Литмир - Электронная Библиотека

На Мысе Шмидта, жил другой человек. С пеплом прежней любви к профессии. В пепле дней прожитой жизни. По-прежнему лишь бескорыстный. Славка-техник выклянчил сохатиные торбаза. Купил их у охотников в Оймяконе, и дорого. Подарил. Славка «о таких торбазах мечтал». Мечты должны исполнятся…

Из тундры привез оленью поддевку. Чукчи исстари живут на реке Кувейте. Геофизики там работали. Частенько в стойбище наведывался. Изучал быт, записывал обычаи. В друзья попал случайно.

— Дрожжей нет. Выпивки нет… — жаловался старик Омрыят, угощая чаем и вареной олениной.

«Томатная паста» у пастухов в избытке. В Чаунской тундре геофизики обходились без дрожжей. Двухведерная стеклянная бутыль хорошо подходит для такой нужды. На пять кило пасты — десять сахару. Пару суток, в тёплом тракторе, и брага готова!

Бутыль в отряде имелась. Поставил бражку для старика Омрыята. Принес в стойбище десять литров в канистре. Омрыят выпил кружку.

— Какомей! — одобрил.

— Научи нас….

В праздник «Молодого олененка» в сентябре, Омрыят чаатом изловил молодого олешку из стада. Подарил. Мясо оленя, чукчи привезли в отряд. Из осенней шкуры жена старика Эттырультыне пошила новую оленью поддевку в подарок. И теперь, эта оленья поддевка грела и спасала от леденящей кровь, холодной комнаты.

Общагу возненавидел. Не желал «Божатко» в ней поселяться. Не писалось, не читалось. Хоть волком вой. В собачьих унтах ноги стынут. Ледяной «каток» от половой тряпки! Расшибёшься, ненароком.

«Божатко» упорно уводил в Управление на берег океана. Там, ночами всё и вершилось. Под вой пурги, в уютном, теплом кабинете. Тосковал продолжительные дни, не повстречав Эрику. Ровной вечерней зарей освещала душу любовь к Наталье.

Часто навещать вечерний кабинет, Эрика стеснялась. В рабочее время, однажды поднялся на второй этаж. Эрика стояла в коридоре. Изучала «Доску приказов». Не поставлена дежурить…

«Ждала?!»

— Случилось что?.. — быстро и тихо спросила.

— Нет, — жаром обдало уши. — Ромки не стало видно в уголке…

— В круглосуточном детском саду. Ремонт надо закончить. Смотреть за ним некогда…

Слышал легкое дыхание. Нежность горячила кровь.

Она видела, ценила. Пережила «крах семейной жизни». «Первую любовь» к мужчине.

Люди из Управления обедали в столовой «Военторга». Рядом. Стал замечать нервозность Эрики, когда она присматривалась к офицерской жёнке, что за буфетной стойкой работала. «Женщина военных городков» слушала стихи интимно. Читал ей. От доброго слова, «женка» тянулась и дышала порывисто. В присутствии Эрики сторонился буфетной стойки. Иных стихов, там от меня желалось…

Читать стихи Эрике и в голову не приходило. Смущался леди Лейбрандт…

Ужин в пятницу, завершил рабочую неделю. Из столовой вышли рядом.

— Не возражаешь, если за Ромкой провожу…

— Не возражаю…

Дыхание океана напомнило, в каких мы широтах. От Управления шагать до Детского сада в Погрангородок. Улица одна по изгибу мыса. Тундра уже в глубоких снегах. Она рядом.

На горизонте! По меридиану на восток — Мыс Дежнева! По Нему проходит Полярный Круг. Там, алой зарей трепетало Полярное сияние. Там очеретом заканчивается родная страна. Роднее нет. И дальше бежать некуда.

— Я одна зайду?! — Смутилась Эрика моему желанию подниматься по крутым ступенькам Детского сада.

— Хорошо…

Одета она в добротную дубленку. Осанистый голубой песец на шапке и вороте. Седые торбаза, с бисерным орнаментом на голяшках. Залюбовался ею, пока она поднималась на верхнее крыльцо до дверей подъезда.

И тень сомнения от мысли, что могу исчезнуть из ее жизни, запечатлелась в лице и взгляде, когда она обернулась…

«Кто, есть?» Человек, за спиной которого Полярное сияние в глубине космоса…

Ромке я не чужой. Мальчишке в общежитии приткнуться не к кому. Нет ребятишек. И без Ромки, мне не жить. Первое время он вредничал, заслоняя собой экран телевизора. Дразнился в Красном уголке «рыжий», язык показывая. Я посмеивался, да покуривал. Сизый дымок в сыром холодном воздухе густел. Не комната, табачная «душегубка». Дверей навесных нет. И сизая полость дыма уплывала в дверной проем в коридор. Ромка нырял под полость дыма, отдыхивался.

— Ага, ты нарочно, — догадался он, заметив, что от окурка вновь прикуриваю цельную сигарету.

— Нарочно, выкуриваешь меня?! — Подскакивая, стал заглядывать в глаза.

— Нарочно, — согласился. — Ты ведь тоже, из вредности, не даешь смотреть кино. Заслоняешь экран.

Перестал вредничать. В моей комнате варили чай, смыкали сгущенку из баночных дырок, пробитых ножом. И, сглатывая смешки, хихикали над своим телячьим сопением и чмоканьем.

Однажды, Ромка поздно у меня задержался. Пурга в тундре утихомирилась. И комната потеплела от электроплитки. Пили чай. И Ромка, открыв рот, слушал стихи. Читал ему Блока из томика. За дверью позвала Эрика.

— Ромка?! Спать пора. Рано, в садик, подниматься, — не пыталась она войти.

Я отложил книжку, поднялся, распахнул дверь. Пригласил. Ромка сидел уже на моем месте под настольной лампой. «Рыжим» затылком к нам, щекой на стол.

— Не пойду. Не хочу…

— Может, ты здесь и жить останешься? — вспылила, ровная всегда Эрика. Ромка убрал затылок, шлепнулся щекой о стол. Распахнутые рыжие глаза вперил в нас.

— И останусь! И буду здесь жить!

Эрика мягко, для острастки, потянула пальчиками Ромкино ухо.

Тут уж загородил дорогу я.

— Зря ты этак…

Она разжала пальцы. Стояли мы грудь в грудь, и я слышал учащенное дыхание.

— Защитник?

Ромка охватил меня за пояс со спины.

— Ну и живите…

Вышла.

— Обидели мать. Ступай домой. Поздно. Тебе, игры. А у мамы, работы много.

— Хорошо, — ответил Ромка. — Мать, обижать не будем.

— Не станем. — Подтвердил я.

Ромка послушно ушел.

Не прошло и часа, постучалась в дверь Эрика.

Ночь на дворе. Спит общежитие.

Поверх ночной рубашки, на Эрике теплый восточный халат.

— Не засыпает. Тебя требует. Приучил его к сказкам. Иди, рассказывай…

Капли из худых кранов в умывальнике в пристройке гулко слышны в безлюдном коридоре мертвого сном общежития.

Эрика пропустила меня в комнату. Зашла следом, плотно поджав дверь. Сноровисто выручилась из халата. Осталась в ночнушке до пяток.

Ромка дрых без задних ног, подкатившись под ковер к стенке. Под своим одеялом. Я опустился в знакомое кресло, в круг света от ночной лампы.

Эрика юркнула босыми ногами под знакомое мне одеяло. И открыто, взглядом, «позвала». А во мне, неожиданно открылось лето в Якутии. Понял, почему, «Ромка не спит»… Не желал «этого».

Тихо, чтобы не будить Ромку, начал рассказывать.

Зелёный иней

…Старое зимовье на полянке в лесу сохранилось. Топографическая карта, составления тридцатилетней давности. Карта не обманывала.

Ушли мы с перевала вовремя. Гранитный массив утоп в сером мраке и хаосе. Над долиной туман. Светлая полость лишь до макушек деревьев. Плотно накрыл туман ватным одеялом. Не шевелилось, не перемещалось это одеяло. Будто поземка в полях зеркальным отражением виделась в снежном поле. Барометр на нуле…

Миновали гарь. Она просторная. Судя по карте, должен быть под горой и «лабаз» оленеводов, кораль из жердей. Пастбища Иньяли эвенские. Придут сюда с водораздела на зимовку, через пару недель. Район знакомый, как родной двор. Много в каких местах работалось.

Белой костью на гари светлеет жердями сухостой. Живой лес жмется к руслу. Хвоя на ветвях желтая. Золоченой редкой городьбой стоит лес вдоль берега. В прогалины узнаются речные острова. Листва багряная на осинах. Видимость дальняя.

Пара лосей появилась из русла на берегу. Мелькают между стволов деревьев вразмётку высокими мослами. За рогатым горбачом рысит безрогая лосиха. Передал бинокль Людмиле.

Не слышат звери нас. Расстояние. Стрелять в лосей не желалось. У лося борода перестарка, рога уже по возрасту не сбрасывает. Мясо лосихи, во время «гона», нежное. Грех бить матку. У старого самца, мясо йодистое запахом, жесткое, не разжуешь.

6
{"b":"244939","o":1}