— Ну и поработал я сегодня! — произносит он удовлетворенно. — Все кости ноют.

— Может, вам лучше отдохнуть?

— Отдохнем, когда помрем. Чего там! С людьми тоже побыть надо. Факт!

— А как же завтра воскресник?

— Все будет нормально, не беспокойся. Всему свое время. Что-то моего «лапочки» не видать. Пора бы ему уже быть.

— Папочки?

— Это мы так его прозвали за то, что он всех называет сынками. Опаздывает, старый плут! Наверно, пропустил уже где-нибудь рюмочку для бодрости. Только бы не хватил лишку, а то пиши пропало, и, дело ясное, к Феликсяку мы сегодня не попадем.

Дядя уже собрался. Он ждет и нервничает, все чаще поглядывая на стрелки часов. Ходит по комнате от окна к двери, прислушивается, наконец сбрасывает пиджак, ложится на кровать и включает радио.

— Не иначе, напился! Не иначе! — бормочет он сердито и говорит что-то еще, но слов не разобрать — их заглушает нежная лирическая песенка в исполнении Славы Пшибыльской.

Михал садится на кровать, чтобы лучше видеть дядю. Кажется, заснул? Намаялся сегодня, бедняга. Покрасить комнату у медсестры хоть и невелик труд, но и отдыхом его не назовешь.

Пусть отдохнет. А с этим «папочкой» здорово получилось. Михал не испытывал ни малейших угрызений совести. Он же действовал из самых лучших побуждений: для общего блага и во имя здоровья дяди.

Михал встает, приглушает радио и всматривается в спящего.

Две глубокие морщины, бегущие от носа к кончикам губ, кажутся сегодня глубже, тени под глазами — темнее, чем всегда. Лицо серое, утомленное. Наверно, дядя сегодня и не обедал. Не было времени, да и на сытный ужин рассчитывал…

«Дай-ка я сам приготовлю ужин». Пусть дядя пока отдохнет, а когда все будет готово, Михал его разбудит.

Пойти посмотреть на кухню — можно ли там уже готовить? Сразу за дверью в нос бьет острый запах мастики. Это у Петровских натирают полы. Стулья, составленные попарно, вынесены в коридор, даже швейная машина и та нашла здесь свое временное пристанище.

Зато на кухне уже и следа нет от вещей медсестры. Пол тщательно помыт, а сама пани Анеля кончает натирать пол в коридоре перед своей комнатой.

— Уже? — удивляется Михал. — Я думал, что здесь еще все вещи стоят, а вы уже внесли?

— У меня все делается живо-быстро, и готово. Петровские сегодня полы натирают, нельзя же, чтобы к ним отсюда известку таскали!

— Подумаешь! До праздников еще сколько дней! Чего торопиться?

— Не грех и до праздников в чистоте пожить. Твоя мама тоже, наверно, делает уборку.

— Может, и делает. Маме труднее — с ней малышня. А теперь, когда я здесь, за ними и подавно присмотреть некому. Я хотел раньше поехать… да вот не получилось…

— Успеешь еще, успеешь. Ну, а как ты себя чувствуешь? Я тебе на ночь еще раз массаж сделаю. Не лежится тебе?

— Сегодня у меня уже ничего не болит. Лежать больше не буду! Я вышел посмотреть, можно в кухню пройти или нет: надо ужин готовить. Сделаю яичницу с салом.

— Ну, я вижу, и правда все уже в порядке, если ты за стряпню взялся. А может быть, ты не откажешься от жареной картошки?

— Если она вам не нужна, не откажусь, а то, похоже, дядя совсем голодный.

— А разве дядя еще не ушел? — удивляется пани Анеля.

— Нет. Лег на кровать и уснул. Устал.

— Ну, что ты скажешь! Я же хотела приготовить ужин, а он отказался, сказал, что поздно и куда-то спешит. Ну-ка, погоди, я тоже кое-что добавлю к ужину. Дядя мне всю комнату покрасил, надо его отблагодарить.

На свежевыстиранной скатерти стоит блюдо с колбасой, тарелка с маринованными огурцами, масло и хлеб. Михал вносит блюдо с поджаренным картофелем. За мальчиком идет пани Анеля со сковородкой яичницы и бутылкой пива.

— Подъем! Живо-быстро! Ужин на столе! — кричит она вместе с Михалом.

Черник вскакивает, приглаживает рукой шевелюру и, видя, как соседка раскладывает по тарелкам яичницу, обрадованно говорит:

— Поди ж ты, и дома, оказывается, можно вкусно поужинать!

— Не то, конечно, что в гостях, но голодным не останетесь.

— Ох, волка бы, кажись, съел! — откровенно признается механик. — Пообедать сегодня не успел, а дома не хотел портить аппетит перед званым ужином.

— А что случилось? Почему вы не пошли?

Дядя рассказывает о «папочке», а Михал размышляет: сказать правду прямо сейчас или лучше попозже, когда медсестра уйдет? Пожалуй, лучше попозже, решает Михал.

Утолив голод, выпив стакан пива, механик повеселел.

— Оно, пожалуй, и лучше, что я остался дома: по крайней мере, высплюсь по-человечески. Но отказываться было нельзя, иначе и Феликсяк, и все остальные сказали бы, что я не пошел из зависти.

— Почему из зависти? — любопытствует пани Анеля.

— Тут такое дело… продвижение по работе… бабка на двоих гадала: то ли он, то ли я. Оба мы работаем давно, оба на хорошем счету. Дали ему, вот и…

— А почему не вам? — заинтересовался Михал.

— Кто ж его знает? Да я ему не завидую. Мне и без продвижения неплохо живется, а он человек женатый, с ребятишками, для него это важно. Пускай себе! Он даже на курсы записался.

— А! Если на курсы… — начала пани Анеля, но, взглянув на Михала, запнулась, — если на курсы, тогда, конечно, ему предпочтение. А вы что же, не могли на курсы записаться?

— На старости лет? — Механик пожал плечами. — Нет, это уже не для меня.

— На старости? — повторила пани Анеля и всплеснула руками. — Хотела я сохранить в секрете — вдруг осрамлюсь, — но если на то пошло, то признаюсь: я тоже записалась на курсы!

— Доктором хотите стать? — рассмеялся механик.

— Не доктором, это уже не для меня, а вот квалифицированной медицинской сестрой буду.

— Вы и без того медсестра! Столько лет работаете в больнице, — наверно, с закрытыми глазами можете сделать все лучше, чем другой молодой доктор.

— Конечно, практика у меня большая, а вот теории не хватает. Поэтому, когда осенью организовали у нас курсы, сам ординатор сказал мне: «Иди учись! Получай диплом!» Он не говорил, что я стара, хотя лет мне немало, побольше вашего.

— А платить будут больше? — поинтересовался Михал.

— Конечно. И зарплата больше и почет: все медсестры отделения в моем подчинении будут.

— Разве дело в этом? — махнул рукой механик. — Заработок, оно конечно, но…

— А разве вам не хотелось бы быть инженером или директором?

— Упаси бог! — воскликнул Черник. — Брать на себя такую ответственность? Обо всем беспокоиться, с людьми ссориться, спорить! К примеру, Феликсяк будет теперь бригадиром. Узнает он еще, почем фунт лиха, ох, узнает! Никто его не заставлял — сам напросился! А я и норму выполню, и приработать успею, да еще и время останется…

— …чтобы выпить, — подсказал Михал.

— …чтобы выпить, — повторил дядя, но тут же спохватился: — Ну, ну, поговори мне еще! Я за свои пью, понятно?

— Да пейте сколько влезет, пожалуйста, только моего не пропивайте. Но я вот думаю: дадут вам новую квартиру, что вы в нее поставите? Бутылки из-под водки?

Лицо у дяди залилось краской, а на висках вздулись жилы. Он смотрел на Михала молча, но лежащие на столе руки стиснулись так, что побелели суставы. Медсестра возмутилась:

— Михал, кабы не был ты болен, дала бы я тебе подзатыльник! Вы знаете, — обратилась она к механику, — его надо прибирать к рукам. Думаете, он только вам так дерзит? Всем! Другой раз как скажет что-нибудь, словно шилом кольнет. Надо же — какой язык вредный! Переделывай ты себя, Михал, переделывай, пока не поздно, иначе трудно тебе будет с людьми жить. Послушай доброго совета!

Пани Анеля вздохнула и, заметив, что гнев механика несколько улегся, поднялась, собрала со стола посуду и, поблагодарив еще раз за помощь, ушла.

Михал ждал, что будет дальше. Он и сам видел, что разозлил дядю, но не совсем понимал, чем именно.

— И в кого у тебя язык вредный? — услышал он наконец. — Мать — женщина тихая, скромная, слова никому не скажет…