Впоследствии он будет отчаянно убеждать американцев в своей непричастности к этой варварской акции. «Если бы я приказал убить Нина, — то ли возмущался, то ли удивлялся он, — это дискредитировало бы Россию в глазах всего мира».
…В октябре 1937 года в Испанию пожаловал Михаил Шпигель-глаз, заместитель начальника ИНО НКВД. Его приезд был вызван некоторыми текущими разведоперациями, к которым была причастна «легальная» резидентура в Париже. Но и к «хозяйству» Орлова он также проявил интерес, тем более что считал самого Орлова профессионалом высокого класса, отзывался о нем уважительно. Детальное же знакомство с работой испанской резидентуры было запланировано на июль 1938 года, причем с заслушиванием очередного годового отчета резидента. Однако запланированная поездка Шпигельглаза в Валенсию неожиданно оказалась под вопросом, поскольку после провала нескольких агентов в Бельгии и Франции возникли опасения, что и его, появись он в этих странах или в Испании, могут арестовать: он курировал работу арестованных агентов, поэтому было принято решение провести встречу с Орловым и заслушать его отчет на борту парохода «Свирь», который как раз в это время должен был приплыть в Антверпен. 9 июля 1938 года соответствующая шифртелеграмма за № 1743 ушла в Барселону, к Орлову.
По признанию самого Орлова, шифровка, на первый взгляд, выглядела обычным, рутинным вызовом на встречу с одним из руководителей ИНО. Но когда он прочитал ее еще и еще раз, то вирус подозрительности стал все настойчивее подсказывать ему, что шифровка — ловушка, в которую его пытаются заманить. Справедливости ради следует подчеркнуть, что настрою на то, что это — ловушка, способствовала безжалостная чистка, которую проводили в НКВД и, разумеется, в ИНО Ягода и сменивший его Ежов. Главным объектом этой чистки были старые кадры, прежде всего, руководящего звена.
В июне 1937 года из Лондона был отозван сменивший Орлова резидент нелегальной резидентуры Теодор Малли, который знал, что с ним будет, но предпочел расстрел бесчестию спасения жизни бегством. Его расстреляли как «германского шпиона».
В июле еще один резидент НКВД, в Париже, В. В. Смирнов[16] также был вызван в Москву и расстрелян за «государственную измену».
Феликс Турский, ответственный сотрудник ИНО, недавно удостоенный ордена Красной Звезды, выбросился из окна своего кабинета на Лубянке.
В общей сложности более 40 офицеров НКВД были в 1937 году отозваны из-за кордона в Москву и там расстреляны.
Отказался ехать в Москву нелегал Рейсе.[17] Получив роковой вызов в Центр в июле 1937 года, он вместе с женой и ребенком бежал из Парижа в Швейцарию.
Его примеру последовал Кривицкий,[18] перебравшись из Гааги в Париж, где попросил защиты и убежища у французской полиции.
Знал Орлов и то, что его зять Кацнельсон, заместитель наркома внутренних дел Украины, репрессирован. Так что почва для волнений и подозрений у Орлова была. Оставалось лишь сделать выбор. И он его сделал.
«Подтверждаю получение вашей телеграммы за № 1743», — отрапортовал он в Центр. А 12 июля 1938 года, прихватив из кассы резидентуры 60 тыс. долларов, по тем временам сумму весьма значительную, покинул свой кабинет в Барселоне и отправился, но… не в Антверпен. «Вместо этого, — писал он впоследствии, — я позвонил жене, договорился встретиться с ними в определенном отеле в Перпиньяне и бежал».
Перпиньян — это уже Франция. Затем Париж — Шербур — Монреаль. Жизнь за океаном началась с того, что Мария, жена Лейбы, открыла сберегательный счет в Монреальском банке за № 300937 на имя Берг Марии Владиславовны.
Там же, в Монреале, Орлов написал письмо своему главному шефу — наркому внутренних дел Ежову. Затем это письмо было доставлено в посольство СССР в Париже Натаном Курником, кузеном Лейбы Фельдбина. Из Парижа письмо переправили в Москву, на Лубянку. На конверте, опечатанном сургучом, было четко выведено на русском: «Только лично Николаю Ивановичу Ежову. Никому другому не вскрывать. Швед».
Основное содержание этого многостраничного послания сводилось к следующему:
«Николаю Ивановичу Ежову
Я хочу объяснить Вам в этом письме, как могло случиться, чтобы я после 19 лет безупречной службы Партии и Советской власти, после тяжелых лет подполья, после моей активнейшей и полной самопожертвования борьбы последних двух лет в условиях ожесточенной войны, после того, как Партия и Правительство наградили меня за боевую работу орденами Ленина и Красной звезды, ушел от Вас.
…9 июля я получил телеграмму, лишенную всякого оперативного смысла, в которой я ясно прочел, что мне по диким и совершенно непонятным мотивам устраивается ловушка на специально посланном для захвата меня пароходе «Свирь».
…Таким образом я знал, что моя судьба предрешена и что меня ждет смерть.
…Но даже не это, не угроза беззаконной и несправедливой расправы остановила меня от поездки на пароход… Сознание, что после расстрела меня, ссылки или расстрела моей жены, моя 14-летняя больная девочка окажется на улице, преследуемая детьми и взрослыми как дочь «врага народа», как дочь отца, которым она гордилась как честным коммунистом и борцом, — выше моих сил.
Я не трус. Я бы принял и ошибочный, несправедливый приговор, сделав последний, даже никому не нужный, жертвенный шаг для партии, но умереть с сознанием того, что мой больной ребенок обречен на такие жуткие муки и терзания, — выше моих сил.
Мог ли я рассчитывать по прибытии в СССР на справедливое разбирательство моего дела? — Нет и еще раз нет!
…Факт не открытого вызова меня домой, а организации западни на пароходе, уже предопределил все. Я уже был занесен в список <<врагов народа» еще до того, как моя нога вступила бы на пароход… Я хочу, чтобы Вы по-человечески поняли всю глубину переживаемой мною трагедии преданного партийца, лишенного партии, и честного гражданина, лишенного своей родины.
Моя цель — довести своего ребенка до совершеннолетия.
Помните всегда, что я не изменник партии и своей стране. Никто и ничто не заставит меня никогда изменить делу пролетариата и Сов. власти. Я не хотел уйти из н/страны, как не хочет рыба уйти из воды. Но преступные деяния преступных людей выбросили меня, как рыбу на лед… По опыту других дел знаю, что Ваш аппарат бросил все свои силы на мое физическое уничтожение. Остановите этих людей!
…Если Вы меня оставите в покое, я никогда не стану на путь, вредный партии и Сов. Союзу. Я не совершил и не совершу ничего против партии и н/страны.
Я даю торжественную клятву: до конца моих дней не проронить ни единого слова, могущего повредить партии, воспитавшей меня, и стране, взрастившей меня.
ШВЕД»
В Москве первая реакция на исчезновение «Шведа» была бурной. Лубянка, как выразился Павел Судоплатов, была «буквально взбешена»; «я подписал так называемую «ориентировку» по его розыску, которую надлежало передать по нашим каналам во все резидентуры».
В ориентировке указывалось, что причиной исчезновения Орлова и его семьи, скорее всего, является их похищение британской, германской или французской спецслужбой. Дело в том, что, по оперативным сведениям, подобные намерения высказывались представителями именно этих спецслужб. Об этом также говорилось в ориентировке. Допускался и такой вариант, как измена.
Когда же на Лубянке получили письмо от «Шведа» из Монреаля, все стало на свои места. И в личном деле «Шведа» в августе 1938 года появилась запись о том, что его «бегство рассматриваем как результат испуга и недоразумения». И далее: «Сам факт побега является антипартийным поступком, граничащим с предательством». Каких-либо документальных данных, свидетельствующих о том, что «Шведа» намеревались репрессировать — завлечь в ловушку, как выражался «Швед», и расстрелять, в его личном деле не было обнаружено.
