Слейтон потерянно махнул рукой.
— Ну, вот и чудненько! — сказал Ганс. — Лети и побыстрей возвращайся.
Вновь в динамике связи прозвучал голос Байрама:
— Ганс! Вызываю тебя, Ганс!.. Слейтон уже вылетел? Если нет, пусть запомнит: его будут встречать на границе Освещенной Полосы планеты. Пусть ненароком не обстреляет «птице-сапиенсов»!.. Они посланы мною.
— Он еще здесь, Байрам, — ответил космолог: — Хотя самолет уже на катапульте.
— Ах, вон как?! Э, друг пилот, почему медлишь? Приказ командира, — а пока еще Байрам ваш командир — выполняется без колебаний и весьма оперативно. Давай, лети! Я жду.
Слейтон глухо сказал:
— Да, Байрам, лечу немедленно. Я не из тех, кто оставит товарища среди врагов.
— Что-то не то ответил ты, — сказал Байрам. — Какие тут враги? Я подружился с ними! Сам увидишь, ничего мне не грозит. Слейтон отколол следующий «номер», задав вопрос:
— А где гарантия, что со мной говорит Байрам? Изображения на дисплее нет!.. Может, инопланетяне искуссно воспроизводят твой голос? Пока не увижу тебя воочию, не сдвинусь с места.
Байрам молчал, отыскивая выход из комичной ситуации. А может, совещался с разоблаченными инопланетянами? Лишь через десять минут Слейтон услышал голос командира:
— Хорошо, сейчас прибуду на борт! Мой самолет экскортируют лайнеры «птице-сапиенсов». Прошу тебя, Слейтон, встретить нас без фокусов.
Прошли томительные минуты ожидания. Наконец Слейтон увидел, как Освещенную Зону пересекли лайнеры инопланетян и машина Байрама. Спустя время, самолет Байрама был принят в ангар, а лайнеры принялись курсировать на приличном удалении от махины космолета.
Нечленораздельно восклицая, космолог и пилот обнялись с Байрамом. Не видя Патриса, командир оглянулся на экран дисплея:
— Где он? А-а, вот ты где! Ну, здравствуй, дорогой мой. По-моему, ты очень здорово устал, а? Ну, ладно, ладно, отдыхай. А ты, Ганс, сооруди прощальный обед. Потом я представлю вам наших гостей.
— Этих, что ли? — кивнул Слейтон на лайнеры, видные в экране обзора.
— Тех четырех гостей-беркутов, запертых в самолете Патрисa, — наставлял далее командир, — придется отпустить. Для полета с вами к Земле они отберут только двух добровольцев из числа «птице-человеков». А еще двух отправят двухголовые «птице-быки». Как видишь, согласие и мир еще возможны на Туманной планете. Все четверо добровольцев — в моем самолете. Так что...
Байрам умолк, глядя на изменившееся лицо Ганса:
— Что с тобой?!.
Побледневший космолог смотрел выше головы Байрама — на экран связи с Патрисом — и не мог вымолвить слова. «Неужели?..»
— Долго мне ожидать ответа? — спросил Байрам.
— М-м-м... Извини!.. Понимаешь, обед придется есть втроем. Взгляни на дисплей!
Байрам, чувствуя нечто ужасное, резко повернулся — и замер, закрывая лицо ладонью. Что-то похожее на рыдание повисло в рубке:
— Что-о?!. Этого не может быть! Он только что улыбался мне!.. Ты не ошибся, Ганс?.. Может, он просто уснул?
— Хотел бы я верить в это, — сурово произнес Слейтон, протягивая Байраму кусок ленты: — Запись не лжет!.. На, прочти слова Патриса, записанные видеомагнитофоном.
То и дело вытирая платком глаза, Байрам читал: «Дорогие коллеги и братья! Я ухожу в бесконечность, как правильнее называть Ту Сторону Бытия. И не жалею ни о чем. Немного огорчает, что приходится уходить Туда в такой невообразимой дали от Земли. У меня к вам, друзья, единственная просьба: когда прилетите на стационарную орбиту Земли, — а я уверен, что вы вернетесь домой живыми и невредимыми, — скажите землянам, чтобы они берегли прекрасный голубой Шар от всяческих катаклизмов и бед. Печальный урок Туманной планеты будет для всех вечным предостережением. Землю — колыбель рода Хомо — чадо любить и беречь! Поцелуйте за меня ее леса и горы, почву и хрустальную воду родников. И пусть она до конца вечности тихо плывет по древней орбите вокруг центра Млечного Пути. Прощайте!».
Они долго молчали. Никому не хотелось верить, что Патрис умер! Наконец скорбную тишину нарушил голос космолога:
— Последнее время он писал чей-то портрет. Обещал показать его, как только закончит...
В «Саванне» грустно запричитала куропатка, и всем почудилось: она знает о кончине Патриса и оплакивает его, как умеет. В «Цветнике», усиливая впечатление, накрапывал искусственный дождь, и бутоны растений медленно раскрывались, радуясь жизни.
— Давайте перенесем Патриса в анабиозный отсек, — сказал Ганс.
— Да, я вижу, — как-то невпопад ответил Слейтон. — Ты настаиваешь на этом? Не надо убеждать.
Байрама поразила внутренняя теплота, какая-то особенная человеческая тоска, звучавшая в нескладной фразе угловатого, в общем-то, и отнюдь не сентиментального пилота.
Обратил на это внимание и Ганс. «Моя таблетка, которую я незаметно кладу Слейтону в пищу, благотворно влияет на пилота-задиру. Что ж, я удовлетворен. Он становится более душевным...»
Как всегда, Ганс немного преувеличивал свои таланты. На самом деле, испытав потрясение, натура Слейтона проявила свои глубинные качества: дружелюбие, широту души, чувство коллективизма, неунывающий характер.
— Ганс! Ты чего так странно смотришь на меня? Будто увидел в первый раз? — спросил пилот. — Или соскучился без дискуссии о Невидимой Вселенной?
— Представь себе, угадал!.. Я ведь не видел тебя почти девяносто шесть часов. Хочу еще раз обсудить загадку первого сигнала обитателей Туманной планеты. Помнишь, ты принял его еще в пути? Оказывается, послали сигнал не «человеко-птицы», а двухголовые «птице-быки». Сигнал был частотно-модулированным. Именно такие модуляции характерны для языка двухголовых. Это был крик о помощи жертвам агрессии.
— Поэтому я и остаюсь на Туманной, — сказал Байрам: — Как ни тяжело всем, надо заняться делами. Отсюда я сразу полечу на берега Моря Жизни.
Настал час прощания. Четверых пленников корабля, томящихся в самолете Патриса, со всеми предосторожностями перевезли на лайнеры «человеко-птиц», которые крейсировали все время недалеко от космолета. Добровольцев — как «птице-быков», так и «птице-сапиенсов» — разместили на берегу озера. Однако через некоторое время последние объяснили Байраму, что здесь им негде подвесить баллоны с питательными аэрозолями.
— Вы правы! — спохватился Байрам: — Хорошо, что напомнили. Совсем закрутился в этой спешке.
Одноголовых «беркутов» тут же перевели в «Саванну». Все было сделано, наконец. Байрам с чувством облегчения и грусти пожал Слейтону и Гансу руки:
— Будьте здоровы — и до встречи, ребята! Субсветовой вам скорости, устойчивой плазмы в ходовом реактиве.
Аппарат Байрама все дальше уходил от махины космолета, сверкавшего в лучах искусственного света локаторов. Уже с поверхности спутника, прикрыв глаза щитом из поляроида, командир залюбовался волшебной картиной старта фотонной ракеты, какой и был «Гагарин». Вот слепяще вспыхнуло фотонное «зеркало», по его обводам заполыхали протуберанцы сиреневых всполохов. Космолет величественно развернулся носом к звездам.
Вжавшись лицом в экран из поляроида, Байрам с непонятной тоской следил, как все дальше и дальше уходит корабль от планеты, как на безопасном расстоянии от нее включает полную энергетическую отдачу. В наушниках еще звучали на пределе слышимости голоса друзей: «До свидания, Байра-а-ам! Жди, мы вернемся за тобой!..» И его с новой силой охватила тоска. Было так тяжко, что Байрам крепко стиснул зубы, боясь заплакать. «Надо отвлечься!., отвлечься, — внушал он себе: — Лучше думай о чем-нибудь светлом, Байрам Мерданов!».
И вспомнились ему далекие дни, когда экспедиция к Толимаку еще только начиналась... В гигантском зале Космосцентра волнами перекатывался сдержанный говор тысяч людей. Лавируя среди беседующих космонавтов, Байрам поднимался на третий ярус амфитеатра.
— Привет, Мерданов! — окликнул знакомый штурман: — Слышал о наборе людей в экипаж новейшего Корабля? Он вскоре отправится к созвездию Центавра.
