Но народ казался настроенным дружелюбно и, по-видимому, не хотел пролития крови. Когда привратник открыл ворота, осаждающие, высоко подняв свои пики и ружья, приветствовали швейцарцев, приглашая, чтобы те присоединились к ним. Несколько солдат ответили на приветствия и стали выбрасывать патроны. Четверо покинули свои ряды и решительно направились к повстанцам. Грянуло «ура». Но тут из верхних покоев, где засели дворяне, раздались выстрелы, и два швейцарца, перешедшие на сторону народа, упали мертвыми. Произошло секундное смятение. А затем, по команде своих офицеров, шеренга швейцарцев, стоявшая на крыльце, дала залп.

Мостовая покрылась трупами осаждавших. Залпы следовали один за другим. Вскоре и двор и площадь опустели; только груды тел пестрели там и тут…

Защитники дворца торжествовали легкую победу. Это была преждевременная радость. Раздавленным оказался лишь авангард доверчивого народа. Основные силы предместий готовились к решительному штурму.

В манеже все напряженно прислушивались к выстрелам… Всех тревожила одна и та же мысль: чем кончится это сражение? Какова будет судьба монархии? Только один человек, казалось, оставался совершенно бесстрастным и равнодушным к происходившему. Это был сам монарх. В разгар битвы, стоившей ему короны и жизни, он почувствовал голод и потребовал, чтобы ему дали персик. И вот, несмотря на удивленные взоры окружавших, он спокойно ел этот персик, ел с видимым удовольствием и аппетитом.

А кровь лилась и лилась…

К Людовику стали обращаться с настойчивыми просьбами, чтобы он прекратил напрасную бойню. Приходили сообщения, из которых становилось ясно, что победы швейцарцам не одержать; их уже выбивали из дворца. Но они сопротивлялись, удваивая ярость осаждавших. Нужно было, чтобы король письменно приказал защитникам Тюильри сложить оружие. После некоторых колебаний король отложил свой персик и подписал приказ. Но придворный, который должен был его передать, предупредил, что выполнит свою миссию, «… когда сочтет это наиболее удобным».

Надежда на победу еще не была полностью утрачена, и пока она сохранялась, ни король, ни его окружение не беспокоились о напрасном пролитии крови.

Люди бежали по городу, призывая к отмщению.

— Нас предали! Нас осыпали градом пуль в то время, когда мы говорили с ними дружески, когда мы считали их своими братьями!

На улицах, на набережных, на бульварах создавались новые отряды.

— Горе иноземцам, пришедшим убивать французов, чтобы защитить опустелый дворец!

Конные жандармы, стоявшие на дворе Лувра, спешно оставили свои посты и перешли на сторону народа. Прикатили пушку и жерло ее направили на дворец.

Атака возобновилась. Она была жестокой и кровавой, но закончилась полной победой повстанцев. Лишь немногим защитникам Тюильри удалось спасти свою жизнь.

Последняя твердыня монархии, Тюильрийский дворец был во власти народа. Какой-то человек, растерзанный и окровавленный, выйдя из покоев короля, погрозил кулаком в направлении манежа и сказал громким голосом:

— Будь проклят деспотизм, унесший столько пота и крови тружеников! Тиран пал! Пусть же трепещут все тираны, видя свою судьбу!

Грохот орудий полностью смолк в одиннадцать часов утра.

Вожаки Жиронды сменяли друг друга на ораторской трибуне. Они чувствовали себя не очень-то хорошо. До последнего момента они ждали: кто кого победит? Когда народ сказал свое последнее слово и взял Тюильри, они поняли, что старая песня окончена.

— Увы, ваше величество, мы ничего больше не можем сделать для вас!

Не глядя на короля, они провели декрет о его временном низложении (!). Затем королевскую семью вывели из зала заседаний. Ну что ж! Старого не воротишь! Нужно приспосабливаться к создавшемуся положению и выжать из него все, что можно.

И жирондисты занялись серьезными делами.

А следующей ночью Камилл Демулен и Фабр д’Эглантин, один из его новых приятелей, дружно тузили спящего Дантона.

— Несчастный! Ты проспишь все на свете, включая и свой министерский портфель!

При этих словах Циклоп мигом проснулся и сел на кровати.

— Ты должен назначить меня секретарем печати, — заявил Фабр.

— А меня одним из твоих личных секретарей, — присовокупил Демулен.

— Да подождите вы, ради бога, несчастные болтуны! Уверены ли вы, что я избран министром?

— Это так же неоспоримо, как и то, что дважды два — четыре!

Дантон проснулся окончательно и, улыбаясь, поглаживал свой массивный подбородок. Да, черт возьми! Жизнь хороша! Милостью пушек он стал министром!

Это была правда.

В тот же день Робеспьер и Марат были избраны членами революционной Коммуны.

Всем казалось, что после дурного кошмара начинается новая жизнь.

Отгрохали ружейные залпы, умолкли пушки. Тюильрийский дворец был взят народом. Победа над деспотизмом стоила трудящимся большой крови. Но кровь народа пролилась недаром. Монархия рухнула. Напуганная размахом движения, Ассамблея на первых порах оказалась вынужденной не только отрешить короля от власти, но и провести ряд постановлений, отвечавших насущным требованиям и интересам трудящихся масс. Так были приняты декреты, практически отменявшие, наконец, многие феодальные права и повинности; была утверждена программа, выдвинутая Робеспьером накануне восстания, — декретирован созыв Национального Конвента; прекращалось изжившее себя деление граждан на активных и пассивных.

На гребне событий теперь оказалась революционная Коммуна. Состоявшая из стойких, преданных своему делу демократов-якобинцев, Коммуна руководила восстанием. И после победы, опираясь на секции, она продолжала сохранять значение главного очага народовластия. Действия Коммуны отличались решительным характером. Она закрывала роялистские газеты, арестовывала контрреволюционеров, производила обыски у подозрительных лиц. Она добилась создания Чрезвычайного трибунала для борьбы с врагами народа. Ей, наконец, принадлежит заслуга организации первых успехов в боях против интервентов.

Когда 19 августа прусско-австрийская армия под командованием герцога Брауншвейгского, овладев важными крепостями Лонгви и Верденом, вторглась в глубь территории Франции, революционная Коммуна во главе со своими вождями приняла на себя руководство национальной обороной. И в то время как струсившие «законодатели» упаковывали чемоданы, собираясь покинуть Париж и перенести свои заседания в глубь страны, Коммуна, бросив лозунг «К оружию! Враг у ворот!», объявила поголовную мобилизацию всех мужчин, декретировала набор армии в шестьдесят тысяч бойцов, двинула новую армию навстречу интервентам, и вот победа при Вальми 20 сентября остановила врага, передала инициативу в руки французов и вновь спасла родину и революцию.

Но, обладая несомненным авторитетом, Коммуна не располагала достаточной полнотой власти. Обстоятельства сложились так, что основная власть сосредоточилась в руках жирондистов.

Восстание 10 августа раздавило фельянов. Лафайет, Дюпор и другие вожди бывшего дворянства и крупной буржуазии бежали из Франции, чтобы пополнить ряды контрреволюционных эмигрантов. Однако место фельянов тотчас же заняли Бриесо и его друзья, все эти «государственные люди», как, явно не без иронии, окрестил их Марат.

В то время когда народ сражался на улицах и брал штурмом Тюильри, жирондисты, бывшие противниками переворота 10 августа, сумели использовать этот переворот, захватив в свои руки почти все министерские портфели и добившись своего преобладающего влияния сначала в Законодательном собрании, а затем и в Конвенте.

В результате в Париже установились две власти: буржуазные слои, представленные жирондистами, окопались в Ассамблее и действовали непосредственно через Исполнительный совет (Совет министров); народные массы, сохранявшие в руках оружие, взятое 10 августа, группировались вокруг Якобинского клуба и революционной Коммуны.