Я уважительно кивнул, зашел в пункт проката купальных костюмов, сказал Grezi, попросил плавки с тугой резинкой, одел их, вышел, залез в бассейн и услышал резкий, пронзительный свист, звучащий как "фьююю-фьююю".

Он продолжался недолго, только до тех пор, пока я не понял, что это снова дежурный по бассейну. Он растолковал мне, что вышедший из бассейна переходит в статус ново-входящего, и потому было бы хорошо снова принять душ.

Я принял душ дважды и хотел было после всех этих передряг расслабиться в одном из расставленных вокруг бассейна шезлонгов, но — "фьююю-фьююю" — оказалось, запрещено пользоваться шезлонгом в мокром купальнике.

Заметно подавленный, я прокрался в буфет и приобрел там сэндвич, которым хотел подкрепиться в шезлонге теперь уже в сухом состоянии. Из этого ничего не вышло. Знакомое "фьююю-фьююю" довело до моего сведения, что любой прием пищи допускается только непосредственно в буфете. Один из рабов дежурного по бассейну прогнал меня и опрыскал занимаемое мной место дезинфекционным средством.

В этот момент у меня проявился первый признак мании преследования. Я ползал на всех четырех вокруг бассейна и искал между бортиком и зеркалом воды место, где можно было бы скрыться за толстой бетонной колонной таким образом, чтобы я видел только швейцарское небо, а меня — никто на всем белом свете. Там я почувствовал бы себя относительно спокойно и заснул.

Ничего удивительного, что меня застигло и разбудило резкое "фьююю-фьююю". Причем, его неожиданность состояла и в том, что свисток прозвучал непосредственно в самое ухо.

Он сам стоял передо мной и мягко тряс за плечо:

— Здесь нельзя спать, уважаемый. Вы подвергаете себя опасности солнечного удара. Идите-ка в воду!

Моя попытка немедленно последовать этому совету была немедленно пресечена резким "фьююю-фьююю" в спину:

— Сначала в туалет!

— Но я не хочу…

— Так нужно!

Я пошел, пробыл там минуты три, вышел и хотел с разбега прыгнуть в воду, чтобы уйти от нового "фьююю-фьююю" — но был схвачен.

Дежурный по бассейну поманил меня к себе и обследовал со всех сторон: не подцепил ли я за это время какую-нибудь заразную болезнь, проказу или что-либо подобное. Поскольку он так ничего и не смог найти, то послал меня снова в душ. Под журчащими ласковыми струями меня озарила догадка, что я попал в ад, но не сразу заметил это, потому что он гигиенически замаскирован.

Медленно, только чтобы не спровоцировать никакого вмешательства высшей силы, я вышел к бассейну и приготовился к прыжку.

— Фьююю-фьююю, — раздалось сверху. — Прыгать только с трамплина. Все прочее запрещено.

Но мое терпение, наконец, лопнуло:

— К черту! — заорал я. — Что здесь, собственно, происходит?

— Фьююю-фьююю, — ответил дежурный по бассейну. — Никакого шума и крика в районе бассейна.

Я виновато потупил голову, выгнулся в противоположную сторону, незаметно соскользнул в воду и глубоко нырнул в надежде, что останусь незамеченным. Образцовая чистота воды расстроила мой план. Едва я вынырнул, он снова свистнул мне:

— Фьююю-фьююю, вы не должны плавать с открытыми глазами. Вода хлорирована.

Дальше я плыл с закрытыми глазами.

— Фьююю-фьююю, не брызгайтесь!

— Но я не могу плавать, не создавая брызг!

— Тогда не плавайте!

Я прекратил плыть и утонул.

В Швейцарии необходимо быть пунктуальным, поскольку таковы все швейцарцы. Они пунктуальны, как часовые стрелки.

Все общественные места, под открытым небом или под крышей, изобилуют общественными часами, которых даже в самой маленькой булочной по меньшей мере двое. Посетителю — выходцу из Азии не так-то легко представить, насколько действенна пунктуальность в Швейцарии. Например, я договорился с одним директором театра встретиться во вторник вечером, ровно в 22 часа 15 минут, после спектакля.

В начале вечера я пришел в свой отель, где препоручил самую лучшую из всех жен друзьям, и у меня оставалось еще достаточно времени для легкого здорового сна. Я позвонил портье и попросил разбудить меня в 21 час 45 минут, поскольку не хотел бы опаздывать на столь важное для меня рандеву.

— С удовольствием, — сказал портье. — Приятного отдыха.

В твердой уверенности, что знаменитая швейцарская надежность несет для меня вахту, погрузился я в глубокий, крепкий сон. Мне приснилось, будто я был настоящим швейцарским пуделем, взлелеянным, ухоженным и уложенным в комфорте. Когда зазвенел телефон, я живо спрыгнул с кровати и сильной лапой схватил трубку:

— Спасибо, — сказал я. — А сейчас точно 21.45?

— Сейчас 19.30, - сказал портье. — Я только хотел подтвердить ваш заказ, уважаемый господин. Вы ведь хотели бы проснуться в 21.45?

— Да, — сказал я.

С помощью надежного приема по подсчету овечек я вскоре снова заснул, уже на тридцатой овце. Но сны в этот раз не пришли. Свинцовая тяжесть давила на меня, и я не сразу смог сообразить, что происходит, когда зазвонил телефон.

— Спасибо, — заикаясь, пролепетал я в трубку. — Я уже проснулся.

— Спите спокойно дальше, — сказал портье. — Сейчас только 20 часов. Но я через полчаса меняюсь и хотел быть точным при передаче вашего заказа. Мой сменщик должен вас разбудить в 21.45, не так ли?

Я с трудом выдавил "да" и попытался снова заснуть. На шестисотой овце я все еще бодрствовал. Тогда я начал считать баранов. Я заставлял их прыгать через забор, туда и обратно. Это меня так утомило, что я заснул.

Сколько я проспал, не знаю. Знаю только, что проснулся от пронзительного телефонного звонка, вернувшего меня на Землю.

В один прыжок я был у аппарата:

— Уже хорошо — уже хорошо — спасибо. — Тут я бросил взгляд на часы. Они показывали 20.30.

— Извините, — сказал портье новым голосом. — Я только что принял лист побудок и увидел на ваше имя заявку на 21.45. Это так?

— Это… да… это верно… Очень вам благодарен.

— Извините.

— Точно.

На этот раз я остался сидеть в кровати и таращился в темноту остекленевшими глазами. Каждый раз, когда мне грозило свалиться в дремоту, я вскакивал. Иногда мне казалось, что звонит телефон, но это были лишь галлюцинации, которые всегда появляются при внезапных сердечных приступах.

До 21.45 я не мог выдержать, потому позвонил новому портье и спросил, все ли в порядке.

— Вот хорошо, что вы мне позвонили, — сказал он. — Я как раз хотел поинтересоваться, не изменились ли ваши планы насчет 21.45.

— Не изменились, — ответил я, но на всякий случай остался у телефона.

Ровно в 21.45 прозвучал звонок. Я вздохнул с облегчением.

Что происходило потом, уже не помню. Когда я проснулся на следующее утро, то все еще лежал около телефонной тумбочки на ковре, судорожно сжимая в руке трубку.

Директор театра, которому я немедленно позвонил, был взбешен, однако, назначил мне новую встречу ровно в 22.15, после представления. Чтобы не рисковать, я заказал телефонный разговор с Тель-Авивом и дал заявку известной своей исполнительностью тамошней телефонной службе побудок, чтобы они меня разбудили в Цюрихе ровно в 21.45.

Служба побудок и впрямь не позвонила мне ни на секунду раньше, чем 21.45. Как, впрочем, и в 21.45.

Она мне вообще не позвонила.

Спектакль начался в восемь вечера. А кончился около десяти.

И у нас еще не было никакой охоты идти спать. В нерешительности брели мы по ярко освещенной Вокзальной улице Цюриха.

— Не выпить ли нам по чашке чаю, — предложила самая лучшая из всех жен. — Где-нибудь неподалеку.

Мы зашли в ближайшее кафе-ресторан, маленькую забегаловку с моргающими неоновыми лампами, сверкающими автоматическими кофеварками и двумя официантами, как раз переодевающимися после службы.

В заведении хлопотал еще один, с гладко выбритой головой, вытиравший грязной тряпкой прилавок.