Сумерки застали нас на лестнице базилики Сакре-Кёр. Мы присели на ступеньках немного отдохнуть — ноги горели от долгого хождения по Парижу. Теперь бесконечный город был перед нами как на ладони.

— Я так рада, мамочка, что ты живешь здесь.

— Я здесь не живу, а временно пребываю. И не знаю, как долго еще пробуду.

— Не говори так. Саша боится этих твоих мыслей. Он не заслуживает такого отношения.

— Понимаешь, я не хочу, чтоб кто-то считал мои морщинки.

Эва аж подскочила на лавке:

— Что ты такое говоришь?! Твои морщинки тебя украшают. У тебя такое интересное лицо… Твое лицо мне нравится больше, чем Катино, красивое и без морщин… Я совсем не удивляюсь, что он полюбил именно тебя.

— Мне бы еще полюбить себя…

— Да, это всегда было твоей проблемой, мама. Тебе надо помнить об этом и больше прислушиваться к тем, кто тебя по-настоящему любит.

Вот такая мудрая моя Эва. И такая родная. Произошло так, что, не понимая друг друга как мать и дочь, мы отыскали дорогу к нашим сердцам как две женщины.

На табло высветился номер рейса Польских авиалиний. Можно идти регистрироваться и сдавать чемодан в багаж. Он вдруг стал таким тяжелым, что не получается сдвинуть его с места. С самого раннего утра я передвигалась с ним по всему аэропорту, а теперь не в состоянии оторвать от пола. Пихаю его перед собой по скользкому мрамору.

Небольшая операция оказалась не такой страшной, как я предполагала. Возможно, все зависело от настроя — я перестала к этому относиться как к неминуемой катастрофе, посчитав ее просто малоприятной необходимостью. Профессор Муллен сдержал слово, я провела в клинике только одну ночь, утром меня выписали. Дома я сразу пошла под душ и долго стояла под ним, смывая ненавистный больничный запах. Меня радовало, что все уже позади, а самое главное, что это удалось провернуть без участия Александра. Хотя и не совсем. Пришлось рассказать ему о биопсии — нам нельзя было жить супружеской жизнью по крайней мере две недели. Саша сразу насторожился:

— Все действительно так, как ты говоришь? Страшное позади?

— Да, все так. И не будем больше об этом.

Америка произвела на него впечатление, хоть он и не хотел в этом сознаваться. Оказалось — вот неожиданность! — там есть пара-тройка интеллигентных людей, которые не носят ковбойских шляп и полусапожек на каблуках. Его книга заняла в рейтинге бестселлеров пятую строчку.

— Теперь мы сможем многое себе позволить, — сказал он, — снимем квартиру побольше, а может, даже купим.

— Зачем?

— Нам, научным работникам, нужно пространство. Да вот хотя бы для книг.

— Может, ты и ученый, только я — одно воспоминание о нем.

Он быстро взглянул на меня:

— Переговоры в Нантере окончились безрезультатно?

— Нет, почему же, в том-то и дело, — возразила я. — Перед тобой новоиспеченный учитель языка.

Он рассмеялся:

— Ты, Юлия, мастерица преуменьшать.

Обедать мы отправились в ресторан на Монмартре, в тот самый, куда он прежде ходил один.

— А как у вас с Эвой? На чем расстались?

— По-моему, расстались очень по-доброму.

— Она потрясающая девушка.

Сказал, что не привез мне никакого подарка: не нашел ничего, что было бы достойно меня. Но у него есть идея. В один из дней мы поехали с ним на блошиный рынок в самом центре города. Там стояли шеренги палаток, а в проходах между рядами ходили толпы людей, главным образом туристов. Александр прекрасно ориентировался в топографии этой местности, должно быть, бывал здесь не раз (хотя книжек нигде не было видно). Он подвел меня к одной из палаток со старой бижутерией, фарфором и изделиями из серебра. За деревянным прилавком сидела полная, немолодая женщина со следами былой красоты на лице. На ее плечи был накинут цыганской расцветки платок. Седые волосы уложены в узел на затылке. В ушах позвякивали длинные серьги. Она была похожа на цыганку.

— Нина Сергеевна, — обратился к ней по-русски Саша, — привел к вам свою даму, хочу купить ей в подарок что-нибудь из старинных украшений.

Я взглянула на него недоуменно, но он дал мне знаком понять, чтобы я молчала. Женщина окинула меня с ног до головы пронзительным взглядом.

— Мадам пошла бы брошка, но подходящей у меня здесь нет. Загляните ко мне домой вечерком.

Когда мы отошли подальше, я начала выговаривать Александру, что, мол, не нужна мне никакая брошка, да и кто такая вообще эта женщина и надо ли нам идти к ней вечером.

— Надо, — коротко бросил он. — Если Нина Сергеевна пригласила, отказываться нельзя. И если сказала, что нужна брошка, значит, ничего другого искать не стоит.

— Да кто она такая, эта Нина Сергеевна?

— О, это великая женщина, защита и опора всей здешней русской эмиграции.

Таинственная торговка, к которой Александр относился с таким пиететом, жила в богатом районе Марэ в небольшом особнячке, перед домом на ухоженном газоне росло старое разлапистое дерево. У калитки нас встретил сутулый старик, сопровождаемый двумя черными доберманами. В их глазах была какая-то остервенелая злоба, я очень испугалась. Старичок это заметил и коротко скомандовал им что-то, после чего псы исчезли, будто сквозь землю провалились. Мы вошли в просторный салон, обставленный антикварной мебелью. Роскошь так и била в глаза: картины в золоченых рамах, затейливые консоли и этажерки, огромный восточный ковер на полу… Нина Сергеевна сидела в вольтеровском кресле возле небольшого столика, на котором возвышался пузатый самовар. Предложила нам сесть напротив. Она хорошо была осведомлена о делах Александра, называла его Сашей. Особенно подробно расспрашивала о поездке в Америку. Поблагодарила за авторский экземпляр книги на французском языке и пообещала прочитать ее, как только она выйдет на русском.

— Ax, этот Саша, — повернулась она ко мне, — разносторонний, талантливый человек.

С этим нельзя было не согласиться — я тут же вспомнила его кулинарные изыски во время приготовления званого обеда, который мы давали в честь начала нашей совместной жизни. Было трудно поверить, но она все еще продолжалась. Такие мысли мелькали в моей голове, и никто не знал, что через несколько дней я украдкой соберу чемодан и уйду, никому ничего не говоря.

Старичок принес на подносе чашки и заварной чайник под бабой-грелкой в форме курицы из разноцветного бисера. Поставил чайник на самовар. Спустя несколько минут Нина Сергеевна разлила по чашкам заварку, доливая кипяток из самовара. По салону распространился сильный аромат. Жидкость в чашках была темно-бордового цвета, чай был очень вкусный — ничего подобного я в жизни не пила. Хозяйка и Саша пили из блюдечек с сахаром вприкуску. Я знала, что это старинный русский обычай, но не последовала их примеру.

— Вот вы — полька, — начала Нина Сергеевна. — А поляки народ непростой, прямо скажем, тяжелый народ. Но встречались среди них красавцы мужчины. Одного такого я знавала, да только давно это было.

Она так ни разу и не обмолвилась о цели нашего визита, и я была этому рада. Не хотела, чтоб Александр раскошеливался на украшение, которое мне было совсем ни к чему. Наш визит затянулся далеко за полночь. Нина Сергеевна взяла гитару и спела нам несколько романсов. Голос у нее был чарующий. «Не уезжай, ты мой дружочек, печально жить мне без тебя, дай на прощанье обещанье, что не забудешь ты меня…»[21]

Когда мы собрались уходить, она протянула Александру небольшую коробочку. Он только кивнул в ответ.

— В коробочке, наверное, брошка, — сказала я уже в такси.

— Наверняка.

— Но ты не заплатил.

— А вот об этом у тебя голова пускай не болит. Получила обещанный подарок, остальное — не твое дело.

Однако мне это не давало покоя.

— Зачем ей торговать, ведь она и так богата, по-моему?

— Торгует, потому что ей нравится, — ответил он.