Стояла удивительная тишина. Молча получали бойцы документы, деньги, продовольствие. Никому ни с кем и ни о чем не хотелось говорить. Каждый старался только поближе подойти к Лазо, пожать ему руку.

Вдруг раздался чей-то голос:

— Товарищ командующий, как же так: воевали вместе, а отступать врозь? И мы с вами. Куда вы, туда и мы!

Лазо, подавив вздох, сказал:

— Нет, товарищи, теперь вместе нельзя. Пока надо отдельно, так будет лучше для всех нас.

По указанию партии Лазо должен был уйти в тайгу с группой военных работников, к числе которых была и его жена Ольга Андреевна.

Только одному человеку, не числившемуся в этой группе, Лазо не мог отказать и взял его с собой. Это был молодой казак Виктор, вестовой, который прошел с Лазо Забайкальский фронт и безгранично любил командующего.

Уходить в тайгу решили со станции Малый Невер. Это была даже не станция, а разъезд, поезда здесь редко останавливались, и отсюда казалось легче скрыться незамеченными.

Машинист Агеев, часто помотавший революционным отрядам, привел небольшой состав на Малый Невер. Темной ночью Лазо и его спутники пересели на лошадей и взяли путь… Куда?..

И тут в сознании Лазо промелькнула вся жизнь. Вспомнились молдавские холмы и равнины, горячее солнце, вековые дубы на оргеевских дорогах, рыжий жандарм у афишной тумбы, старый сторож с колотушкой в кишиневском саду, студенческие сходки, карнавал в Дворянском собрании… Но почему-то ярче всего он увидел в своем воображении прощальный вечер перед отъездом в военное училище… «В темную даль» — так назывался рассказ, который прочитал вслух Юрий Булат… Да, в темную даль… Сейчас он действительно едет в темную даль… в неизвестность… в глухую тайгу… На небе ни звездочки, ни единого светлого пятнышка… Все небо обложено непроницае-мой толщей черных туч. Лошади чутьем находят дорогу… Темная, очень темная даль впереди… Но он знает, что за этой темной далью снова будет светить солнце, вновь начнется борьба за светлую жизнь.

Вначале попадались на дороге прииски — Васильевский, Бородинский, а потом лишь домики зимовщиков на таежном тракте напоминали о том, что и здесь, в глухом уголке, существует какая-то жизнь. Но и эти редкие домики — благодать. Можно было протопить печку, согреться, просушить одежду после осенних дождей, выпить кружку горячего чаю. Места для отдыха надо было выбирать, конечно, с большой осторожностью, чтобы не встретиться случайно с белобандитами, которые рыскали в здешних местах в поисках бежавших с приисков рабочих или ушедших в партизаны крестьян.

До Якутска добраться не пришлось. Не успел еще Лазо со своей группой углубиться в тайгу и на сотню километров, как один старик зимовщик рассказал, что на приисках снова хозяйничают прежние владельцы и в самом Якутске также свирепствуют «беляки».

— Ну что же, — сказал Лазо товарищам. — Придется, видимо, прожить некоторое время в тайге и попытаться установить связь с подпольными партийными организациями.

Отрезанные от населенных мест, Лазо и его товарищи к наступившим холодам оказались в тяжелом положении. Жить пришлось на открытом воздухе, спасаясь у костров от леденящей стужи. Питались дичью — зверьем, птицей. Хлеб и соль доставлял знакомый зимовщик, оказавшийся человеком добросердечным, честным и благородным.

— Оставаться в таком положении невозможно, — сказал Лазо своим товарищам. — Давайте подумаем, что делать. У кого какие предложения?

Кто-то посоветовал разойтись по приискам, устроиться на работу и попытаться там установить связь с партийными организациями. Лазо возразил. Итти на прииски — значит наверняка попасть в лапы белогвардейских карателей. Найдутся предатели, и расправы не миновать.

— Умирать не страшно, — заметил Лазо, — если человек имеет перед собою высокую цель. Жизни не жалко. Но отдать ее надо не так, совсем не так…

Предложение уйти на прииски было отклонено.

Тогда один из видных военных работников, Фрол Балябин, заявил:

— Переберемся на китайскую сторону, там нас никто не выдаст, а когда положение немного изменится, вернемся домой и будем продолжать борьбу с контрреволюцией.

— Нет. Переходить на китайскую сторону нельзя, — сказал Лазо. — Там сильна японская агентура, во-первых, а во-вторых, контрреволюционная банда держит в Маньчжурии свою контрразведку. Предложение товарища Балябина неправильно. Возражаю решительно. Предлагаю перебраться в рабочие районы. Там можно будет связаться с подпольными большевистскими организациями и начать создавать партизанские отряды для борьбы с интервентами и контрреволюцией.

Группа разделилась. Часть во главе с Балябиным отправилась на китайскую сторону, а Лазо решил пробираться в Приморье.

Возможность перехода на подпольную работу Лазо обдумывал еще в июне, когда англо-американские части захватили наш Север и двигались на соединение с чехословацкими войсками, выступившими на Волге, Урале и в Сибири. Лазо знал, что наиболее сильной по своему составу, по пролетарской прослойке и связям с населением была в то время приморская организация Коммунистической партии. Он был убежден, что она легче всех других может связаться и с внешним миром. Поэтому когда предстояло избрать место подпольной работы, Лазо решил во что бы то ни стало пробиться в Приморье.

С большими трудностями и предосторожностями Лазо и его товарищи добрались до станции Рухлово Амурской железной дороги… Здесь Сергея приютил в будке железнодорожник Иванов из оловяннинских мастерских, знавший его по Забайкалью.

Каждую минуту Лазо подстерегала смертельная опасность. Нужно было как можно скорее уйти отсюда.

Лазо решил поехать во Владивосток. Но как туда попасть? На железных дорогах царил жестокий террор. Белогвардейские офицеры и японцы постоянно совершали облавы в поездах, проверяли документы. Малейшее подозрение — и тюрьма, порка, пытки, смерть.

Документы — это пустяки. У Лазо на всякий случай были чистые бланки, и он изготовил три паспорта — себе, жене и Виктору. Но и с документами на чужое имя ехать далеко не безопасно. Лазо был слишком известен в здешних краях, и его легко могли узнать. К тому же нашлись бы и предатели, которые не прочь получить солидную плату от белогвардейцев или интервентов — ведь за поимку Лазо враги обещали большую награду.

Старый знакомый машинист Агеев, оказавшийся теперь на станции Рухлово, взялся провезти Лазо на своем паровозе. Но ведь это только до следующей узловой станции. А дальше? Нет, вариант неподходящий.

— Есть, нашел! — сообщил через несколько дней после долгих поисков и раздумий тот же Агеев.

— Ну, что ты нашел?

— Вот какое дело, товарищ Лазо.

И машинист предложил более или менее приемлемый выход из положения: сесть в теплушку к рабочим-китайцам. В то время на Дальнем Востоке для них в составе поезда были специальные теплушки. Агеев проследил, что белогвардейские ищейки обычно обходят своим вниманием китайские вагоны. Конечно, такая теплушка тоже не совсем надежна, — сами китайцы могли невольно выдать Лазо и его спутников: почему вдруг русские сели к ним в вагон? Но делать нечего. Надо рискнуть.

И однажды ночью Лазо с женой и Виктором протиснулись в забитую доотказа китайцами теплушку, направлявшуюся в Хабаровск. Лазо удалось благополучно добраться до Хабаровска, а затем в такой же теплушке и до Владивостока, к берегам Тихого океана.

Это было в декабре 1918 года.

Прошло уже около года, как интервенты начали осуществлять свой замысел — отрезать Дальний Восток от Советской России. На улицах Владивостока, как у себя дома, свободно разгуливали солдаты и офицеры многих стран мира.

Старожилы Владивостока никогда не забудут день 12 января 1918 года — первый день открытого наступления империалистов на тихоокеанское побережье молодой республики.

Утро не предвещало никаких происшествий. Чуть свет протяжно завыли паровозные гудки, и на набережной, запорошенной выпавшим ночью снегом, появились кряжистые грузчики, толпы рабочих Дальзавода и мастерских порта, матросы, кочегары, крановщики. Из грязных лачуг вышли китайцы-разносчики с корзинками на коромыслах: