Первое, что сообщал Василий Васильевич: командиру взвода нашей батареи Пете Фомичеву посмертно присвоили звание Героя Советского Союза. Чувство у меня от этой новости было двойное, высокое звание это хорошо, но что посмертно... Вспомнил, как лежал он без сознания за башней самоходки с обмотанной бинтами головой, только и видны в щелочки закрытые глаза. Значит, все-таки смертельным было то ранение. Стало так тяжело на сердце, хотя еще тогда я понял, что будет чудом, если он выживет. Также узнал из письма, что наш 1454-й полк награжден еще одним орденом — Суворова III степени. Но были и горькие новости. Погибли ребята из моего экипажа, наводчик Валера Королев, механик-водитель Ваня Герасимов и заряжающий Коля  Свиридов. Погибли командиры самоходок: Саша Минин, умер от ран в госпитале Ваня Томин, убит и Николай Самойлов, и многих не стало. «В общем, из тех наших, что участвовали на Курской дуге, в живых осталось очень мало», — сообщал Василий Васильевич. Он еще о чем-то писал, но цензура замазала черной тушью чуть ли не треть письма. Может, зная спаянность нашего экипажа, он писал о подробностях боя, в котором погиб Королев?

Как же тяжко и горько было читать мне это письмо! Эх, Королев, Королев! Лучший мой наводчик!

Немногое удалось узнать и после войны. Погиб Валерий 26 июля 1944 года. Бригада вела тяжелые бои на подходе к Пшемыслу в районе Орлы — Мальковице, но вначале нужно было овладеть городком Журавице. Ночной атакой Журавице было взято. В этом ночном бою и погибли Королев, Герасимов и Свиридов. Самоходка их сгорела, наткнувшись на засаду двух «фердинандов». Но как, почему это случилось? Кто был рядом?..

Родных Валерия мне отыскать не удалось, хотя я искал их много лет. А вот родных Коли Свиридова нашел и получил письмо, очень горестное, от его сестры Александры Михеевны. Вот выдержки из этого письма:

«...Мать Николая умерла уже давно, отец погиб на фронте. Выслать вам ничего не можем, так как письма не сохранились, а фотографий не было. Просили его выслать фотографии, но он отвечал, что некогда, нахожусь все время на поле боя.

...Письма он писал часто. Были присланы две звездочки, одна как бы с позолоченными уголками, а другая простая. Получили на него похоронку, но я уже ничего не помню, что там было написано. Помню, как кричала мама и три дня пролежала, не пила, не ела и залазила от нас в погреб, чтобы не видели, как она плачет. После войны приходил его товарищ с нашей деревни Переверзев  Николай Васильевич. Он рассказывал, как погиб Николай. Якобы их начальник неправильно дал команду, танк загорелся, и они нашли Николая согнувшимся около танка, обгоревшего всего. Похоронили их, шесть человек, в братской могиле, завернули в плащ-палатку. А где это, тоже не помню. Похоронили его с наградами. Но этот Николай Васильевич сразу уехал в Луганск, и ничего о нем мы не знаем. Больше ничего вам не можем написать, так как ничего не сохранилось. Может, вы что узнаете, то напишите. Будем ждать с нетерпением.

С уважением к вам сестра, брат, племянники и внуки Николая Михеевича. 2.04.86 г.»

Письмо это я читал с болью, перед глазами стоял Николай, каким я видел его в бою — 19-летний русский богатырь, смелый, решительный, умный, преданный товарищам. А горе матери!..

Но из письма этого так и осталось непонятным, как погибли Валерий и Николай, хотя стало ясно, что хоронили их в спешке и с наградами. Николая похоронили с двумя орденами Красной Звезды, а два ордена Отечественной войны I и II степени были отправлены родным, так как в полк они пришли после гибели Николая. У Валерия на груди были два ордена: орден Славы III степени и орден Отечественной войны II степени.

Это были золотые воины! Несравненные боевые товарищи! На счету их десятки уничтоженных фашистов и немало боевой техники. Но в тяжелой боевой обстановке похоронили их без воинских почестей.

Эту братскую могилу в Польше у маленького городка Журавице родные Валерия и Николая никогда не найдут,  а таким героям надо бы памятник поставить или уж просто христианский крест.

Пока вытягивалась, готовясь к маршу, колонна, я на две минуты заскочил к начразведки капитану Марченко. Он мне сказал, что Седльце находится недалеко от Варшавы, поэтому немцы на этом направлении будут драться ожесточенно:

— Выгляндувка — крупный населенный пункт, немцы укрепились там добротно, так что тяжело вам придется. Постарайтесь подойти к селу незамеченными — это ваш шанс. Только внезапностью и решительностью натиска сможете покончить с делом. А главное, имейте в виду: на этом направлении действуют власовцы из русских и украинских подразделений, сам знаешь, что это означает, малой кровью с ними не обойдется.

Наш передовой отряд отошел от панского поместья ровно в два часа ночи. Головным дозором ушла вперед самоходка Ревуцкого с десантом. Моя машина двигалась следом во главе колонны, за ней — остальные самоходки и «студебекер» с солдатами, не уместившимися на самоходках. Замыкала колонну ремлетучка с бригадой ремонтников во главе с механиком-регулировщиком Шпотой. Хотелось мне, чтобы ехал с нами и старший техник Журбенко, пригодился бы он и на марше — для технической стабильности батареи, и в бою — для быстрейшего восстановления поврежденных машин. Но Журбенко, как всегда, перед самым выходом куда-то исчез.

Колонна шла на малых скоростях, почти бесшумно, фары всех машин были выключены, горели красным светом только задние габаритные фонари, предотвращая наезды. В этой спокойной обстановке я собрался с мыслями подумать о власовцах. Бой нас ожидал смертельный, так как выбора у них нет: либо победить, либо  расстрел, попади они в плен. Не зря немцы последнее время в прорывах и крупных наступлениях используют власовские части в заградотрядах, не доверяя собственным деморализованным войскам. До сих пор с власовцами мы не встречались, хотя наслышаны о них были достаточно, и отношение к ним было плохое. Еще бы! Они против нас воевали! Но судьба их была незавидная. Их, если в плен брали, то большинство расстреливали, хотя никаких приказов на этот счет не было. Я, правда, эти расстрелы пленных — любых пленных, осуждал. Некоторые у нас расстреливали, чтобы свой героизм показать. Надо было его в бою показывать! А с пленными контрразведчики разберутся, кто он такой, как во власовцы попал. Были фильтрационные лагеря, там делали проверку.

У нас ведь все, кто в плен попал, считались предателями: раз был в плену — значит, изменник. Из гитлеровского плена — в сталинский ГУЛАГ! Из концлагеря — в концлагерь!

А пленных много было категорий. Которые попали в плен без сознания, тяжелораненые — их упрекать ни в чем нельзя. Даже не раненый, даже в сознании, но если в плен попал целый полк, целая дивизия, целый корпус, бывало, и целая армия — как их осуждать? Их окружили, они боеприпасы израсходовали и драться ничем не могут. Сталин лично 11-й армии на Юго-Западном фронте не разрешал прорывать кольцо окружения. Приказал — и все! И когда они остались без боеприпасов, их немцы взяли. Понеделина потом, по возвращении, расстрелял, а Музыченко не тронул. Другое дело, те, кто сам перешел, в плен сдался, в обстановке, когда нужно было воевать, таких я осуждаю.

Расстояние от КП полка до Выгляндувки, с учетом всех обходов и поисков брода, сложилось в сорок километров, мы прошли их за два с половиной часа. Населенные  пункты, занятые противником, обходили, не вступая в бой.

Перед самым рассветом сосредоточились в кустарнике километром южнее села, сразу приняв боевой порядок для наступления. В Выгляндувке стояла тишина, нарушаемая лишь редким лаем собак да звуками граммофона, видно, немецкие офицеры засиделись до рассвета, крутят все одну и ту же лирическую песенку «Im eine Sommer Nacht» («В одну летнюю ночь»). И хорошо, что крутят, — значит, подход наш прошел незамеченным. До атаки, если начинать ее на рассвете, оставалось минут сорок. В башне самоходки при закрытых люках, подсвечивая фонариком, еще раз посмотрели с майором карту района предстоящих действий, оценили обстановку и решили, что атаку следует начать еще затемно.