Да, когда-нибудь так и будет. Вопрос только во времени. Дипломатическое решение полностью исключается.

Диагноз болезни, о которой я веду речь, следующий: постоянная склонность среднего израильтянина ко все более расширяющемуся количеству сделок, заключаемых без смысла и цели.

Когда я, например, во время театральной премьеры 1984/1985 годов отдыхал в антракте в буфете, ко мне подошел Штоклер.

— Послушайте, — сказал он, — нам обязательно надо встретиться. У меня к вам предложение. Если не возражаете, я вам завтра позвоню. Или, лучше, во вторник. О-кей?

— О-кей, — спокойно ответил я, особо и не рассчитывая на его звонок. Я знал Штоклера только бегло: этакий воображала, который изображает вид, что знает всех на свете и проворачивает любые дела. Но если он хочет сделать предложение, и если это предложение выгодное, то почему бы и нет.

Но Штоклер не позвонил.

Месяц спустя мы случайно встретились на улице.

— У меня для вас есть кое-что интересное, — вцепился он в меня. — Но об этом лучше поговорить спокойно. Ваш номер есть в телефонной книге?

— Да.

— Прекрасно. Тогда позвоните мне в середине следующей недели.

Почему я ему не позвонил в середине следующей недели, не знаю. Я забыл о Штоклере вместе с его предложением, но спустя год внезапно он сам позвонил мне.

— Я вам все время собираюсь позвонить, чтобы кое-что предложить. Вы будете на трубке после обеда?

— Разумеется.

— Хорошо. Я вам позвоню.

Поскольку я на следующий день уехал на целую неделю, то не знаю, звонил ли он мне на самом деле. В любом случае, прошел примерно с год, когда он возник передо мной на одной вечеринке в саду.

— Я только что вернулся из Франции, — прошептал он, увлекая меня в тихий уголок. — У меня к вам преинтереснейшее предложение. Мы должны отыскать где-нибудь тихий уголок и обговорить детали.

— Как вам будет угодно.

— Само собой. Созвонимся.

Прошло немало времени, но на контакт он не вышел. Так прошло два года.

Затем внезапно он записался у меня на автоответчике и пожелал узнать номер моего телефона, поскольку хотел бы обсудить со мной нечто важное. Я дал его ему. Мы договорились, что в один из ближайших дней либо он позвонит мне, либо я ему, чтобы договориться о встрече.

В середине 1993-го я увидел Штоклера сидящим на террасе в каком-то кафе, задумчиво помешивающим свой чай. Я подошел к нему и представился. Он был рад нашему знакомству. Он хотел бы перезвонить мне в ближайшее время, чтобы предложить одну интересную вещь. Лучше всего было бы, предложил он, если бы мы присели на террасе в каком-нибудь кафе и смогли спокойно обо всем поговорить. Он позвонит мне в четверг или пятницу, чтобы договориться о встрече. До того у него не будет времени.

В мае 1996-го мы встретились на одном филармоническом концерте, но смогли перекинуться только несколькими словами, поскольку музыка звучала слишком громко.

По намекам, которые он делал мне в предыдущем году, я догадался, что он мне несколько раз звонил, но я все время был занят. Я посоветовал ему попытаться делать это в начале вечера, часов этак между 6 и 7. Он обещал запомнить это время и добавил, что его предложение меня чрезвычайно заинтересует.

Вот, собственно, и конец всей истории.

Вскоре после нашего последнего разговора Штоклер заболел и немного спустя умер.

Я узнал траурную весть из письма его вдовы. Она сообщала, что ее покойный муж думал обо мне на смертном одре и постоянно строил большие планы, которые он хотел осуществить со мной, и только со мной.

Вчера ночью мой телефон зазвонил. Это был Штоклер.

— У меня сейчас получше со временем, — сказал он могильным голосом. — И я хотел бы сделать вам очень интересное предложение.

— Прекрасно, — ответил я. — Позвоните мне сразу, как только сможете.

Еврейская религия предписывает с безграничным оптимизмом, что ребенок мужского пола на свое тринадцатилетие переходит во взрослое состояние. Это судьбоносное событие называют "бар-мицва", и ребенка учат молиться, как раввина, и благодарить своих великолепных родителей за все их мнимые благодеяния. Может быть, ребенок и станет мужчиной, но уж родители, точно, — инфантильными.

Рано утром зазвонил телефон.

— Алло, — пропыхтел мужской голос. — Мне настоятельно требуется с вами поговорить.

— По какому вопросу?

— Это не по телефону.

— Мне очень жаль, — возразил я, — но я каждый день получаю примерно по дюжине звонков, и в основном, речь идет о бар-мицве маленького Ионы, для которого я должен написать речь.

— Уж не полагаете ли вы, — возмущенно прервал меня собеседник, — что я вам звоню в такую рань из-за подобной чепухи? Выходите-ка поскорее.

Он назвал свое имя, которое показалось мне знакомым, где-то между правительством и тяжелой промышленностью. Ну, да ведь всех не упомнишь. И я поторопился.

Промышленное правительство ждало меня у входных дверей.

— Нельзя терять ни минуты, — строго сказал он, пока мы вскарабкивались по лестнице. — У моего сына Ионы скоро бар-мицва, ему нужна речь.

Я хотел немедленно вернуться домой, но он меня остановил.

— Пожалуйста, не разочаровывайте нас, — взмолился он. — Мы рассчитываем только на вашу помощь. Мальчик так любит и почитает нас и не имеет иной заветной мечты, кроме как поблагодарить нас от всего сердца за все наши благодеяния.

— Ну, и пусть благодарит.

— С помощью речи.

— Пусть сам ее и напишет.

— Этого он не умеет. Ну, пожалуйста, пожалуйста. Вы должны нам помочь. Только такие гении, как вы, способны на это. Само собой разумеется, за гонорар, если вы так хотите. Но деньги не играют никакой роли. Важно только время. А оно поджимает. Дорог каждый час. Каждая минута. Да поймите же вы, наконец! Поймите отчаявшееся отцовское сердце.

И он попытался упасть передо мной на колени.

Я остановил его и почувствовал, что таю.

— Только одну малюсенькую речь. Полную чувств, переполняемую детской благодарностью, желательно в стихах. Сколько раз в жизни бывает бар-мицва? И в этот один-единственный раз вы не можете отказать.

Я действительно не мог. Отчаявшееся отцовское сердце победило меня.

— Когда вам нужен конспект?

— Вчера. Мы уже накануне.

— Но мне нужно по меньшей мере пару дней.

— Это невозможно! Подумайте, ведь ребенку надо весь текст выучить наизусть. Сегодня вечером, умоляю! Сегодня вечером!

— Ну, хорошо. Скажем, в девять.

— В половине девятого! Я удвою гонорар, если вы подготовите к половине девятого!

Он едва не целовал мне руки. Уже от дверей он крикнул мне:

— В восемь! Не забудьте, самое позднее — в восемь!

Дома самая лучшая из всех жен встретила меня новостью, что кто-то только что позвонил и сказал только "без десяти восемь". Я сказал ей, что она меня чрезвычайно обяжет, если сварит чрезвычайно крепкий кофе и позволит мне поработать.

Затем я попытался внушить себе кипение ума и духа юного Ионы. Как бы он мог его выразить? Вероятно, так:

Может быть, несколько суховато, но, по крайней мере, подходящее начало.

Пока я обдумывал продолжение, почтальон принес букет цветов с карточкой: "Всего наилучшего! Пожалуйста, в половине восьмого!".

Следующая строфа звучала: