ему с итальянским аристократом, графом Витторио Амадео Альфиери. Лигонье вызвал графа на дуэль, как того требовала честь джентльмена, и двое соперников устроили поединок в лондонском Грин-парке. Несколько минут они скрещивали шпаги, взятые напрокат в ближайшем магазине, однако без особого азарта: видимо, оба понимали, что ветреная леди Лигонье не стоит того, чтобы проливать из-за нее кровь. Дама тем временем не преминула подтвердить свою репутацию, сбежав с лакеем. После этого по всей Англии долго гуляли непристойные шуточки и скабрезные стишки, из которых я могу предложить вашему вниманию следующий:

Так или иначе, существование прислуги не всегда было беспросветным. Господа обычно жили в больших сельских домах всего два-три месяца в году, и у прислуги в этих домах долгие периоды относительной праздности перемежались с неделями тяжкого, почти круглосуточного труда. У городских слуг, как правило, все было наоборот.

Они жили в тепле, хорошо питались, прилично одевались и имели место для сна — а в то время эти вещи значили очень много. Помимо комфорта, дворецкий получал жалованье, эквивалентное сегодняшним 50 000 фунтам стерлингов в год. Для самых изобретательных и смелых открывались и дополнительные возможности. К примеру, в Чатсуорте пиво поступало из пивоварни в дом по трубе, проходившей через большую оранжерею, построенную Джозефом Пакстоном. Однажды во время регулярного техосмотра обнаружилось, что некий предприимчивый слуга врезал в трубу кран и столь же регулярно выкачивал часть ее содержимого.

Слуги получали весьма неплохие чаевые. Удаляясь со званого обеда, гости обычно проходили через строй из пяти-шести лакеев, и каждому следовало дать шиллинг; таким образом, званый обед был чрезвычайно дорогостоящим мероприятием для всех, кроме прислуги. Приезжавшие на выходные гости тоже давали щедрые чаевые. Кроме того, слуги зарабатывали тем, что показывали гостям окрестности. В XVIII веке появился обычай устраивать экскурсии для прилично одетых посетителей, и представители среднего класса часто специально ездили осматривать богатые дома — так же, как они это делают сейчас. В 1776 году одна дама, приехавшая в Уилтон-хаус, была занесена в книгу посетителей под номером 3025 (счет велся с начала года, а на дворе был еще только август).

Чтобы контролировать ситуацию, в некоторых поместьях пришлось даже ввести ограничения. Чатсуорт был открыт для посещений лишь два дня в неделю; Уоберн, Бленхейм, замок Хоуард, Хардвик-холл и Хэмптон-Корт также установили определенные часы для посещений. Писателю Горацию Уолполу так сильно досаждал бесконечный поток экскурсантов в его доме Строберри-хилл в Туикенеме, что он стал печатать билеты и выпустил длинный список строгих правил, в которых было в подробностях указано, что разрешается и что воспрещается. Скажем, если вы заказали четыре билета, а приехали впятером, то не впускали никого. Другие дома были более гостеприимными. В Рокби-холле (Йоркшир) даже открыли кафе-кондитерскую.

Зачастую прислуживать было трудней в маленьких домах, где один выполнял работу, которую в других местах делали двое-трое. Миссис Битон, разумеется, уделила много внимания вопросу численности слуг. Состоятельному джентльмену она предписывала иметь штат прислуги минимум в двадцать пять человек. Тому, кто имел доход в 1000 фунтов стерлингов в год, следовало держать пятерых: кухарку, двоих горничных, няню и лакея. Представитель среднего класса должен был иметь троих слуг: домоправительницу, горничную и кухарку. Даже человек с ежегодным доходом всего в 150 фунтов стерлингов считался достаточно богатым, чтобы нанять одну служанку «на все руки» (maid-of-all-work) — название говорит само за себя. У самой миссис Битон было четверо слуг. Да и большинство ее читательниц на практике обходились гораздо меньшим штатом прислуги, чем она советовала.

Типичным в этом смысле можно считать дом историка Томаса Карлейля и его жены Джейн, живших в Челси по адресу: Грейт-Чейн-Роу, 5. Карлейли держали всего одну служанку. Эта бедная женщина не только готовила, убирала, мыла посуду, растапливала камины, отвечала за запасы продуктов и все остальное хозяйство, но и каждый раз, когда Карлейли желали принять ванну (а это случалось часто), носила, грела и поднимала на три лестничных пролета восемь-десять галлонов горячей воды. А потом выносила грязную воду.

За неимением собственной комнаты она жила на кухне. Удивительно, но так было заведено практически во всех маленьких жилищах, даже если хозяева были таких передовых взглядов, как Карлейль. Кухня на Грейт-Чейн-роу находилась в цокольном этаже, там было тепло и чисто, разве что чуть темновато, но даже этим нехитрым помещением служанка не могла распоряжаться по своему усмотрению. Томасу Карлейлю самому нравилась уютная кухня, и он частенько устраивался там вечерком почитать, а горничную выгонял в «заднюю кухню», каковым эвфемизмом обозначалась неотапливаемая кладовка. Служанка сидела там среди мешков с картошкой и ящиков с продуктами и ждала, пока хозяин скрипнет креслом, выбьет трубку о каминную решетку и уйдет спать. Но Карлейль часто засиживался допоздна, и бедная женщина укладывалась в свою спартанскую постель лишь глубокой ночью.

За тридцать два года в доме на Грейт-Чейн-роу сменилось тридцать четыре горничных, между тем служить у Карлейлей было сравнительно легко, поскольку оба они отличались спокойным добрым нравом и детей у них не было. Однако даже им не всегда удалось найти прислугу, в точности отвечающую их требованиям. Порой случались настоящие катастрофы. Так, однажды в 1843 году миссис Карлейль вернулась домой днем и застала свою домработницу мертвецки пьяной, спящей прямо на полу кухни, «рядом валялось перевернутое кресло, а вокруг царил совершеннейший хаос из черепков грязной посуды». В другой раз, к ужасу миссис Карлейль, горничная в ее отсутствие родила внебрачного ребенка прямо в гостиной первого этажа. Хозяйку особенно возмутило то, что несчастная перепортила все ее чудесные салфетки. Однако по большей части горничные уходили (сами или по просьбе хозяев), потому что не желали работать так усердно, как того требовали Карлейли.

Не следует забывать, что слуги были обычными людьми и крайне редко обладали той степенью исполнительности, мастерства, выносливости и терпения, которые требовались для удовлетворения бесконечных господских прихотей. А тот, кто мог похвастаться столь многочисленными талантами, какие требовались от отличного слуги, вряд ли хотел быть наемным работником.

Самым чувствительным обстоятельством в положении прислуги было ее полное бесправие. Горничных и лакеев могли обвинить в чем угодно; они были очень удобными козлами отпущения. Это доказывает известный случай с самими Карлейлями, произошедший вечером 6 марта 1835 года. Они только недавно переехали из родной Шотландии в Лондон в надежде, что Томас сумеет сделать в столице карьеру писателя. Ему было тридцать восемь лет, и он уже приобрел репутацию — правда, весьма скромную — благодаря своему сложному философскому роману Sartor Resartus («Перекроенный портной»), но мечтал написать свой magnum opus — многотомную историю Французской революции. Зимой 1835 года, после долгого и изнурительного труда, он закончил первый том и дал почитать рукопись своему другу и наставнику Джону Стюарту Миллю, чтобы тот высказал свое мнение.

И вот шестого марта на крыльце Карлейлей появился мертвенно-бледный Милль. Позади, в карете, сидела его любовница миссис Гарриет Тейлор. Ее муж, мистер Тейлор, был предпринимателем и человеком настолько свободных взглядов, что открыто делил супругу с Миллем и даже предоставил любовникам коттедж к западу от Лондона, в городке Уолтон-на-Темзе, где они могли встречаться наедине. А теперь самое время передать слово Карлейлю: