Швейцария — это мечта любого мелкого буржуа. Впрочем, и крупного тоже. И даже социалиста. Равно, как и революционера, консерватора и нигилиста. Короче, Швейцария — воплощение всеобщей человеческой мечты. Швейцария означает то же, что и "мир, согласие". Ее можно было бы сравнить с Израилем, только без арабов по всем границам. Куда ни глянь — царит покой, порядок, дисциплина, гигиена, усердие и мораль.

Но разве это так уж плохо?

Даже отели тут имеют высочайшие стандарты. Никакой торговли, никаких неприятных сюрпризов, никаких отступлений в вопросе чаевых. В каждой гостинице висит хорошо читаемое объявление с правилами поведения и ценами, и ни от того, ни от другого, отклонений не допускается. Наш отель в Цюрихе, например, имел следующую особенность в тарифах:

"Кондиционер в номере: 10 % стоимости проживания".

И правильно. Кондиционер означает повышенный комфорт. Маленький, висящий на недосягаемой высоте аппарат, тщательно регулирующий температуру и фильтрующий и без того насыщенный озоном швейцарский воздух, указывает на изысканное оснащение номера. Каждый вдох несет постояльцу здоровье и хорошее настроение. Захоти снаружи горячий пассат сделать жизнь еще более невыносимой — номер останется освежающе прохладным. Правда, иногда может оказаться, что никакого горячего пассата нет, а даже наоборот, воздух снаружи освежающе прохладен. Тогда, понятное дело, изысканно оснащенный номер превращается в ледяную могилу.

Вследствие этого я подошел к управляющему отелем и попросил о следующем:

— Ваше превосходительство! В нашем номере холодно. Смертельно холодно. Пожалуйста, выключите кондиционер.

Его превосходительство сверился с правилами поведения и дружелюбно заявил:

— Милостивый государь, вы сняли номер с кондиционером.

— Верно. Но сейчас на улице холодно, и я бы хотел, чтобы вы эту проклятую штуку выключили.

— К сожалению, это невозможно. Все наши кондиционеры централизованы.

— Но я схвачу простуду!

— Оденьтесь потеплее, — посоветовал управляющий и заметно осердился, что я хочу своим нытьем нарушить правила поведения.

Я предпринял последнюю попытку:

— Отключите кондиционеры — я все равно заплачу вам те положенные десять процентов. Договорились?

Тут терпению управляющего пришел конец. Мои левантийские замашки были ему нестерпимы. Его лицо залилось краской.

— Уважаемый господин, — холодно процедил он, — за не предоставленные услуги мы не можем брать деньги с клиентов. Если вы за что-то платите, вы должны это что-то получить. Вот так-то!

И не терпящим возражения движением руки он прогнал меня с глаз долой.

Я вернулся в нашу морозильную камеру и постарался успокоить жену тем, что мы, быть может, еще сумеем избежать смерти от обморожения. Мы сидели съежившись и тесно вжавшись в выступ стены, который был единственной защитой от непрерывного потока ледяного ветра. Спустя несколько минут к нам в дверь постучали. Нет, все-таки в швейцарцах еще есть что-то человеческое: горничная принесла нам электрообогреватель и два одеяла.

Мало-помалу наши отношения с управляющим становились все более дружескими. Он разыгрывал из себя — как все швейцарцы, если с ними познакомиться поближе, — этакого милого парня, но в том, что касалось вопросов порядков в стране и особенно в отеле, он не признавал никаких шуток. Впрочем, как оказалось, он ни одной шутки вообще не понимал. Как-то вечером мы беседовали с ним о мировых проблемах. После того, как он разъяснил мне суть швейцарского нейтралитета, а я ему — угрожающее положение Израиля, я решил, что пришло время рассказать ему какой-нибудь еврейский анекдот.

— Вы слышали, — начал я, — как два еврея ехали на поезде…

— Извините, — прервал меня управляющий и поправил на своем носу очки. — Какие евреи? В смысле: откуда они родом?

— Да неважно, откуда. Это все равно.

— Из Палестины?

— Не имеет значения. Ну, хорошо, из Палестины. Или, скажем лучше, — из Израиля. И…

— А, понимаю. Вы намекаете на то, что дело было вскоре после образования вашего государства.

— Совершенно верно. Но это не имеет никакого отношения к анекдоту. Так вот, едут два еврея в поезде…

— А куда?

— Да какая разница. В Хайфу. Это, действительно, не важно. И вот поезд въезжает в туннель, и тут…

— Секундочку. На пути к Хайфе есть туннель?

— Ну, хорошо, они ехали в Иерусалим. Так вот, поезд…

— Извините, пожалуйста. Боюсь, что и на пути в Иерусалим нет туннелей. Мой брат был с миссией Красного Креста в Палестине, когда она еще была под британским мандатом, и он мне никогда не рассказывал про туннели.

— Но это же не играет никакой роли. Я вам уже об этом говорил. Для моего анекдота решительно все равно, где и куда они ехали на поезде. Ну, предположим, они едут по Швейцарии. И…

— Ах, по Швейцарии! А о каком именно туннеле идет речь, позвольте спросить? Симплонском? Сен-Готардском? Или, может…

Но тут уже приходит моя очередь перебивать:

— Абсолютно не важно, что это был за туннель! — кричу я. — Извольте, это мог быть туннель под Шлезингером!

— Шлезингер-туннель?! — разразился управляющий громовым смехом. — Замечательно! Отличный анекдот! Извините, ради Б-га, — я его должен немедленно рассказать нашему портье! Шлезингер-туннель! Ха-ха-ха!..

Спустя некоторое время весь отель подрагивал от хохота. Я прокрался в туалет, спасаясь от этого фурора, и спокойно повесился на гарантированно нервущемся швейцарском галстуке.

Наша первая встреча со сверхъестественной швейцарской чистотой состоялась на всемирно известной Вокзальной улице Цюриха.

Мы как раз обходили один из близлежащих универмагов, поднялись по безукоризненно функционирующему эскалатору на четвертый этаж, где приобрели пару безукоризненно упакованных в целлофан плитки шоколада на картонной тарелочке и с такой же ложечкой. По пути в отель мы не утерпели и открыли упаковку, чтобы попробовать шоколад. Он был восхитителен. Мы еще никогда в жизни не ели столь замечательных шоколадных плиток, ну, разве что, незадолго до этого в Италии.

Едва был съеден последний кусочек, как за нашими спинами раздался взволнованный возглас. Кто-то догонял нас.

— Извините, — пропыхтел некий добропорядочный господин, — вы уронили тарелочку!

С этими словами он протянул нам выпачканную шоколадом картонную обертку, которую мы неосмотрительно выбросили в приступе обжорства.

— Извините, — сказал и я. — Мы эту штуку вовсе не "уронили". Извините.

— А что же?

— Что вы имеете в виду? Что значит — "а что же"?

— А как же иначе я мог бы ее найти на тротуаре?

В это мгновение самая лучшая из всех жен с быстрым "Спасибо!" вырвала злополучную обертку из руки этого прямолинейного искателя и увлекла меня в сторону.

— Ты с ума сошел! — прошипела она мне. — Ты что, забыл?

Я побледнел. Ну, конечно же, я забыл, что мы находимся в опрятной Швейцарии, на сверкающих чистотой улицах ее чистейшего города. Нигде не было видно ни единой выброшенной бумажки. Самое большее, что виднелось на тротуаре — это пара выцветших пятен, которые, видимо, не исчезли без остатка даже после усердного трения. В отдалении хорошо одетый дворник старательно ликвидировал антисептической щеткой хлебную крошку. Ничего, кроме чистоты, чистоты и еще раз чистоты. И эту-то безупречную панораму я осмелился изуродовать кощунственным выбрасыванием двух картонных оберток!

Снедаемый стыдом и раскаянием, я осторожно сложил эти отходы вместе, клеевой стороной внутрь.

— Ну, вот, в общем-то, все в порядке, — сказал я своей удовлетворенно кивнувшей супруге. — Но что делать дальше? Я же не могу все время таскать эти штуки с собой. Нам еще две недели быть в Швейцарии…

— Не отчаивайся. Мы еще найдем, куда это можно будет выбросить на законных основаниях. Какую-нибудь официальную помойку или что-нибудь подобное.