Улочка, на которой стоял дом хозяина, круто взбиралась в гору. Вилла была двухуровневая и имела два отдельных входа. Мы получили ключ от нашей калитки, вошли внутрь через террасу, густо заросшую шпалерной розой. Она как раз цвела, источая сильный аромат, который, к несчастью, мешался с вонью стоящего неподалеку устройства для канализационных стоков.

Внутри было сумрачно и попахивало затхлостью давно непроветриваемых матрасов. Зимой помещение не отапливалось. Мы вытащили матрасы на солнце, и к вечеру неприятный запах исчез. Наша часть дома состояла из двух комнат, ванной и кухни. В кухонных шкафчиках мы нашли столовые приборы и тарелки. Был тут и холодильник, забитый продуктами к нашему приезду. То есть мы могли существовать здесь вполне самостоятельно.

Вечером нас пригласили на ужин, пришли также несколько приглашенных — друзья Дмитрия Павловича, которого Александр называл дядей. Все они жили на этой улочке и так же, как пожилой родственник Александра, проводили здесь большую часть года. За столом разговор вертелся в основном вокруг событий далекого прошлого — о старых добрых дореволюционных временах, которые они, впрочем, не помнили. Их родители, к счастью, вовремя выехали из страны, спасая себя и малолетних детишек. Вспоминали какую-то Анну Николаевну, которая на девяносто шестом году тихо угасла в доме престарелых в Филадельфии.

— Так-то, моя дорогая, — обратился ко мне дядя Дмитрий, — ветер истории разметал нас, как ненужные мусорные бумажки, по всему белу свету. Зато наши кости не гниют сейчас в каком-нибудь волчьем доле или выгребной яме.

— А вы бы не хотели сейчас посетить Россию? — спросила я.

— О, нет, увольте, это уже не Россия моих предков… Их Россию расстреляли в доме Ипатьевых. Не случайно тот, кто велел снести дом в Екатеринбурге, заседает теперь в Кремле. Но им так и не удалось стереть память об убийстве царской семьи. Саша написал об этом книгу по заказу французского издателя. Правда всегда выплывет наружу!

— А я всегда знал, что история — это зловредная сука, — вмешался один из гостей. Он был уже пьяненький — с начала ужина почти ничего не ел, только знай себе подливал в рюмку.

Они устроили себе тут некое подобие гетто — на улице слышалась только русская речь. Дядя Александра целыми днями просиживал на веранде, то и дело заговаривая с кем-нибудь из прохожих:

— Здравствуй, Володя, как самочувствие?

— Да так, помаленьку, — отвечал его знакомый, медленно бредя в горку, а Дмитрий Павлович приветствовал уже следующего:

— Как поживаете, Анна Петровна? Как покупки, удачно отоварились?

— Охо-хо, Дмитрий Палыч, дороговизна немыслимая на острове, и всё из-за этих приезжих…

Мой отдых на испанском курорте создал мне массу дополнительных проблем, и одна из них была самая драматичная — надо было ходить на пляж. Для Александра это не представляло сложности: он надевал шорты, гавайскую рубаху навыпуск и все это скидывал на берегу, оставаясь в плавках. Его кожа быстро приобрела красивый оливковый загар, который еще больше оттеняли светлые волосы. Солнце, так немилосердно жалящее меня, было к нему ласковым. Когда он входил в воду, сразу с десяток пар женских глаз начинали следить за ним. Его мускулистое тело, широкие плечи и узкие бедра, длинные, со скульптурно выпуклыми мышцами ноги притягивали всеобщее внимание. Только здесь его мужская красота засияла во всем своем блеске. Все-таки я никак не могла взять в толк: чем же заслужила его внимание, почему он выбрал именно меня, физически малопривлекательную особу? Мое лицо хорошо смотрелось в полумраке парижских кафе, но не в ярком свете, который буйствовал на Майорке. Катастрофа! Несравнимо большей катастрофой было мое тело. Сарафанчик на тонких бретельках хоть как-то защищал от посторонних взоров, но Александр настаивал, чтобы я купила себе раздельный купальник.

— Мне сперва надо привыкнуть к жаре, — говорила я, занимая место под зонтиком. А где-то внутри меня рождался животный страх. Мой любовник требовал, чтобы я на глазах у всех обнажилась. Он ведь не знал моего тела так же хорошо, как его знала я, не знал, какой катастрофой могут обернуться две скупые полоски материи.

— Я боюсь перегреться. Мне ведь нельзя, ты знаешь, — изо всех сил держала я оборону.

— А кто тебя заставляет пластом лежать под солнцем? Искупаться-то ты ведь можешь?

— Вода грязная, в ней полно всякого сора.

Александр внимательно взглянул на меня:

— Слушай, в чем проблема, в конце концов?

— Да ни в чем… в бордовом сарафанчике я чувствую себя лучше всего…

Я старалась избегать его взгляда.

— Ты стесняешься раздеваться? У тебя ведь прекрасная фигура, красивое тело…

Обо мне можно было сказать все что угодно, только не это. Красивым телом обладала девушка, которая тем ранним утром шла по пляжу. Мулатка с обалденным лицом, пышными, иссиня-черными волосами и фигурой, словно выточенной Микеланджело. На ней были только стринги. При каждом движении большие обнаженные груди чуть колыхались — форма их была безукоризненной, большие соски слегка напряжены. А та-алия… то, что называется, осиная, и бедра — высокие и стройные. Она не спеша вышагивала на своих длинных ногах. Да, вот она имела право демонстрировать свою наготу. Тем утром, сидя в тени своего укрытия, я принимала своеобразный парад обнаженных женских тел. И яснее, чем когда бы то ни было, поняла, что такое — увядающая материя. Пляж на Майорке стал своего рода лабораторией, где, словно под микроскопом, я могла наблюдать изменения, которые производит в нас время. Передо мной дефилировали девочки с едва завязавшимися бутонами грудей, женщины — тридцатилетние, сорокалетние, пятидесятилетние, и под семьдесят тоже. Сморщенная, как у варана, шея и обвислые, печальные груди принадлежали немке. Она гордо шла топлес, выпятив подбородок, словно под транспарантом с лозунгом: да, это я, такая, какая есть, и никого это не касается. Никогда я не пойду на то, чтобы присоединиться к этому «голому» походу. Пусть Александр говорит все, что ему угодно. Охотнее всего я сидела бы на затененной терраске перед домом. Там я чувствовала себя в безопасности, но он не хотел с этим мириться и тянул меня на пляж, не понимая, какую боль причиняет мне этим. В один прекрасный день, накупив в магазине всякой всячины, он, проходя в дом, бросил мне на колени маленький сверточек. Развернув, я обнаружила там купальник, на мое счастье, цельный, а не раздельный, но все-таки чересчур оголявший спину.

— Примерь-ка.

— По-моему, слишком маленький…

— Спорим, что он тебе будет как раз. Давай пари?

Я не спеша выбралась из шезлонга и отправилась в ванную. Купальник сидел как влитой. Несмотря на это, я скоренько его стянула и влезла обратно в свой сарафан.

Александр был разочарован:

— Неужели и вправду мал?

Я смутилась и, поколебавшись, сказала:

— Нет… Но… мне кажется я в нем плохо выгляжу. Я никогда хорошо не выглядела в купальниках, у меня короткие ноги…

— Вот придумщица. Это у тебя короткие ноги?

Я грустно улыбнулась:

— Знаю, для тебя я — длинноногая, но на пляже есть и другие люди.

— Нет, ну ты совсем… Какое тебе дело до них? Ты видела вчера на пляже эту стокилограммовую бабу? Да одна ее грудь с целый арбуз, а она себе сидит и в ус не дует, с обнаженным верхом…

— Но я — это я, и я не собираюсь дефилировать с обнаженной грудью. И вообще ноги моей больше не будет на пляже. А будешь заставлять, тут же улечу.

Александр присел на корточки возле моих колен.

— Не буду я тебя заставлять, — сказал он тепло, — просто мне хотелось, чтоб ты вместе со мной вошла в воду…

После этого разговора для меня начались настоящие каникулы. Я сидела в шезлонге и читала журналы, которые Александр приносил мне каждое утро пачками. Он тоже перестал ходить на пляж, плавал в бассейне или полеживал на солнышке возле моих ног.

— А знаешь, дядька отправился со своими дружками на экскурсию. И мы на целый день предоставлены сами себе.