Ну, ладно. Я пошел в итальянское консульство и встал в длинную очередь ожидающих.

Примерно через час я предстал перед нервным, заваленным бумагами служащим, который говорил только по-итальянски и при слове "giornalisti"[59] воздевал руки к небу.

Этим он, видимо, давал понять, что мне следует обратиться в кабинет, расположенный выше, поскольку я, как известный писатель и журналист, имею право на особо предпочтительное обслуживание.

Ну, ладно. Я поднялся на самый верхний этаж и разыскал там вторую секретаршу, которую мне на нижнем этаже определили как соответствующую моему уровню. Она мне сообщила по-итальянски, что итальянское правительство для известных художников и ученых, желающих посетить Италию, приготовило особые удостоверения, владельцы которого получают гарантированную семидесятипроцентную скидку на проезд по итальянским железным дорогам, и которым оказывается особое гостеприимство, поскольку наше туристическое агентство… но это мы уже знали.

Моя жена — самая лучшая из всех жен — не могла скрыть свою радость по поводу этой милости судьбы и тут же постановила, что на сэкономленные суммы мы купим на флорентийском соломенном рынке еще три сумочки. Я, в свою очередь, отсчитал этой служащей эквивалент шести тысяч лир, после чего меня попросили назавтра придти для выполнения некоторых оставшихся формальностей.

Ну, ладно. Когда на следующий день мы в указанный срок снова появились у этой секретарши, она сообщила, что, к сожалению, не сможет вручить нам чудодейственное удостоверение, поскольку это относится к исключительной компетенции Министерства иностранных дел Италии.

Она, однако, направила уже три настоятельные телеграммы в Рим, в "Ufficio Stampa"[60], где нам должны подготовить этот документ.

— Синьорина, — возразил я ей по-итальянски, — у меня нет намерения посещать Рим.

— Вы должны это сделать, — возразила в свою очередь секретарша. — Рим осенью просто великолепен.

Я внес компромиссное предложение, что в таком случае снимаю свою заявку на проездную скидку, но она была неумолима:

— Итальянское правительство придает большое значение тому, чтобы вы увидели всю Италию!

Ну, ладно. Мы приземлились в Неаполе, увидели его и умерли. После этого мы поехали на поезде в Рим, пока что за полную стоимость. Мы прибыли туда в три утра и попросили заспанного шофера такси отвезти нас в самый дешевый отель. Поскольку он понимал только по-итальянски, он привез нас в Гранд-отель "Маджестик", который мы можем от всей души порекомендовать всем нашим друзьям-миллионерам; это такой маленький постоялый двор, где самый дешевый номер стоит пятьдесят долларов.

Ну, ладно. В конце концов, должны же мы были где-то отдохнуть от бессонной ночи.

На следующее утро мы направились в управление. Я остановил проезжавшее такси и назвал цель с чувством собственного величия:

— Уфицио Стампа!

Спустя полчаса нас высадили перед Римским Форумом, просторным, необычайно впечатляющим местом (я имею в виду эти мерзкие руины).

Я попытался выяснить у шофера хотя бы маленький намек, указывающим на "Уфицио", не говоря уже о "Стампа", но поскольку он понимал только по-итальянски, мы продолжили поездку в направлении Болоньи.

На пути к этому сверхитальянскому индустриальному городу с нами произошло первое чудо: перед самой Сиеной наш автомобиль задержали дорожные полицейские, которые говорили пару слов по-французски, и сообщили нам, что итальянское выражение "Уфицио Стампа" означает не "Минстерство иностранных дел", как мы полагали, а "пресс-бюро", что, естественно, допускает различные толкования.

Мы извинились перед водителем за недопонимание и бодро повернули назад.

Итальянское министерство иностранных дел занимало свыше трехсот дней этой плодородной земли и было выстроено в поздне-муссолиниевском стиле из цельного куска мрамора.

Чтобы не тратить зря времени, мы обратились прямо к двум меченосцам-херувимам, охраняющих вход, и спросили их, где находится пресс-бюро. Один херувим так и стоял, как глухонемой, второй понимал только местный диалект, то есть итальянский.

К этому времени животворное средиземноморское солнце уже перешагнуло зенит, так что наши желудки начали издавать явственное урчание. Оно звучало, как разухабистое пение ямщика на неровной дороге. По этим мелодиям мы и нашли Уфицио.

Дружелюбный служащий встретил и с большим интересом выслушал наш пространный рассказ об удостоверении на особую скидку, которое должно нас тут ждать. К несчастью, единственный язык, которым он владел, был язык его матери, итальянки. Нам показалось, что в потоке его сплетенной из комплиментов речи снова и снова мелькало слово "subito"[61], а больше ничего существенного мы не поняли.

Самая лучшая из всех жен не потеряла голову от такого неуважения и остановила служащего внезапным решением, сунув ему под нос наше пресс-свидетельство об аккредитации, отчего он радостно заулыбался и кроме того воскликнул пару раз: "Израиль! Израиль!".

Затем он оставил нас в соседней комнате и вернулся с другим служащим, в котором мы сразу же признали еврея, поскольку у него были черные волосы и соответствующий говор с быстрой жестикуляцией, как у всех итальянцев. Мы были спасены. Вечный Жид обнял нас, потряс за плечи и ликующе воскликнул на безупречном иврите:

— Эйхман! Эйхман![62]

Мы объяснили ему, что пытаемся получить обещанные нам удостоверения на скидку, поскольку не в состоянии больше бросать в пасть этой банде грабителей из Гранд-отеля по пятьдесят долларов.

Вечный Жид погрузился в глубокие раздумья. Потом он сказал:

— Эйхман!

Это был далеко не удовлетворительный ответ, однако, к счастью, в этот момент появился директор Уффицио, элегантный, со светскими манерами тип с беглой итальянской речью. Он исследовал мое свидетельство об аккредитации в течение получаса, пробормотал что-то похожее на "уно моментино"[63] и скрылся со своими помощниками в соседнем конференц-зале.

К вечеру он вышел наружу и жестами обратился ко мне с речью, которой не было конца.

— Сэр, — прервал я его в конце концов и, как всегда в таких случаях, собрал все свои знания английского. — Почему вы говорите со мной по-итальянски, когда видите, что я не понимаю ни единого слова.

Однако, директор не понял ни единого слова, поскольку говорил только на итальянском.

И снова к нам на помощь пришел Вечный Жид:

— У нас же есть interpreti[64], - воскликнул он и стукнул себя ладонью по лбу.

Это означало решительный поворот к лучшему, может быть, шаг к победе социализма уже в наши дни. Мы выскочили на улицу, шустро промчались через весь город и нашли в прилегающих лесах официального переводчика итальянского правительства, довольно молодого, хорошо одетого мужчину, который принял нас с общеизвестным итальянским гостеприимством. Он, несомненно, был интеллигентом, окончил университет в Падуе по курсу истории искусств, а также имел, как мы смогли установить, пересыпая разговор различными именами, прекрасное представление об итальянской литературе.

Собственно, у него был только один недостаток: он не говорил ни на одном языке, кроме итальянского.

Через некоторое время я поделился с самой лучшей из всех жен своим раздумьем, не прыгнуть ли нам лучше через окно в этот прекрасный сад и не скрыться ли в темноте.

Моя супруга ответила неопровержимым аргументом, что семьдесят процентов — это, в конце концов, семьдесят процентов.

Я ощутил, как во мне поднимается жуткая ненависть к флорентийским соломенным сумкам.