В русском издании женского журнала «Космополитен» мы с Майей вычитали ну просто очень хвалебную статью под названием «Откровения ангела-хранителя» о некоей русской московской ясновидящей магине и целительнице. Ясновидящая, например, могла с ходу рассказать страждущему, какие-такие дела-поступки он совершил в своей предыдущей биографии, какую вину ныне вынужден искупать или же, наоборот, за что нынче так наслаждается жизнью в нирване успеха и блаженств. В статье черным по белому было написано: «в нирване успеха и блаженств», хотя, насколько помнится, согласно понятиям всех видов йоги, нирвана – это «вечное ничто». Только просветленный маг может знать, какие там, в абсолютном ничто, блаженства и что там определяется как успех, а простым смертным подобные сокровенные знания не даны вовсе.

Мы с Майкой загорелись сходить, тем более что имя этой белой колдуньи года два гремело по стране в несколько раз круче, чем в свое время имя Джуны. Еще выяснилось, что целительница реинкарнировала в одну нашу знаменитую фотомодель душу американского миллиардера Джона Рокфеллера, и теперь одного ее прикосновения к человеку достаточно, чтобы ему начало «фартить» в бизнесе и в деньгах. Модель сделала вышеуказанное заявление в популярном телешоу, и все, кто мог, – в основном телеведущие, журналисты, операторы, осветители и прочие лица мужского пола прямо в эфире бросились трогать телезвезду за всевозможные выпуклые и впалые места. Хотя им и до того везло, но тут, на съемках, повезло еще больше и прямо за так. Естественно, все – и работники массмедиа, и публика в зале, и телевизионные зрители остались довольны и фотомоделью, и колдуньей, а ведущий посоветовал повесить портрет звезды на стенку в квартире – мол, даже так денежные энергии потекут прямо в руки желающих.

Мне лично знаменитая жрица Гекаты-Реи, Изиды и Хатор, она же ясновидящая предсказательница лучей судьбы поведала, что всего лишь каких-то триста лет назад я была художником-ювелиром Бенвенутто Челлини, чем несколько удивила и расстроила. Не мог такой великий художник и такой хороший человек сотворить в свое время настолько халтурное изделие, чтобы в последующей реинкарнации его бы так изводил грозный муж. Хотя, может, я злата-серебра или бирюзы какой с жемчугами заказчикам не довешивала, за что и страдаю теперь. Поделом! И про Майю я спросила, как ей клятвенно обещала. Оказалось: лет пятьсот назад она работала инквизитором в Уэльсе. Графство Уэльс в Объединенном Королевстве я посещала, к сожалению, всего один раз, да и то очень давно, о деятельности тамошних инквизиторов совсем ничего не знала и потому слушала прорицательницу, раскрыв рот и трепеща от почти священного восторга.

По всему выходило, что бывшие простые римские рабы, феодальные крестьяне и рабочие посудомойки после новой реинкарнации к ней почему-то не захаживали, видимо, у них по-прежнему было не густо с деньгами. Вот такова она, Се Ля Ви и сила кармы, хоть тресни.

И про сыночка своего ненаглядного я, естественно, все разузнала подробно. Игоречек раньше проявлял свою незаурядность в виде математика Рене Декарта, но чуткое материнское сердце мое об этом догадывалось еще до всяких гаданий. Разве мог бы быть кем-либо иным сын такой замечательной матери, как я?

А про успех в вечном ничто я, оказывается, с самого начала все тоже правильно поняла: когда тебя в этой жизни уже ничто не колышет, то достижение столь замечательного состояния и есть самый большой успех.

Обо всем об этом я наболтала время от времени шумно вздыхающей Изабелле Сократовне в темпе анданте, поэтому-то и уложилась где-то в час с небольшим. Моя мама уже два раза успела разогреть кислые щи со свининкой, кстати сказать, мои самые любимые.

Наконец-то Изабелла Сократовна почувствовала себя удовлетворенной моими сведениями о местной московской мистике и по-королевски величественным, как в старые добрые времена, голосом попросила передать трубочку милочке Лидии Владимировне. В самых цветистых и поэтических выражениях она расхвалила маме меня: я-де разэтакая умница и растакая красавица, и характер прямо ангельский (вот бабушка моя не слышала!), и пригласила милочку Лидию Владимировну обязательно к себе в гости в самое ближайшее время. Тут мама окончательно оттеснила меня, смеющуюся, от трубки и грозно указала на стынущий суп.

В самом деле я любила Майину мать. Любила ее не только за всегдашние комплименты в мой адрес, хотя такое всегда и всем нравится, но и за ее кажущийся чуточку забавным, манерным и старомодным стиль речи; за тяжелые черепаховые гребни в волосах; за массивные золотые цепочки – символы обожаемого ею модерна на объемной груди; за черные кружевные кофточки из колеблющегося и как бы живого бисера; за французскую манеру выговаривать слова; за увесистые бронзовые канделябры, горделиво возвышающиеся на дородном серванте темно-красного дерева в ее доме; за старинные резные в позолоте рамы зеркал… Все это было неотъемлемой частью моего детства и, оказывается, давно уже стало частью меня самой. Совсем неважно, что в моем родном гнезде и дизайн, и атмосфера, и стиль общения всегда были несколько иными.

Вот отзвонили мне литые колокола на Красной площади, отсверкали золотом луковичные купола древних храмов, отстучали мои быстрые серебряные каблучки по красной брусчатке, омыл долгожданный освежающий летний ливень, отсалютовала празднично роскошная московская гроза, послали легкие воздушные поцелуи веселые кучерявые облака, не спеша плывущие в дальние и ближние страны по высокому светлому небу. «Увидимся с вами в стране викингов и фьордов», – мысленно крикнула я им, прощаясь.

Лишь теперь, к середине жизни, начала я понемногу постигать, что после дождя звуки колоколов в небе особенно чисты; нежное сияние русской церкви делает глаза смотрящего добрее и яснее и освящает человеческое сердце святым покоем, небесные облачка частенько наполняют складки девичьих платьев и юношеских карманов, а о взрослых они забывают; истину и в самом деле можно отыскать в бокале красивого на просвет, хорошего крепкого вина; даже недолгое пребывание на родине дарит человеческому сердцу мир и успокоение, а одного-единственного цветка вполне достаточно, чтобы прознать обо всех сразу удовольствиях и радостях необъятной вселенной.

Вечером последнего в Москве дня я не усидела дома и опять выбежала на улицу еще раз проститься с родным городом. Стоял совсем обычный теплый и слегка утомленный летний вечер; сиреневые улочки расходились быстро и терялись из виду; уютный домашний свет только-только начинал зажигаться в моих любимых московских окнах; вспыхнули неоновые рекламы и подсветки, расцветив пастелью всегда молчаливые вечерние деревья; прошелестели мимо усталые троллейбусы; откуда-то издалека донеслись звуки музыки – люди играли веселую свадьбу.

Когда-то в ранней юности я так любила часами бесцельно шататься по городу и смотреть вокруг, не думая совершенно ни о чем, но жадно воспринимая, впитывая в себя окружающее, остро наслаждаясь людскими лицами, нетерпеливыми гудками автомашин, смешными манекенами в витринах магазинов, пестрыми афишами, пахучими ветрами; тем, что я просто иду-шагаю по Москве…

А утром бабушка рыдала в голос, будто бы на войну кого-то провожала, и предрекала себе скорую кончину, мама смущенно отворачивалась и молча вытирала тыльной стороной кисти катящиеся по смуглым щекам слезы, пока я выволакивала в коридор свой, ставший малоподъемным от книг на русском языке кожаный чемодан. Книги в основном были детскими учебниками и сказками для Игоря, моего дорогого мальчика. Я уже страшно по нему соскучилась, хотя мы с ним перезванивались примерно раз в три дня.

Внизу ждало такси, чтобы везти меня в Шереметьево-2, а далее я должна была попасть прямо в суровые объятия фьордов.

– Не давай никому съесть тебя с потрохами, бедная моя девочка. У бабушки теперь совсем силы не те, одной ногой стою в могиле. Наверное, и вижу-то тебя в последний раз, теперь некому будет защитить ребенка. Вот и живешь сирота сиротой! – горько причитала бабушка, угрожающе опираясь на костыль. – Старайся ничего не принимать близко к сердцу. Все негативное и плохое по возможности отбрасывай прочь, а все хорошее сохраняй в себе и взращивай. Не падай духом, не ершись, не спорь, а будь со всеми более кроткой и ласковой.