— Подожди, — успокоил его Шмагин, а сам тоже все время ерзал, словно его кресло подогревали.

Ряшков посматривал на своих журналистов, ехидно улыбался: «Ну, как…» Потом не вытерпел, спустился в зал и сунул Шмагину записку: «Вот… шумим, шумим…» Дмитрий Алексеевич написал ему два слова: «Не кажите гоп…»

На сцену вышел бурильщик Силантьев. Говорил он громко, запинаясь:

— Обидно все-таки, товарищи. Наш начальник смены, то есть вот Стрекач Тарас Афанасьевич, правильно сказал, то есть написал. Мы с ним все это в забое обговорили.

И вот опять же к вам, Василий Михайлович. Вы говорите, морозы у нас. Верно, четыре-пять месяцев морозы. И пусть, потерпим. Я лучше буду на морозе, да сухой, чем в подземелье, да мокрый. К тому же — сквознячки в шахте, учитываете?

Товарищи, а техника, рассказывают, какая! Экскаватор со стеклянной кабиной! Электровоз — так в нем лучше, чем в городском трамвае! Вот вам и климатический фактор.

Честно вам скажу: хочется поработать на воздухе, на солнце так, чтобы с размахом, по-магнитски!

Посмотрел в рукоплещущий зал и начал было спускаться по ступенькам со сцены, но спохватился:

— Да еще одно слово, — в зале засмеялись. — Мне вот, непонятно… Вы, Александр Федорович, — обратился он к главному инженеру рудника Соснину, — на техминимуме об этом горячо говорили, а тут вот…

— Я скажу и здесь. — Соснин поднялся и размашисто зашагал к трибуне. — Хотелось рядовых горняков послушать, — заговорил он.

В руках у него был граненый карандаш. Он держал его обеими руками горизонтально и все время поворачивал, словно пытался рассмотреть грани.

— У нас пласт лежит так, что на северном участке руду добывать открытым способом выгоднее. Здесь слой пустых пород над рудным телом невелик. Снять ее — и черпай руду, вози. А вскрышные работы в наше время не проблема. В этом нам помогут и техника и взрывчатка. И руда будет, безусловно, дешевле, товарищи.

Зал одобрительно загудел: «Правильно!»

— Подготовительные работы на разрезе в недалеком будущем окупятся. А мы должны заботиться о будущем.

Грибанов смотрел на главного инженера, не мигая. Лицо Соснина худощавое, узкое, а лоб широкий, крутой, угловатый, но тем, пожалуй, и привлекательный. У этого совсем еще молодого специалиста уже от лба и до макушки блестела лысина.

Говорил он неторопливо, размеренно, взвешивая каждое слово, говорил не по тезисам, а так, словно беседовал с людьми на досуге, глядя им в глаза. Только время от времени он опускал голову, внимательно вглядывался в матово блестевшие грани карандаша, как будто в них он находил мысли и фразы.

— Товарищи! А на сколько больше руды государству давать будем! Сейчас по штрекам вагонетки гоняем, руду лопатой перебрасываем, а там будем брать ее ковшом многокубового экскаватора!

— И вывозить в железнодорожных вагонах, — бросил кто-то из зала.

— Правильно. Не вагонетки, а вагоны — по сорок-шестьдесят тонн. Товарищ Чекаленко говорил: техника сложная. Да, не простая. Но пока выстроят разрез, все изучим. Пошлем товарищей на Урал, в Магнитогорск, там поучатся.

Главное, товарищи, не надо бояться нового. Давайте действовать решительно. Министерство нас поддержит. От этого выиграет не Стрекач и не Чекаленко, а Родина.

Отчетом с этого совещания Шмагин и Грибанов заняли целую страницу газеты.

Единомышленники Стрекача торжествовали.

Утром Ружена позвонила Павлу в редакцию. Он говорил с напускной серьезностью и ни разу не произнес ее имени. Отвечал обрывками фраз:

— Сегодня? Зайду. Хорошо… Редактором? Н… не знаю, надо подумать…

«Редактором?!» — это слово заинтересовало Любу.

— Что, вам другую работу предлагают, Павел Борисович? — с деланной безразличностью спросила она, когда тот повесил трубку.

— Нет, что вы! Это… знаете, Ружена, ей предложили написать брошюру. Издательство согласно, чтобы я был редактором.

— Ну и хорошо.

— Времени нет, да и… неудобно как-то.

— Что тут неудобного? — сказав это, она покосилась на Грибанова, но… он уже читал рабкоровское письмо.

Правда, он не читал, а только смотрел на это письмо… «А что если отказаться, не брать на себя редактирование?..»

Официальный тон Павла немного удивил Ружену. «Придет или не придет?»

Ей очень хотелось, чтобы их имена хоть тут, на последней страничке брошюры, стояли рядом: автор и редактор. Навсегда! О большем она не мечтала…

Сердце стучало радостно и тревожно.

После работы Павел был у Ружены. Поздоровались. Ружена сама сняла с него шляпу, повесила на гвоздик.

— Извините, такова обязанность хозяйки дома, — и опять ожгла его улыбкой, но тут же стала серьезной.

Подошла к столу, взяла толстую тетрадь.

— Вот, за два дня написала.

Павел взял тетрадь, но продолжал смотреть на Ружену:

— Вы молодец, честное слово, Ружена… — он шагнул к ней, но она замахала рукой:

— Нет, нет, давайте работать. — Взяла у него записи. — Читать буду я, вы мой почерк Не поймете.

Павел хотел свой стул поставить рядом, она не согласилась, усадила его по другую сторону стола, напротив.

Читала страничку за страничкой.

Потом Павел высказал свои замечания по рукописи.

Час был уже поздний. Ружена встала из-за стола, подала Павлу руку:

— Спасибо вам. Завтра мне работы на целый день хватит. А потом…

— А потом я опять зайду.

— Вечером?

— Да, вот так же.

Она опустила глаза, смущенно-радостная сказала:

— Хорошо, приходите.

И тут же бросилась к вешалке, взяла его шляпу, надела на Павла.

— До свидания.

— До скорой встречи. Ружена, знаете что…

— Опять косынку? — улыбаясь, погрозила ему пальцем: — Идите.

…И на следующий вечер снова читали, правили, дополняли, редактировали. Сидели — она по одну сторону стола, он по другую.

Павлу захотелось подойти к Ружене. Он встал. Облокотился на стол, и его лицо приблизилось к лицу Ружены. Он рассматривал ее волосы, лоб, ресницы, щеки. Вот его глаза скользнули на подбородок, губы, грудь. Опустил глаза, сел.

«Может, уйти? Но ведь неудобно…»

Прошла минута, две… Потом неожиданно для себя Павел прошептал:

— Ружена…

Она вздрогнула.

— Слушать надо, товарищ редактор!

— Слушаю, слушаю, товарищ автор.

Но слушал он плохо. Да и она читать стала сбивчиво, с большими паузами.

Павел пытался думать о жене, о коллективе, о своем служебном долге… Но не помогало.

Перед ним сидела Ружена, та самая Ружена…

Он обошел стол, постоял рядом с Руженой, а потом склонился к ее щеке. Она испуганно отстранилась:

— Не нужно, что вы… — потупила взгляд, потом опять посмотрела, и, краснея, добавила: — Сядьте, не сердите меня.

Но он не садился.

Видя, что Павел все так же стоит за ее спиной и не слушает ее, она закрыла тетрадь, встала:

— На сегодня хватит. Идите домой.

— Ну что ты. Мне с тобой хорошо, Ружена.

Лицо Ружены просияло и слегка разрумянилось.

— Возможно, но… — Ружена сделала паузу и почти шепотом закончила: — но вам пора домой.

— До свидания. Спокойной ночи. — Сжал ее кулачки в своих ладонях, как бы собираясь отогреть их, и невольно задержал взгляд на ее тонких пальчиках… Теперь Павел видел, чувствовал только ее одну, и больше ничего.

— Можно поцеловать?

— Вон, косынку… — глаза Ружены сверкнули.

Павел мгновение стоял в нерешительности, но затем схватил Ружену и, не помня себя, в неистовом порыве чувств стал целовать ее губы, щеки, лоб, шею.

Она закрыла глаза и тихо заплакала.

«Где он? Что с ним? — недоумевала Аня. — Почему его так долго нет?»

Она позвонила на работу, в библиотеку… Странно! В выходной поздно пришел, вчера, сегодня…