Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Фёдор Михайлович не смог не сказать ей об этом, и, как водится у дурных людей, она вместо благодарности в ответ обрушила такую ругань, что, будь на месте доярки мужчина, он взял бы его за шиворот и ткнул бы разок-другой в грязь, дал бы возможность отведать, съедобно ли это. Сдерживая гнев, он терпеливо выслушал все слова неряшливой доярки, в которых были упрёки, что поставил бы он на её место свою жену да учил бы её, как доить надо, что чужих учить нечего, что командовать всякий любит, а своих рук не замарает. Было сказано и ещё многое, что больно задело его за душу. Работала бы его жена дояркой, если бы не была больна.

Вечером Фёдор Михайлович разговаривав с зоотехником и председателем: сказал, что он оставляет все другие дела и идёт доить коров. Мужчины посмеялись над его решением, уговаривали забыть про обиду сварливой бабёнки, соглашались, что такой поступок будет хорошим уроком пустобрёхам и примером молодёжи, но пока острой нужды в доярах нет, можно повременить с переходом.

— Тогда перееду в другой колхоз, — заявил Фёдор Михайлович, — дояром.

Председатель знал: этот человек — хозяин своего слова, как скажет, так и поставит на своём, — и поспешил дать согласие на перевод мастера Князева на новую работу. Не терять же нужного колхозу человека.

Утром Фёдор Михайлович со спокойной душой явился на дойку в белом халате, пришёл раньше других, но не затем, чтобы раньше справиться с делом, а приучить к себе бурёнок, показаться сперва им, как бы представиться. С собой он принёс столько ломтей хлеба, сколько было в его стойле коров, и оделил всех. Каждую ласково потрепал по шее, погладил за ушами, сказал приветливое слово. Когда пришли все доярки, загудела доильная установка, Фёдор Михайлович принялся за работу.

Но в первые недели ему пришлось много потрудиться. Половина доставшихся на его долю коров были испорчены неряшливой дояркой, и из-за неё он немало познал хлопот. Некоторые коровы не отдавали машине молоко, как иные не отдают другим дояркам, — видно, их перепугали с первого дня доения, — у других были маститы (затвердения вымени) и раненые соски. Он не погнался за надоями, принялся лечить коров: делал массажи, смазывал раны заживляющими мазями, прикармливал дополнительно больных. И только на второй неделе работы он надоил молока вровень с передовыми доярками, а вскоре и обогнал их, стал справляться раньше всех с дойкой и время от времени прибавлял в своё стойло по одной-две коровы, стал работать за двоих.

Казалось, что Фёдор Михайлович забыл обо всём, занимался только на ферме: наводил порядок, следил за животными, добился, что молоко, словно по волшебному слову, само потекло по трубам в цистерны. Он обогнал доярок в своём колхозе, надаивал молока больше всех, потом прославился на всю область, о нём стали писать очерки в газетах, печатать его портреты.

Так Фёдор Михайлович стал знаменитым человеком, заслужил самую высокую и почётную награду — медаль Героя и легковую машину в придачу, заработанную своими руками.

Летом Фёдор Михайлович любил катать в машине мальчишек, возил их на летний загон и разрешал помогать ему в работе, учил их. Он-то знал, что любая наука всегда может пригодиться в жизни. Кто ничему не научится с детства, тот на всю жизнь остаётся несчастным человеком или бездельником.

Фёдор Михайлович обходился с ребятами словно со своими ровесниками, любил их и баловал, но подавал им добрые примеры. На работе он молча справлялся с делами, как будто никого и ничего не замечал вокруг, и только после работы шутил, веселил других и мог даже поддать ногой мяч, если ему подкатывали его к носку ботинка. Ребята — народ, конечно, хитрый. Многое они знали о Фёдоре Михайловиче, но при любом удобном случае спрашивали: а как он стал дояром; а правда ли, что он купается в молоке; а если ему подарят ещё одну машину, то куда он денет старую; а почему тётка Шура, его жена, не захотела доить коров; а Ванька, его сын, будет ли дояром; а откуда взялись коровы; а почему от чёрных коров молоко не чёрное, а тоже белое; а можно ли утонуть в сметане?..

Многие вопросы смешили Фёдора Михайловича, многие заставляли его задумываться, иногда и грустить. Грусть вызывали воспоминания о далёком сиротском детстве, что не пришлось ему своевременно учиться. Но он старался скрывать от ребят эту боль, всегда избавлялся от неё шутками.

— Спрашиваете, можно ли утонуть в сметане? — заговаривал он. — Кто не любит сметану, тот закупается в ней. Настоящая сметана густая, вязкая, попадёшь в чан — не выберешься. Выход один: съесть её и остаться на мели.

— А от сметаны ничего не будет, если много её съешь? — следовал вопрос.

— Не пробовал объедаться, — отвечал Фёдор Михайлович. — Пусть из вас кто-нибудь попробует, тогда и ответ всем будет.

Ребята начинали выбирать, кому пробовать проводить опыт со сметаной, затевали спор, смеялись, представляли, каким толстяком будет их друг, объевшийся сметаной.

— Счастливый дядя Федя, правда? — спрашивал кто-нибудь. — И орден ему дали, и Золотую Звезду, и машина у него.

— Пошевелись, как он, и ты героем станешь, — следовало возражение.

— И буду шевелиться! Думаешь, забоюсь? — загорался спорщик. — Вот школу закончу и покажу вам всем…

Фёдор Михайлович прислушивался к спорам мальчишек, радовался, что его тяжкое детство не повторится у этих ребят, и немножко завидовал, что так много у них впереди добрых дел. Ему хотелось стать таким же, вернуть детство, только не то прежнее, сиротское, а счастливое, как у этих заядлых спорщиков. Он знал, что этого никогда, ни при каком желании не случится, сожалея вздыхал.

Заячья смелость

Илюшка вошёл в сад и вспомнил, что опоздал смотреть кино по телевизору. Знал, что будет тринадцатое мгновение весны. Потому-то и в деревне тихо: все сидят у телевизоров. Потому-то Катька рыжая и осталась у Князевых. Васька теперь тоже егозит на стуле, переживает за своих разведчиков. Завтра будет перебивать всех, рассказывать, что было.

«Сделали бы сто серий, — подумал Илюшка, — а то только „Восемнадцать мгновений“. Или семнадцать? А еще лучше тысячу мгновений. Вот бы здорово было! Всю жизнь смотрели бы и смотрели…»

Илюшка вдруг остановился и замер. Кто-то, как ему показалось, протопал справа и затаился за яблоней. Ему сразу вспомнились все шпионские уловки и хитрости, их коварство и расчётливость с бесчеловечной хладнокровностью и жестокостями. Стали плестись картины, как его хватают сзади, зажимая рот и втыкая в спину кинжал, как набрасывают на шею петлю — быть сразу убитым ему не понравилось, — связывают, сажают в машину, вернее, запихивают, увозят на аэродром и самолётом: отправляют за границу…

Стараясь шагать бесшумно, Илюшка двинулся дальше, решив: «Листва шевелится. — Но вспомнил что деревья уже голые, подумал о другом: — Ветки качаются или мыши под яблоньками. Ага, мыши падаль грызут».

Он старался не думать о шпионах, но дальше углублялся в сад, и назойливее лезли в голову мысли, стало казаться, что за каждой яблоней стоит по шпиону, и даже смелость отважного разведчика Штирлица не помогала ему оставаться смелым.

Своими руками - i_023.png

Всё же Илья дошёл до канавы, оставалось найти ракиту, под которой он спал, как вдруг из темноты перед ним возникло огромное чудовище. Илья встал словно вкопанный. Мелькнула мысль: бежать. Оглянулся — и в это мгновение чудище разразилось душераздирающим криком. Затрещало, захлопало по кустам и деревьям. Илье показалось, что оно рассыпалось по саду, окружает его и накрывает сверху…

Так быстро Илюшка никогда не бегал. Он остановился у столба, на котором горела лампочка, и почувствовал, как у него стали отниматься ноги. Появись сейчас здесь это чудище, он не сможет и на шаг отступить от него.

Вдруг он уловил слухом знакомые звуки. Там, откуда принёсся с быстротой олимпийского чемпиона, каркали вороны и трещали сороки. Илюшка разом вспомнил на канаве густой куст боярышника. В нём ночевали сороки с воронами. От обиды за свою трусость его прошибла горькая слеза.

21
{"b":"244535","o":1}