Не дожидаясь приказа от комиссаров, граждане секции Французского театра около 12 часов ударили в набат. Тотчас же набат зазвучал по всему Сент-Антуанскому предместью.

В полночь на Гревской площади появились представители двадцати восьми секций. Пройдя между рядами национальных гвардейцев, они поднялись по ступеням ратуши. Старый муниципалитет оказался вынужденным уступить им место. Так возникла революционная Парижская коммуна 10 августа.

В тот самый час, когда секция Кенз-Вен обратилась с призывом к народу, мэр Петион принял, наконец, решение. Он поедет во дворец и разнюхает, каковы настроения «в верхах», а там будет видно.

Подъезжая к Карусельной площади, мэр обратил внимание на огромное количество войск, расположившихся у моста и вдоль стен Тюильри. Здесь были национальные гвардейцы, пешие и конные жандармы, отборные швейцарские части. Везли одиннадцать орудий. Около ворот дворца толпились бывшие «благородные», одевшиеся ради такого случая в свои парадные платья; атласные камзолы, белые шелковые чулки, трости непривычно мелькали там и тут, напоминая о давно ушедших временах.

Когда мэр проходил сквозь толпу офицеров и придворных, он почувствовал легкий трепет. Его проводили свирепыми взглядами. Король встретил его сурово.

Говорят, в городе большое волнение?

— Да, ваше величество, народ сильно волнуется.

Подошел главнокомандующий национальной гвардией, рьяный конституционалист и приверженец двора.

— Ничего! У меня приняты все меры. Бунтовщиков ждет плачевная участь.

Сославшись на жару, Петион откланялся и спустился в парк. Лицо мэра действительно было покрыто потом, но это был холодный пот… Теперь он ясно почувствовал, что сидит между двумя стульями.

Была половина пятого утра. Революционная Коммуна действовала с энергией и решительностью. Она подвергла Петиона домашнему аресту и назначила Сантерра командующим повстанческой армией. По распоряжению Коммуны с Нового моста быстро убирали орудия, поставленные там по приказанию двора. Затем был вызван для объяснений начальник национальной гвардии. Вызов пришлось повторить дважды, но в конце концов, не имея возможности уклониться, главнокомандующий покинул Тюильри и прибыл в ратушу. Он был до крайности поражен, увидя новые лица. И тотчас понял, что погиб. Его допросили. «Почему во дворце удвоена стража? Почему приказали выставить орудия? Что собирается предпринимать двор?» Он кое-как пытался оправдаться и сваливал всю вину на Петиона. Его арестовали. В то время как он в сопровождении конвоя сходил с крыльца ратуши, какой-то человек выстрелом в упор размозжил ему голову.

Во дворце никто не спал. Только его величество, сильно утомившись за день, во всем своем облачении и в парике прилег было на диван, чтобы часочек вздремнуть. Долго проспать ему не удалось. В половине шестого по настоянию королевы его разбудили. Король должен лично осмотреть караулы, уверяла придворные. Такой смотр подбодрит войска. Делать нечего, пришлось вставать. Костюм монарха помялся, ордена съехали на сторону, парик сбился комом, и пудра с одного боку совсем осыпалась. Кряхтя, он спустился во двор. Забили барабаны, и раздались крики: «Да здравствует король!»

Людовик пробормотал несколько бессвязных фраз.

— Говорят, они идут сюда… Я не знаю, чего они хотят… Мое дело — дело моих добрых граждан… Мы встретим их твердо, не правда ли?

По мере того как он проходил вдоль рядов, приветствия становились все более вялыми и под конец совсем смолкли. И вот вдруг раздались громкие крики: «Да здравствует народ!» Это кричали артиллеристы и батальон Красного Креста. Людовик остановился как вкопанный и часто заморгал глазами. Затем, почувствовав страх, он быстро пошел назад. В спину ему неслись громкие восклицания: «Долой вето! Долой изменника!»

Когда бледный, упавший духом король вернулся во дворец, королева, все видевшая из окна, пылая негодованием, обратилась к придворным:

— Все пропало, господа. Король не выказал ни малейшей энергии. Это жалкое подобие смотра принесло нам скорее вред, чем пользу…

Мария-Антуанетта не ошиблась. Вскоре целые части национальной гвардии стали покидать свои места. Придворные, стараясь поправить дело, только содействовали расколу в рядах дворцовых защитников. Своей наглостью и своими раззолоченными костюмами «благородные» вызывали ненависть и злобу у простых гвардейцев.

К одному из батальонов подошел раздушенный франт в атласном жилете и белых чулках.

— Ну-с, господа национальные гвардейцы, пришло время показать вашу доблесть!

— За этим дело не станет, — ответил взбешенный командир батальона, — но мы ее покажем, сражаясь не рядом с вами. — И, круто повернувшись на каблуках, офицер повел своих солдат на Карусельную площадь.

В это время несколько членов муниципалитета уговаривали артиллеристов быть мужественными и стойко выполнять свой долг. Канониры отошли в сторону и стали смотреть на небо, делая вид, что ничего не слышат. Один из них громко вздохнул, подошел к своему орудию, вынул запал, вытряхнул из него порох и затоптал фитиль.

Только наемные швейцарские войска стояли нерушимой стеной, готовясь умереть за чуждое им дело.

Звуки «Марсельезы» плыли над площадью. Предшествуемые федератами, появились первые отряды народных бойцов. Они были плохо вооружены, но полны мужества. Их приветствовали национальные гвардейцы и канониры, покинувшие Тюильри. Подошли к воротам. Под ударами пик и прикладов ружей ворота затрещали и, казалось, были готовы развалиться в щепы. Стражники вступили в переговоры с народом.

В это время представитель департаментской власти, бывший член Учредительного собрания Редерер уговаривал короля покинуть дворец и удалиться под защиту Законодательного собрания.

— Но я не вижу, — возражал король, — чтобы бунтовщиков было особенно много.

— Ваше величество, там выставлено двенадцать орудий, а из предместий движутся целые армии!

Король повернулся к Марии-Антуанетте. Лицо ее было иссиня-бледным, а под глазами шли темные круги. Она отрицательно покачала головой.

— Но, ваше величество, — настаивал Редерер, — имейте в виду, что весь Париж вскоре придет сюда!

Людовик XVI вдруг поднял голову, пристально посмотрел на Редерера и затем сказал, обращаясь к королеве:

— Идем!

В Тюильрийском парке было прохладно, но уже чувствовалось приближение душного летнего дня. Было 7 часов. Небольшая группа людей двигалась по аллее, ведущей от дворца к манежу. Впереди шел Людовик XVI, покинувший своих верных дворян и швейцарцев. Королеву вел под руку один из министров. Маленький наследник престола, обрадовавшись, что вырвался на волю, собирал охапки листьев и кидал их под ноги идущим впереди: Король наблюдал за этой забавой.

— Как много листьев, — сказал он вдруг. — Как рано они начали падать в этом году!

Королю никто не ответил. Разговаривать не хотелось. Свинцовая тяжесть давила всех идущих по аллее Тюильрийского парка.

Придя в манеж, королевская семья и министры заняли места рядом с председательским креслом. Король произнес, обращаясь к Собранию:

— Я пришел сюда, чтобы предотвратить ужасное преступление. Я полагаю, что могу быть в безопасности только среди вас, господа.

Королю ответил Верньо, председательствовавший в то утро:

— Вы можете положиться, ваше величество, на твердость Национального собрания; его члены поклялись умереть, защищая права народа и конституционные власти.

После ухода короля во дворце царило подавленное настроение. Ушло еще несколько батальонов «национальной гвардии. Дворяне плакали от бессильной злобы. Швейцарцы колебались. Кого было защищать, если монарх покинул дворец? Но их командиры горели желанием покончить с «грязной сволочью».

Теперь отряды повстанцев занимали уже всю площадь. Прибывали новые и новые подкрепления. Национальные гвардейцы шагали рядом с людьми, вооруженными палками. Мещане и рабочие, федераты из Марселя и Бреста, бедняки из пригородов и предместий — все были воодушевлены едиными чувствами и помыслами. Это была непобедимая армия.