Сергею уже шесть лет! Наверно, отвык. А может, и совсем забыл… Да нет, Дина же как-то писала, что он, как придет из садика, по десять раз заглядывает в почтовый ящик, нет ли письма от папы… Как-нибудь тихим вечерком пойдем втроем на Венец, будем смотреть на плывущие по Волге теплоходы, баржи, на тающие в мареве заволжские дали… Дождемся, когда начнут зажигаться огоньки бакенов, фонари в сквере, из парка будет доноситься музыка… А впереди — самая трудная операция. Еще бы хоть раз пройтись по родному городу с дорогими сердцу людьми, насмотреться на их лица, а там — будь что будет!

Теплый солнечный день. Настроение приподнятое. Меня провожает почти весь институт — и больные, и персонал. Даже неловко от такого внимания. Слышу шутки, напутствия, пожелания больше сюда не возвращаться. Отшучиваюсь:

— Я бы и рад, да уж больно Ариану Павловичу полюбился.

Сажусь в «Волгу» с красным крестом на кузове, машина трогается. Оглядываюсь — все машут мне вслед.

Вот я и дома. Ох, как тяжело подниматься на пятый этаж. Пришлось несколько раз подолгу отдыхать, пока взобрался. Своим ключом открываю дверь, вношу узел с зимней одеждой, прохожу в комнату. Как хорошо после восхождения на пятый этаж упасть на пружинящий диван, вытянуть ноги, расслабиться… Диван словно понимает мою радость возвращения и по такому случаю по-особому добр ко мне. Соскучившимся взглядом обвожу комнату. Еще вчера был в Москве, в больничной палате, а сегодня уже дома… Я — дома!

В первые минуты даже как-то не верится в реальность сбывшегося.

Но исподволь, все настойчивей дает о себе знать тишина, которая, мне кажется, чувствует себя в квартире хозяйкой, а меня — пришельцем. Эта тишина как бы говорит: нет, ты еще не совсем вернулся домой, ведь ты еще не видел ни Дины, ни Сережки.

А мне так не терпится увидеть его! Ведь он здесь, совсем уже рядом!

Не медля больше ни минуты, встаю с гостеприимного дивана и иду в садик. В душе солнечным зайчиком подрагивает предвкушение встречи…

На площадке, обсаженной кленами и сиренью, раздаются визг, плаксивые голоса, смех детей. Они догоняют друг друга, толпятся у доски-качели, облепили деревянную машину. Меня сразу окружает стайка любопытных:

— За кем вы пришли?

— Вы чей папа?

— А зачем у вас палочка?

— Кого вам позвать?

Я прошу позвать Сережу. Гонцы мчатся в разные стороны с восклицаниями:

— Овчаров Сережа, за тобой пришли!

Из теремка, разрисованного петухами, вылезает Сергей… Как вырос! И загорел. Круглая, смышленая мордашка, коротко подстриженная светлая челка. Смотрит на меня удивленно. Он в зеленой клетчатой рубашке, в коротких черных штанишках на лямках. Колени вымазаны землей.

— Кто это? — спрашивает воспитательница, показывая на меня.

— Папа, — он радостно улыбается и подбегает ко мне.

Не забыл…

— Здравствуй, Сережа.

Сергей хлопает ладошкой по моей ладони:

— Здравствуй. А чё ты такой толстый?

— Да вот… толстый…

— Вот и дождался своего папу, — говорит воспитательница.

Снова взбираемся на пятый этаж. Сережа не отходит от меня ни на шаг.

С нетерпением жду Дину. Даже немного волнуюсь. После работы она зайдет в садик за Сергеем и узнает, что я приехал. (Конечно, интересней было бы появиться неожиданно!)

Наконец, в замочной скважине звякает ключ. Отворив дверь и увидев меня, Дина издает приветственно-удивленное «Хо!» и бросается мне на грудь.

Но я вдруг чувствую, как меня неприятно кольнуло. Точно льдинка упала средь солнечных зайчиков, трепыхавших в груди все это время. Дина сделала это чуть порывистей, усердней. Так обычно встречают гостей, когда хотят показать, как им рады.

Весь вечер меня не покидает ощущение, что я для Дины — гость, которого стараются убедить, как рады его приезду.

У меня начинает побаливать позвоночник. Иду к врачу.

Она сидит за столом, смотрит внимательно, чуть покровительственно; движения уверенные, даже решительные; в голосе — подкупающе авторитетные нотки: она сразу располагает к себе пациента.

— Вот видите, — говорит она, — вы потеряли надпочечник, а что это дало? Вы сейчас хуже выглядите, чем до операции. — Качает грустно головой. — А что теперь обещают?

— Удалить и правый надпочечник.

— Ка-ак? И вы соглашаетесь?

— Конечно.

— А вы знаете, что человек без надпочечников жить не может? — говорит она с внушительным намеком.

Я вовремя сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Вот он, «незыблемый» канон в действии!

— Живут без надпочечников. Может, и у меня получится.

— Отчаянный вы человек.

— Уж какой есть.

Я знаю, врач желает мне только хорошего, хочет дать добрый совет. Но…

Из поликлиники захожу в садик, и мы с Сергеем отправляемся гулять. На тротуарах много людей: идут с работы. Жара начинает спадать. На выцветшем небе — легкие перистые облака. Иногда налетает ветерок, взвихривая пыль и заставляя трепетать листву деревьев. Подходим к дородной, раскрасневшейся на солнце лотошнице, покупаем любимый Сережкин пломбир в вафельном стаканчике. Сережку забавляет, что мороженое можно съесть вместе с посудой.

— Папа, вон мама с работы идет! — говорит вдруг Сергей и тянет за руку, чтобы прибавил шагу.

Но Дина неожиданно переходит на другую сторону улицы и скрывается в магазине.

Это уже второй раз… Она избегает встречи на улице. Первый раз я старался убедить себя в том, что она в самом деле не заметила нас, что ей необходимо было зайти в полуфабрикаты. Но сейчас она видела нас с Сергеем. Не хочет, чтобы ее видели рядом с мужем.

Все чаще приходит Дина с работы чем-то недовольная, на нее находят приступы беспричинного раздражения. Давно уже я не вижу, чтобы она накручивала на палец локон и напевала, хлопоча по дому. Я понимаю, это я — причина ее плохого настроения…

Любимое место наших с Сергеем прогулок — Венец. Оттуда, с высокого обрыва, суда кажутся игрушечными, и когда Сережа впервые увидел теплоход у причала, то удивился, какой он большущий. Смотреть на водную ширь, сливающуюся на севере и юге с горизонтом, на размытые далью заволжские просторы я могу часами. На душе тогда становится тоже просторно и легко. Сергей расспрашивает, куда течет Волга, почему этот берег высокий, а на той стороне низкий, куда плывут пароходы, почему одни дымят, а другие не дымят…

Опускаются сумерки, с Волги тянет прохладой. Зажигаются мерцающие огни бакенов. Огоньки кажутся звездами, упавшими в воду. На судах и баржах тоже зажигаются огни — желтые, красные, зеленые. Пассажирские теплоходы проплывают, прошитые огненной строчкой светящихся иллюминаторов, палубы освещены, оттуда доносится веселая музыка.

Сумерки сгущаются. В скверике зажигаются фонари. Сергей играет с ребятами в прятки. А я все сижу на скамейке, глядя на Волгу, на нарядную публику. Влажный речной воздух доносит тонкий запах ночной фиалки или духов, когда мимо проходят девушки. Слышатся гудки пароходов, где-то — девичий смех. Над ухом тонко зудит комар.

А совсем недавно я мог только мечтать обо всем этом. Да и сейчас меня не покидает ощущение, что я — отпускник, что недолго мне наслаждаться этой благодатью.

И молодежь, и дряхлые старички прогуливаются по аллеям парами. Я завидую им, иногда не в силах подавить щемящую боль в сердце. Из того, о чем мечталось, сбылось далеко не все. А ведь я ни о чем сверхъестественном не мечтал. Только бы разок-другой пройтись по скверику с теми, кого считал самыми родными, посидеть втроем на скамейке, глядя на далекие огни бакенов.