Но вместо ответа один из бандитов изо всех сил ударил несчастного кулаком в лицо, которое исказилось от боли.

— Врежь ему как следует, — приказал тот, который, судя по всему, был главарем. — Пусть получит сполна.

От боли у несчастного навернулись на глаза слезы, во зверская расправа продолжалась. Удары следовали за ударом. Обессиленный Пуэнтегарсиа упал на землю, обливаясь кровью, почти теряя сознание. Но удары и пинки по-прежнему сыпались на него. Перед глазами Пуэнтегарсии мелькнули ботинки бандитов, он почувствовал, как по телу пробежала судорога, в глазах вспыхнули молнии и поплыли круги.

Жена Пуэнтегарсии, обеспокоенная тем, что долго нет мужа, вышла на балкон и, услышав стоны, словно безумная устремилась на улицу, оглашая ночную тишину рыданиями и душераздирающими воплями. На крики бедной женщины прибежал ночной сторож. Вдвоем они перенесли изуродованное тело рабочего на кровать, которая тут же обагрилась теплой, густой кровью. Пуэнтегарсиа только и смог проговорить: «Презренные трусы! Сволочи!»

На другой день всегда такой пунктуальный, обязательный Висенте Пуэнтегарсиа не явился на работу. Тяжелое состояние помешало ему предупредить товарищей о грозившей им опасности. В последующие ночи жертвами бандитов стали поочередно еще девять рабочих. Полиция, поставленная в известность о нападениях на рабочих, предприняла поиски, но негодяи словно провалились сквозь землю. И хотя все догадывались, кто руководил этой кровавой, позорной расправой, никаких доказательств их причастности к этому делу не имелось. Забастовка была сорвана, и, таким образом, завершилась одна из самых постыдных и отвратительных глав в истории нашего любимого города.

В тот мглистый, унылый октябрь я пробирался по портовому кварталу сквозь густую пелену тумана в таверну «Альфонсо», чтобы передать конверты. В первый раз мне нелегко было найти дорогу, поскольку до этого мы ездили туда с Леппринсе на автомобиле, и я ее не запомнил. Наконец я разыскал таверну. Силачи и цыганка кончали ужинать и очень обрадовались моему приходу. Мария Кораль без грима, одетая просто, как самая обыкновенная швея, не произвела на меня столь чарующего впечатления, как в ту ночь. И все же, должен признаться, улыбка цыганки, ее манера разговаривать по-прежнему приводили меня в смущение.

— Знаешь, ты понравился мне тогда, — заявила она.

Я должен был выполнить свою миссию и потому вручил конверт цыганке.

— А твой хозяин сегодня не придет? — спросила она спокойным тоном.

— Нет. Насколько мне помнится, такого уговора не было.

— Да, но мне было бы приятно увидеть его снова. Передай ему об этом завтра, хорошо?

— Как хочешь.

Во второй раз, когда я пошел в таверну «Альфонсо», я нес уже не один конверт, а два. Мария Кораль взяла их и засмеялась. На прощание она сказала мне:

— Передай своему хозяину, что мы оправдаем его доверие во всех отношениях.

Она послала мне воздушный поцелуй с порога таверны, вызвав тем самым реплики посетителей. В третий раз я застал в таверне силачей вдвоем, уплетавших ужин за обе щеки. Марии Кораль с ними не было.

— Паршивка бросила нас, — заявил один из них. — Смоталась два дня назад.

— Ей же хуже, — утешил его другой. — Посмотрим, как она будет выступать со своим номером одна.

— Нам-то все равно, понимаешь? — сказали они. — Мы и без нее обойдемся. Публика приходит смотреть на нас. Зло берет только, что она так поступила после всего, что мы для нее сделали.

— Мы ведь подобрали ее, умирающей с голоду, в одном из городов, где однажды выступали, понимаешь? Взяли с собой из жалости.

— Если она теперь сунется к нам, мы ей дадим от ворот поворот.

— Не станем больше с ней выступать.

— Ясное дело, не станем.

— Она была?.. А что, собственно, вас связывает с ней? — спросил я.

— Она должна быть нам благодарна, — ответил один из них.

— Вот именно. А вместо благодарности она наплевала на нас, — заключил другой.

Я не стал больше расспрашивать о цыганке, а поинтересовался, как продвигается работа, не в кабаре, разумеется, а та, которую поручил им Леппринсе.

— Отлично! Мы разыскиваем по списку того, кто нам нужен, и лупим его, пока он не свалится без сил. А потом говорим: «Не суй нос не в свои дела!» И удираем, чтобы нас не накрыла полиция.

— В последний раз мы чуть было не влипли. Ну и дали же мы деру! А когда совсем обессилели, пришлось заскочить в таверну, чтобы слегка очухаться. Да как назло там оказался один из тех, кого мы накануне хорошенько отделали. При виде нас у него от страха отвисла челюсть, а во рту не хватало как раз двух зубов, которые мы ему выбили. Мы крикнули ему: «Не суй нос не в свои дела!» — и он пулей вылетел из таверны. Мы из осторожности тоже поторопились смотать удочки.

Больше я уже не носил конвертов в таверну «Альфонсо».

— Если вдуматься хорошенько, — сказал я, — твоя теория неизбежно ведет к фатализму, а твоя идея свободы есть ни что иное, как совокупность ограничений, обусловленных определенными обстоятельствами, которые в свою очередь вызваны предшествующими обстоятельствами.

— Я вижу, к чему ты клонишь, — возразил мне Пахарито де Сото, — хотя, по-моему, ты ошибаешься. Свобода не существует вне реальной действительности (как свобода летать, которая находится за пределами физических возможностей человека), зато в пределах реальной действительности свобода полная и в зависимости от того, как ею воспользуются, сложатся последующие условия. Взять, к примеру, хотя бы протесты рабочих в наши дни. Разве этот факт не обусловлен определенными обстоятельствами? Обусловлен. Все вполне закономерно: слишком низкая заработная плата, несоответствие между ценами и заработной платой, условия труда не могли вызвать иной реакции. Но вот каков будет результат? Этого мы не знаем. Добьются ли трудящиеся выполнения своих требований? Никто не может предвидеть этого заранее. Почему? Да потому что поражение или победа зависят от выбора средств. Вот почему — таков мой вывод — задача всех и каждого из нас состоит не в том, чтобы бороться за какую-то абстрактную свободу и прогресс — все это пустые слова, — а чтобы способствовать созданию таких условий, которые позволят человечеству жить лучше и откроют перед ним широкие и ясные перспективы.

…Еще до того, как я лично приступил к расследованию дела, ныне именуемого «Делом Савольты», мне стало известно о якобы преднамеренных покушениях на десятерых рабочих с предприятия, носящего то же имя. Существовало мнение, будто вышеупомянутые нападения на рабочих (все они ограничились побоями, без смертельного исхода) были совершены по наущению руководителей предприятия с помощью наемных убийц, чтобы пресечь в корне готовившуюся забастовку. Проведенное расследование (оно проводилось без чьего-либо постороннего вмешательства) показало, что не имелось никаких улик или хотя бы отдаленных намеков на то, что капиталисты причастны к этому делу. Предполагалось, что покушения эти были организованы рабочими того же предприятия вследствие постоянных распрей и борьбы за лидерство между двумя видными бунтовщиками: неким Висенте Пуэнтегарсиа Гарсиа и Х. Монфортом: первый из них — известный андалузский анархист, а второй — опасный каталонский коммунист и друг Хоакина Маурина (смотри прилагаемую карточку). На основе доносов одного из тех, на кого якобы было совершено нападение (насколько мне помнится, речь шла о Симбо), и вследствие проведенных расследований были произведены аресты. Среди арестованных оказались Пуэнтегарсиа Гарсиа, Х. Монфорт, а также Сатурнино Монхе Огаса (коммунист), Хосе Оливерос Кастро (анархо-синдикалист) и Хосе Симо Ровира (социалист). Все они, или почти все, вскоре были выпущены на свободу, и ни один из них не находился под арестом к тому моменту, когда я приступил к расследованию «Дела Савольты».