Ответ Эйтингона был доложен Сталину и, к удивлению окружающих, произвел на него большое впечатление. Последовал приказ разобраться во взаимоотношениях между резидентурами НКВД в Париже и Барселоне, а также проверить документацию о передаче там, на месте, и приеме здесь, в Москве, золотого запаса Испании. Эйтингона же оставили в покое.
И еще одна черта была присуща «Тому». Он неизменно проявлял внимание и заботу о своих коллегах, особенно молодых. Однажды ему принесли личное дело молодого чекиста, который родился, вырос и многие годы работал неподалеку от границы с Польшей. Руководство тамошнего отдела ГПУ предполагало заслать молодого чекиста на территорию Польши, в район, граничащий с его родными краями, в знакомые, мол, с детства места. Эйтингон отклонил это предложение: рядом с родными местами, хоть и по другую сторону границы, парня могут запросто опознать и арестовать. Однако, вынося такой вердикт, он не отослал обратно личное дело, а позвонил руководителю отделения ГПУ по Дальнему Востоку и рекомендовал взять на работу молодого чекиста.
Эйтингон не только не закрывал глаза на результаты сталиниза-ции Советского Союза, но и открыто высказывался по этому поводу. В кругу близких друзей он, в частности, не стеснялся говорить о том, что партия большевиков больше не является отрядом единомышленников, преданных коммунистическим идеалам и принципам социальной справедливости, что она превратилась в машину управления народом и страной. Позволял он себе и такие шутки: «При нашей системе есть лишь одна, впрочем, тоже не гарантированная возможность не закончить свои дни в тюрьме. Надо не быть евреем или генералом госбезопасности».
…Вскоре после окончания войны по инициативе Хозяина была проведена реорганизация сначала советских вооруженных сил, а затем и органов госбезопасности. Вместо НКВД появилось МГБ — Министерство государственной безопасности, которое возглавил Абакумов.
Буквально через неделю после своего официального назначения он вызвал к себе Эйтингона и Судоплатова и заявил: «Почти два года назад я принял решение никогда с вами не работать. Но товарищ Сталин, когда я предложил освободить вас от выполняемых вами обязанностей, сказал, что вы должны продолжать работать в прежней должности. Так что, давайте срабатываться».
И Эйтингон, и Судоплатов прекрасно помнили, с чего все началось. Это действительно произошло почти два года назад, в самый разгар стратегических дезинформационных радиоигр «Монастырь» и «Послушники». Абакумов, возглавлявший тогда СМЕРШ, в один прекрасный день появился у них и тоном, не терпящим возражений, заявил, что по решению Советского Верховного Главнокомандования все руководство радиоиграми переходит от НКВД в ведение Наркомата обороны, а точнее — в его руки. Судоплатов и Эйтингон согласились с этим, по при условии, если будет на то приказ вышестоящего начальства. И приказ поступил через день — оставить обе радиоигры в ведении НКВД. Наскок Абакумова с целью заполучить в свои руки радиоигры, за ходом которых постоянно следил сам Сталин, не удался. Тогда-то он и сказал: «Учтите, я этого не забуду. Я принял решение в будущем не иметь с вами никаких дел».
Началось то, что и должно было начаться. Через несколько дней после злополучной беседы в кабинете Абакумова Эйтингон вместе с Судонлатовым был вызван на заседание специальной комиссии ЦК ВКГ1(б), рассматривавшей «преступные ошибки» прежнего руководства госбезопасности во главе с Меркуловым, в том числе и решение о приостановлении уголовного преследования сторонников Троцкого в 1941–1945 годах. При обсуждении этого вопроса Абакумов обвинил Эйтингона и Судоплатова в «преступных махинациях» — в незаконном вызволении в 1941 году «своих дружков» из тюрем и содействии им в уклонении от «заслуженного наказания».
А дальше пошло-поехало. В июле 1946 года Абакумов расформировал Четвертое управление МТБ и таким образом избавился от Судоплатова и Эйтингона. Правда, ненадолго, осенью того же года решением ЦК и правительства создается Бюро МТБ № 1 по диверсионной работе за границей. Судоплатов был назначен его руководителем, а Эйтингон — его заместителем. Более того, сверхсекретным приказом Сталина на Эйтингона возлагают организацию и практическое руководство операциями по содействию спецслужбам китайской компартии в локализации сепаратистского движения уйгуров в Восточном Туркестане. Так назывался тогда нынешний Синьцзян-уйгурский автономный район КНР. В тот период японцы спровоцировали там вооруженные выступления местного населения — уйгуров и казахов — против китайских коммунистов и Советского Союза. Во главе этого вооруженного восстания стоял японский агент Осман Батыр, который унаследовал и умело использовал антикитайские лозунги популярного в массах уйгурского деятеля Али-хана Тере, провозгласившего еще в 1944 году независимость Восточного Туркестана.
Эйтингон блестяще справился с поручением. Вместе с Прокопюком, легендарным партизанским командиром, Героем Советского Союза, он в сжатые сроки организовал мощное противодействие уйгурским националистам, благодаря чему в течение трех лет, 1946–1949, сепаратистское движение в Восточном Туркестане полностью сошло на нет. Проделанная Эйтингоном работа и на этот раз получила высокую оценку Кремля.
А через два года, 28 октября 1951 года, его арестовали в аэропорту Внуково, прямо у трапа самолета, на котором он вернулся из Литвы, где сумел обезвредить лидеров антисоветской подпольной организации.
Эйтингона обвинили в соучастии в заговоре врачей-сионистов, намеревавшихся умертвить Сталина и других членов Политбюро и таким путем захватить власть. Эйтингон якобы обучал врачей-за-говорщиков методам проведения террористических акций и с этой целью прятал у себя в рабочем кабинете мины, взрывчатые вещества, взрывные устройства, закамуфлированные под обычные электроприборы. А роль связника между ним и злодеями-врачами выполняла его сестра Соня Исааковна Эйтингон, известный врач-терапевт, главный врач поликлиники автозавода (нынешнего ЗИЛа). Ее арестовали годом раньше.
«Дело врачей», к которому присовокупили и Эйтингона, лопнуло как мыльный пузырь сразу же после смерти Сталина. И 28 марта 1953 года он вышел из тюрьмы на свободу. В связи с обострением язвенной болезни и общим истощением его тотчас госпитализировали. Однако через пару месяцев, точнее — 21 августа 1953 года, Эйтингон опять оказывается за решеткой. На этот раз ему инкриминируют соучастие в акциях по ликвидации неугодных только что арестованному Лаврентию Берии лиц. Оказывается, вместе с Судо-платовым, своим непосредственным начальником, Эйтингон планировал и осуществлял на конспиративных квартирах и в загородных резиденциях операции по устранению противников Лаврентия Павловича, используя для этого специальные яды, позволявшие затем преподносить смерть жертвы как результат болезни или несчастный случай. Все эти обвинения, разумеется, не имели под собой никаких оснований. Это была грубая, целенаправленная политическая провокация. Тем не менее приговор был оглашен. И вскоре обителью осужденного на двенадцать лет заключения Эйтингона стала Владимирская тюрьма. Но и там он не сдавался. С присущей ему принципиальностью боролся за восстановление своего доброго имени, за справедливость. При этом он был не одинок. За него боролись верные друзья и коллеги.
Рамон Меркадср, едва получив Звезду Героя Советского Союза, начал требовать от руководства органов госбезопасности, а также от ЦК КПСС, пересмотра дела Эйтингона и его освобождения из тюрьмы. В течение 60-х годов он буквально бомбил Лубянку и Старую площадь своими обращениями на имя Шелепина, а затем сменившего его на посту председателя КГБ Семичастного, а также «серого кардинала» Суслова. Заступничество Меркадера вызывало раздражение на Старой площади. Суслов прямо заявил ему: «Мы решили для себя судьбу этих людей раз и навсегда. Не суйте нос не в свои дела».
Но Меркадер не унимался. Вскоре его стали поддерживать Долорес Ибаррури, руководство французской, а также австрийской компартий. Образовался некий единый фронт борьбы за реабилитацию Эйтингона. И это, в конечном счете, дало свои результаты.
