Поселили меня в одну из комнат офицерского общежития вместе с четырьмя молодыми летчиками-лейтенантами военного призыва и еще одним довольно странным соседом, о котором я расскажу позже. Летный состав полка полностью обновился за время войны на Западе, за исключением одного пилота-командира третьей эскадрильи, Героя Советского Союза капитана Беликова. К этой эскадрилье меня и приписали в качестве стажера. Едва я успел познакомиться с ее механиками и не получил еще конкретного задания, как 13 марта был вызван на пятнадцать дней в штаб армии, в распоряжение ее главного инженера.

Он мне поручил привести в порядок имевшуюся при штабе техническую библиотечку, а затем направить необходимую литературу в дивизии. Работа писарская, но требующая определенной квалификации. Кстати, с техническим образованием командного состава армии дело обстояло плохо: ни один из главных инженеров дивизий, не говоря уже о полках, не имел высшего образования, хотя бы гражданского. Полагаю, что меня выдернули из полка по рекомендации моего попутчика в поезде, инженер-полковника Коварского.

Работал я в кабинете главного инженера, генерал-майора Шишкина, поскольку там в трех шкафах и помещалась вся техническая библиотечка. Ночевал в квартире его заместителя, тоже генерал-майора. Супруга генерала ввела меня, как москвича, в круг особой касты, проживавшей в «генеральском доме». (При штабе армии числилось не менее дюжины генералов.) Члены этой касты называли себя «мы, генеральские жены» и с явным пренебрежением относились ко всем остальным представительницам прекрасного пола. В основном это были молодые и малокультурные женщины, занявшие свое привилегированное положение уже во время войны. Благодаря обильному довольствию и многочисленной обслуге они были совершенно свободны от всех хозяйственных забот и отчаянно скучали. Кроме гарнизонных сплетен и полетов за заграничными тряпками в занятый нашими войсками китайский портовый город Дайрен (Дальний), их единственным развлечением были вечеринки в своем кругу с танцами. В качестве кавалеров приглашали молодых адъютантов штаба. Пару раз в этом качестве пришлось выступать и мне.

Вернулся я в полк 11 апреля. Еще две недели меня продержали в штабе полка, поручив оформить разными пособиями учебный техкласс. 26 числа я, наконец, получил машину в третьей эскадрилье. Из-за серьезной неисправности мотора она была уже списана. Поэтому мне и доверили на ней упражняться. Тем не менее капитан Беликов приказал вернуть машину в строй.

— Чему-нибудь Вас там в Академии, я надеюсь, научили, — сказал он насмешливо-снисходительно.

Вообще, наш капитан — человек малосимпатичный и грубый. Благодаря своей золотой звездочке он держится высокомерно. В полку это не принято. Даже командир полка во внеслужебном общении не только с летчиками, но и с механиками берет на себя роль заботливого отца-командира.

Кстати, здесь уместно опровергнуть навязанный кинофильмами о войне миф, будто бы в авиационном полку офицеры-летчики свысока смотрят на своих механиков. Летчики — выпускники краткосрочных летных училищ военного времени совершенно не знают устройства самолета и особенно мотора. Их обучали управлению машиной и тактике воздушного боя. С «матчастью» знакомили весьма поверхностно. Поэтому каждый летчик (особенно истребителя) понимает, что не только успех полета и боя, но и сама его жизнь зависит от квалификации и добросовестности механика. Ввиду этого старается поддерживать с ним наилучшие отношения.

Незадолго до окончания моей службы в полку я был свидетелем редкого, но впечатляющего события — забастовки механиков! На смену вышедшему в отставку по болезни старому инженеру полка из штаба дивизии прислали нового, явно недовольного этим назначением. Свое недовольство он срывал на подчиненных ему механиках: попусту и грубо бранил их, грозил вычетами из зарплаты...

В один прекрасный день, назначенный для тренировочных полетов, одновременно «забарахлили» моторы всех тридцати самолетов полка. Все механики «в поте лица» возились с ними, но никак «не могли понять, в чем дело». Просили помощи у инженера. Тот в отчаянии бегал от машины к машине, но разобраться с ходу, какую гаечку в чреве мотора ослабил или какую регулировку слегка сбил механик, он, естественно, не мог. Командир полка все понял, полеты отменил, а непригодного для службы в полку инженера отослал обратно в штаб дивизии.

Но вернусь к своему первому практическому заданию. Четыре дня, не вылезая из ангара, я вспоминал и заново изучал устройство мотора моего «инвалида». К счастью, на нашем аэродромчике в Академии был один истребитель Ла-5. Когда-то по учебному разрезу реального двигателя мне удалось весьма основательно разобраться в назначении каждого малейшего винтика или спрятанного в теле мотора канальца подачи масла. (Недаром же я был отличником и перед зачетами по «матчасти» консультировал весь курс.)

Вспомнив все основательно, приступил к определению дефектов. В ангаре всегда находилось несколько механиков, отлаживавших свои машины. Я обращался к ним за советом — уважительно, но не заискивая, никак не используя свое офицерское звание. Конечно же, сержанты-механики поначалу встретили меня настороженно. Но постепенно, видя, что я не задаюсь, а не покладая рук работаю, начали относиться лучше, с определенным уважением.

Закончив дефектацию, приступил к ремонту. Для механика он сводится, в основном, к замене испорченных деталей и узлов запасными. Но дело это вовсе не легкое. Вот что я писал в одном из писем Оле:

«Работа механика — физически тяжелая, что после пятнадцати лет сидения на ученических скамьях чувствуется основательно. Все гайки нужно заворачивать и отворачивать с большой силой, а главное — в очень неудобных положениях. В моторе истребителя все очень тесно. Приходится работать то лежа на спине, то балансируя на каком-нибудь выступе конструкции. Добираться до нутра мотора подчас очень трудно и неудобно через хаотическое нагромождение разных трубок, тяг, твердых и острых деталей. От этого руки все изранены и вспухли, а ежедневное мытье их бензином с добавкой ядовитого свинца разъедает кожу. Тем же бензином в конце дня приходится мыть волосы, основательно перепачканные машинным маслом (горячего душа в полевых условиях нет).

Работаю в среднем по 12 часов в день. Вчера работал 15 часов — с шести утра до девяти вечера, поэтому не было сил даже написать тебе письмо. Отсутствие навыка, как всегда бывает, удваивает работу».

Дружеские отношения с механиками совсем наладились. Теперь они сами предлагают мне помощь, отлично зная, что, к примеру, сменить цилиндр один человек не может — надо вдвоем. Однако реанимация моего самолета оказалась делом более сложным, чем это представлялось сначала даже моим коллегам-механикам. Вот отрывок из еще одного письма Оле:

«Утюг мой (то бишь самолет) похоже, вгонит меня в гроб. Десять дней я бился с ним с зари до зари. Сменил всю систему зажигания, стал пробовать запуск. Все цилиндры работали нормально, кроме одного (всего их четырнадцать). Посоветовавшись, решили его заменить. Это — очень трудоемкое дело. Четыре дня работал как проклятый. Поставил и новые свечи. Все ребята говорили, что теперь у Остермана мотор будет работать отлично. Запустили. И правда — хорошо заработал, но... через несколько минут «забарахлил» другой цилиндр. Смотрели, смотрели и решили менять и его. Бог мой! Этот проклятый цилиндр расположен так, что смена его предшественника была забавой по сравнению с тем, что предстоит сейчас. Решительно он меня сживет со света...»

Претерпели изменения и мои отношения с соседями по комнате в общежитии. Несмотря на тяжелую работу в ангаре, я упорно следовал своему решению хотя бы немного заниматься по вечерам математикой, физикой и немецким языком. Нужные книги мне прислала Оля. Заниматься оказалось тоже нелегко. Нередко мои соседи порядочно выпивали и шумно обсуждали свои полеты либо (чаще) свои успехи на любовном поприще. Два раза в неделю в ДК устраивались танцы под радиолу. Приходили молодые жительницы Спасска и наши девчата из батальона аэродромного обслуживания. В подвале ДК сохранился от прежних времен неплохой бильярд. На нем каждый вечер играл сам с собой старший техник-лейтенант Селихов. Мрачный молодой человек, ни с кем не общавшийся. Тот самый пятый сосед по комнате, о котором я ранее обещал рассказать. О нем еще в первом письме из полка, от 8 марта я писал Оле: