— Свежая мысль, — зло прошептал редактор, заерзав на стуле. — Думает, здесь дураки сидят или нам делать нечего. «В сферах науки»… Что ему ответить? А, «в отдел»! Пусть и сами шевелят мозгами, а то все редактор.

Дальше опять шли самые обыкновенные письма: благодарность врачу за удачную операцию, каких в жизни полно и обо всех писать невозможно; о благоустройстве какой-то улицы, о волоките в райсобесе… Стопка писем почти не убывала.

Много накопилось! Пять дней Иван Степанович не брался за них: то лекции, то заседания, то дружок подвернется…

Ряшков приходил утром в редакцию, проводил летучку и исчезал на весь день.

Чем дальше, тем меньше он вникал в содержание писем. Многие почти не читал, надписывал на них всего лишь одно слово: «Расслед.» или «В газету».

Из самого северного района области пришло письмо, в котором спрашивалось, кому послать стихи на литконсультацию. Ряшков черкнул: «В газету». Женщина задавала вопрос, может ли редакция помочь ей разыскать дочь, без вести пропавшую в годы войны? И снова резолюция: «В газету».

За этим занятием и застал его Шмагин. Редактор остановил бег карандаша, поднял глаза:

— Что?

— Вот рапорт о досрочном выполнении плана. С нарочным прислали. Я думаю, опубликуем?

— Ну, ясно. Это же победа. В ней есть и плоды нашей борьбы, а? Опубликовать!

Дмитрий Алексеевич, уже повернулся было и пошел, но Ряшков остановил его:

— О, дай-ка сюда. — Он взял у Шмагина сообщение дирекции завода, написал на нем «В газету», размашисто расписался и отдал бумажку обратно. — Вот теперь на. Порядок, во всем порядок!

Шмагин с Армянцевым долго смеялись над этой резолюцией.

— К редактированию у него страсти нет, — говорил ответственный секретарь, — а вот к резолюциям — не уймешь. Хоть закорючку, да поставит.

…Ряшков расписался на последнем письме и швырнул карандаш:

— Фу, наконец-то.

Затем он собрал в кучу все письма, сунул их техническому секретарю:

— Это — Голубенко. Пусть раздаст в отделы.

Когда дверь за секретарем захлопнулась, он поднял руки, потянулся, улыбаясь от удовольствия, и уже хотел было сесть в кресло, но вдруг вспомнил, что скоро бюро обкома, засуетился, достал из стола спички, коробку «Казбека», разложил их по карманам и отправился.

Проходя мимо кабинета Армянцева, спросил:

— Ко мне у вас ничего нет?

— К вам? — ответственный секретарь пожал плечами. — Нет. Все, кажется, ясно. Полосы будут вовремя.

— Я на бюро.

Под окном, у входа в редакцию, послышалось хлопанье дверки автомобиля. Потом долго тарахтел мотор. Шмагин посмотрел в окно, улыбнулся:

— Машина у редактора что-то чихает. Сдавать начала.

Армянцев махнул рукой:

— А-а…

Собравшись в дорогу, Павел торопливо чмокнул супругу и забросил на плечо ремень полевой сумки.

— Поскорее возвращайся да квартиру хлопочи, надоело здесь. — Аня долго еще стояла у подъезда гостиницы, взглядом провожая мужа, уже давно скрывшегося в толпе. А потом вернулась к себе в номер и загрустила.

Она знала, что муж уехал дней на пять-на шесть и все-таки ей было тяжело. Одиноко и пусто как-то без него.

Ей вспомнился вчерашний день, и она усмехнулась.

Перед самым концом работы он позвонил к ней в редакцию и сказал: «Выходи, встречаю. Пойдем Валерику шоколадку купим».

Они ждали ребенка. Павел все время мечтал о сыне. Ну, а пока сын еще не родился, все «его» шоколадки должна была есть… Аня.

По пути они завернули в универмаг. В детском отделе большая толпа осаждала прилавок. Павел пролез к продавщице и оттуда через головы покупателей показал Ане светло-голубой шерстяной костюмчик. Она замахала рукой: «Не надо такой — темный надо, темный».

Но Павлу нравился только этот, и он его купил.

Аня обиделась: «Очень маркий, не настираешься». Супруги тут же, в магазине, поссорились. Шли домой молча, насупясь.

Сейчас Ане показалось это смешно. «Ну и пусть светлый. Какая же я все-таки… Подумаешь, не послушал меня! А ему этот понравился. Надо же и с отцом считаться».

Вот всегда так. Когда мужа не было, она его защищала, оправдывала. При нем никакие обиды не прощала, вела себя излишне сдержанно, часто не отвечала на ласки, а иногда даже начинала сторониться его.

Павлу, ласковому и пылкому, это не нравилось.

…Аня пробовала читать, но не получалось…

Стало смеркаться. Она включила свет и взялась за распашонки. Шить осталось совсем, совсем немного.

Александровское сельпо действительно было передовое. Кооперацией руководил местный коммунист, прославленный медвежатник Никита Семенович Бугров. Участник Великой Отечественной войны, он со своей пушкой прошел путь от Сталинграда до Варшавы. Здесь фашистский бронебойный снаряд оторвал ему левую руку. После госпиталя Никита вернулся в свое село и снова занялся охотой. Трудно было первое время. Сядет, бывало, патроны начинять, а рука-то одна…

Потом приноровился: зажмет дно гильзы меж колен, забьет капсюль, повернет патрон, засыплет заряд, пыжи запрессует — готово. И в лесу одной рукой орудовал. Вскинет ружье, словно игрушечное, к плечу — выстрел. И промахов по-прежнему не знал.

В селе уважали этого молчаливого, немножко сурового, но трудолюбивого и беспредельно честного человека. И на отчетном собрании односельчане избрали его председателем сельпо.

С тех пор и пошел Александровский кооператив в гору. Бугров закупал и отправлял в город грибы, птицу, ягоды, рыбу, мясо, а оттуда вез промышленные товары. Он первым в Забайкалье начал принимать от пайщиков заказы. Запишет, кому надо самовар, кому кровать, топоры, пилы или еще что, и — на базу. Старался возить только то, что сейчас же у него купят.

Быстро развивалась торговля, появились прибыли. Пайщики стали получать проценты — чистый доход от торговли. Потянулись в кооператив новые люди. Члены кооператива теперь уж с гордостью говорили: «Наша кооперация!»

Обо всем этом Павел узнал и от жителей села, и от самого Бугрова. Он же, Никита Бугров, рассказал Грибанову и о трудностях в работе, о проделках заведующего Светенской базы облпотребсоюза Ужалгина.

— Вот мы — впереди, знамя получили. Хорошо. А как это нам далось? — жаловался Бугров. — Теперь-то Ужалгин дает нам товары. Он хитрый. Передовое сельпо! Вот, мол, смотрите, как у нас. А раньше бывало: сам товара не везет, приедешь к нему и — не дает. Бежишь в райком, пишешь в облпотребсоюз, в обком. В общем, возьмешь за горло — вырвешь, не возьмешь — без товара живи. Вон соседи — без соли и спичек сидят. А на базе полно, завал.

— Что же райком, облпотребсоюз?

— Райком? Вызывали, говорили. База-то межрайонная — разводят руками. Из облпотребсоюза приезжали, но… Знаете, товарищ, не секрет: есть еще нехватки да недостатки. Ведь без войны только три года живем. Трудно. А жуликам это на руку. Сами руководители на базе не были, а ревизоришка приедет, ему сунут хороший сверток и все. Ужалгин умеет. В шею бы таких.

Уже пять часов Грибанов сидел в кабине полуторки. Материал о передовом сельпо — в блокноте. Задание редактора выполнено, можно бы и домой, но вот с базой, с базой…

Нет, он поедет туда, расследует. Если все так, как говорит Бугров, обязательно напишет. Армянцев обрадуется: сверхплановый материал. Секретари любят запас.

Полуторка вздрагивает, ныряет в ухабы, надрывно гудя мотором, взбирается в гору, легко катится под уклон. Дойдя до лощины, она медленно, нехотя въезжает в глубокую колею, заполненную водой. Колеса гонят воду, та сопротивляется, злится, шумит…

А дождь не перестает. Деревья, свесив намокшие ветви, стоят у дороги задумчивые, скучные.

Павел втиснулся в угол кабины, втянул голову в воротник фронтовой шинели, которую для командировочных путешествий считал незаменимой, и стал прислушиваться к журчанию воды под колесами, к каплям дождя, зло барабанящим по кабине. Он с беспокойством думал о том, что хорошо бы доехать до базы без аварий.