Петр Леонидович говорит, что процессы жизнедеятельности, без сомнения, в самом ближайшем будущем станут плодотворным полем для физических исследований и что его это направление уже давно интересует. Но сейчас он ничего определенного сказать не может. Через некоторое время, вероятно, вернется в свой Институт физических проблем. После того как разберется с состоянием дел в Институте, он готов меня там принять и продолжить наш разговор. Прощаясь, подает мне руку. Благодарный, окрыленный, полный радужных надежд, покидаю дачу. Обратный путь на станцию кажется вдвое короче...

Через какое-то время узнаю, что Капица вновь назначен директором созданного им Института. В физических кругах Москвы ходят самые фантастические слухи о том, как он восстанавливает былой облик своего детища. До отстранения Капицы Институт физических проблем в системе Академии наук, да и во всей советской системе, являлся немыслимым исключением. Мало того, что число сотрудников на единицу площади в нем было вдвое меньше, чем по обычным академическим нормам. В Институте не было ни бухгалтерии, ни отдела снабжения, ни канцелярии, ни даже спецотдела. Со всеми действительно необходимыми функциями этих подразделений справлялась одна секретарша директора. В Госбанке были открыты неограниченные счета для Института — как в рублях, так и в твердой валюте для закупки нужного оборудования за границей. Научные сотрудники не имели определенного отпуска. Те из них, кто чувствовал необходимость отдыха, обращались к Петру Леонидовичу за разрешением не приходить в лабораторию в течение согласованного с ним срока. Если они предпочитали отдых на берегу моря, то могли с семьей отправиться в принадлежащий Институту небольшой санаторий — разумеется, бесплатно. Для этой цели в московском аэропорту Институт держал собственный самолет.

Все это было оговорено Капицей как условие возвращения в 1934 году в СССР из Англии. Так же как закупка и доставка в Москву всего оборудования лаборатории, в которой он там работал. Остается добавить, что Институт был выстроен по его проекту, но лишь после того, как рядом был построен дом для его будущих сотрудников.

Рассказывали (быть может в качестве анекдота), что первой его акцией по возвращении из изгнания был созыв четырех дворников, числившихся в штате Института, и предложение любому одному из них принять на себя обязанности всех четверых при условии выплаты ему их суммарной зарплаты (желающий нашелся). Затем он ликвидировал все перечисленные выше обслуживающие отделы и принялся за сокращение штатов Института...

Выслушивал научные отчеты заведующих всех размножившихся за время его отсутствия лабораторий, и если считал сохранение каких-то из них нецелесообразным, увольнял в полном составе. Предварительно договорившись с президиумом Академии и ВЦСПС, что все уволенные в том же составе и на тех же условиях оплаты будут переведены в другие институты Академии.

Весной 55-го года, в разгар этого «побоища» я и явился в Институт. Никакого вахтера на входе не оказалось. Так же как и гардеробщицы в гардеробе. Повесил свой плащ и поднялся на второй этаж. У встретившегося в коридоре сотрудника узнал, где могу найти Петра Леонидовича. Постучал в дверь и вошел.

Просторная комната без каких-либо украшений, без ковра на полу и, насколько мне помнится, без фотографий или картин на стенах. Вероятно, не кабинет директора, а комната для семинаров. В глубине небольшой стол, за которым сидят Капица и академик Шальников. Последнего я узнал потому, что он принимал у меня госэкзамен на физфаке. Рядом со столом стоит высокий молодой мужчина. Как мне потом сказали, академик-секретарь Президиума Пешков. Похоже, что эта «троица» как раз и выслушивала доклады заведующих лабораториями (зачем бы еще в ее составе мог оказаться академик-секретарь?).

Только я собрался напомнить о нашей встрече на даче, как Петр Леонидович сказал: «Помню, помню, молодой человек. Вот что могу теперь Вам сказать. Биофизика бесспорно является одним из наиболее интересных направлений развития физики в ближайшие годы. Но я уже не молод, и у меня только одна жизнь. Поэтому биофизикой всерьез я заниматься не буду, а продолжу свои работы в области физики низких температур. Посоветовать, к кому еще обратиться, не могу — не знаю. Но готов Вас принять в свой Институт. Разумеется, на нашу тематику».

Но я был молод и глуп, к тому же самолюбив и потому ответил: «Благодарю Вас, Петр Леонидович, но у меня тоже только одна жизнь и я посвятил ее физике живого». Этот отказ, как теперь ясно, был величайшей ошибкой моей жизни. Если бы я мог предвидеть, сколь мало продуктивной окажется моя деятельность в этой области науки! И как, по всей вероятности, интересно мне было бы работать у Капицы. Я уже тогда понимал, что мои мозги не способны унести меня в заоблачные выси теоретической физики. Но прирожденное пространственное воображение, смекалка, неплохо «привешенные» руки и определенное конструкторское дарование сулили успех в постановке физических экспериментов. Эти качества в какой-то мере послужили мне и при работе в области молекулярной биологии. Но там эксперименты будут сводиться, в основном, к выделению, очистке и исследованию структур и функций биологически активных молекул. Для постановки подлинно физических экспериментов и создания специальных лабораторных установок поле очень узкое...

Капица выказал уважение моей решимости и пожелал успехов в сфере биологической физики. Я поблагодарил и удалился.

Вопрос о теме дипломной работы оставался висящим в воздухе. Стало ясно, что искать ее в еще толком не народившейся области биофизики не приходится. Тогда я решил выбрать тему по электронике, понимая, что эта область прикладной физики будет играть ключевую роль в постановке любого физического эксперимента. Общие знакомые свели меня с Владимиром Ивановичем Диановым-Клоковым. Еще молодой, но исключительно эрудированный инженер-электронщик, он работал в Институте органической химии, в лаборатории академика Обреимова. Там он был занят разработкой приставки к обычному спектрографу, позволявшей автоматически регистрировать на экране осциллографа весь спектр поглощения раствора любого химического вещества. Участие в этой разработке вполне годилось в качестве темы дипломного проекта. Владимир Иванович имел степень кандидата физико-математических наук и мог быть руководителем моей работы. В деканате заочного отделения физфака МГУ и дирекции ИОХа было оформлено мое прикомандирование в качестве дипломника к оптической лаборатории академика Обреимова.

Явившись в феврале 54-го года к Обреимову, я скоро понял, что меня опять ожидает в первую очередь конструкторская работа. Реализация приставки к спектрографу требовала определенной механической системы: корпуса, вращающегося перфорированного диска, механизма автоматического управления поворотом дифракционной решетки и прочего. Возможность выполнения в будущем дипломной работы по электронике мне предстояло «оплатить» безвозмездным конструкторским трудом, а затем и курированием изготовления моей конструкции в течение более чем года. Это было не слишком «по-джентльменски», но выбора у меня не было. В целом пришлось затратить на «дипломную работу» целых два года (правда, на последние полгода меня зачислили в штат младшим научным сотрудником и платили зарплату).

Несколько слов о двух незаурядных ученых, с которыми я был связан эти два года.

Иван Васильевич Обреимов тоже был питомцем ленинградского Физико-технического института, где под руководством Абрама Федоровича Иоффе формировалась целая плеяда выдающихся советских физиков. Капица был ровесником Обреимова, Семенов — на два года его моложе. Иван Васильевич, быть может, не уступал по своим способностям этим двум лауреатам Нобелевской премии. Он тоже создал свой Институт — Харьковский физико-технический. Но затем по какому-то навету его арестовали, и он потерял немалую часть жизни в местах отдаленных; потому теперь, в свои 60 лет, занимал скромный пост заведующего лабораторией. Дома у него стоял большой концертный рояль. Говорили, что он хорошо играет. Но в разговоре был грубоват, а иногда и циничен. Что легко понять, если учесть его вторую «школу жизни». Однажды шеф пригласил меня к себе домой для какого-то делового обсуждения. Когда я собрался уходить, он стал подавать мне пальто. В смущении я пару минут пытался отобрать его, пока Иван Васильевич не рявкнул: «Долго я буду здесь перед Вами танцевать?» После чего я поспешил сунуть руки в рукава. В душе Обреимов был человек добрый. На защиту диплома в июне 54-го года он явился вместе с моим руководителем, а затем повел нас в ресторан ужинать. Как и Капица, Обреимов понимал перспективы биофизики. Несколько лет спустя я его встречал на конференциях и зимних школах по молекулярной биологии. Вопросы, которыми он порой смущал докладчиков, выдавали определенный уровень понимания биологических проблем и неподдельный, живой интерес...