— А я и не звонил! — удивился Илья.

— Тебе и не надо было звонить, — сказал Фёдор Михайлович. — Стоит ступить ногой на последнюю ступеньку, как я уже слышу сигнал.

— Вот здорово! — поразился Илья. — А это сложно сделать?

— Проще простого. Требуется тонкий тросик или проволока, ролики и велосипедный звонок или колокольчик. Как-нибудь подойди к моему Ивану, он тебе покажет эту механику. А теперь о деле…

Дверь кабинета приотворилась. Иван заглянул и спросил:

— Пап, ты очень занят?

— Занят, как видишь. А что там?

— Ужин готов. Просим к столу.

— Уже? Кажется, только от обеда. Как времечко-то летит! И чем старше становишься, тем оно быстрее и быстрее несётся, ничего не успеваешь сделать. Так что, ребятки, жмите на дела во все лопатки сейчас, пока седина в висок не ударила. Ни на час, ни на день не давайте себе спуску. Встанете на ноги — потом можно и отдохнуть будет. Ну, а сейчас поужинаем… Да, у тебя как с уроками-то, сделаны?

— Почти, — нерешительно ответил Илья, снова обращая взгляд на книги.

— Стало быть, не сделаны. Неохота или помешали? — спросил Фёдор Михайлович.

— Помешали, — ответил Илья, потянувшись к книгам.

— Что интересного приглядел?

— А вот: «Бегство в города», — показал Илья на книгу.

— «Бегство в города и обратная тяга в деревню» называется эта книга. Интересная, но ты до неё ещё не дорос. Со временем прочитаешь. Ну а кто же тебе помешал делать уроки?

Илья надулся, соображая, как пожаловаться Фёдору Михайловичу на родителей и бухгалтершу, Веру Семёновну, уговорившую отца продать корову. «Невыгодно держать скотину. Молоко в магазине будет — сколько надо будет, столько и бери», — вспоминались ему слышанные от Веры Семёновны слова.

— А ты ужинал сегодня? — спросил Фёдор Михайлович.

— Ай… — Илья махнул неопределённо рукой.

— Не успел ещё? Пойдём к столу. На голодное брюхо какой разговор? — сказал Фёдор Михайлович и встал.

— Я не хочу, дядя Федя, — упёрся Илья. — Можно, я тут побуду?

— Тут бывать никому не разрешается. Боюсь, что ежа мне на сиденье подложат, — пошутил Фёдор Михайлович.

Илья рассмеялся. Он умел сразу представлять, что произойдёт при том или ином случае. Дядя Федя садится важно за свой стол — и с криком подскакивает до потолка, опять плюхается — и опять подскакивает…

— Пойдём, Илюша, там ждут. Позже ужинать вредно. — Фёдор Михайлович положил Илье руку на плечо и вывел из кабинета.

Стол был уже накрыт. Когда Илья вымыл руки — ему пришлось, стесняясь, много потратить мыла, очень грязными оказались руки, — подошёл к столу и был поражён белизной стола. На белой скатерти стояло всё-всё белое: булка на белой доске, белые ложки — деревянные, белые тарелки, белые чайные чашки, белая сахарница, белый кувшин — стеклянный, с молоком, белый творог в белой глубокой чашке. Было и ещё много чего, что Илья разом не рассмотрел.

— Стоять будем или сядем? — спросил Фёдор Михайлович. — Занимай табуретку и — за дело. У нас еда по вечерам только молочная. Так что ты уж извини, если не по вкусу придётся.

К столу подошли тётя Шура, Ванька и рыжая Катька из Илюшкиного с Анькой класса.

— Ой, Лапша тут! — удивилась она.

— Лапши нет, только творог, — сказал Ванька. — Здорово, Илюха! Чего мятый весь?

— Я не мятый, — оглядывая костюм, ответил Илья.

— А, это мне показалось, — сказал Ванька и стал ужинать.

— У нас, Илья, каждому уже положено, а если чего потребуется добавить — из общей посудины. К творогу соль, песок, сметана, сливки с молоком — на выбор и вкус, — объяснил Фёдор Михайлович. — Мне сладкое и солёное, как говорят, вредно, так я со сливками, со сметанкой, с молочком потребляю. Иван признаёт соль к молочному. У вас тоже такой порядок?

— Нет. У нас когда как, — ответил Илья и прослезился.

— А ты чего плачешь? — спросил Фёдор Михайлович.

— Посадил мальчишку к столу и с вопросами пристаёшь, — сказала тётя Шура. — Разве тут не заплачешь?

— Дело не в этом, — возразил Фёдор Михайлович. — Успокойся, Илюша. Перейдём ко мне — скажешь.

После ужина Фёдор Михайлович завёл снова Илью в кабинет, не усаживая спросил:

— Говори: что случилось?

— А отец корову продаёт, — ответил Илья.

— Что ты говоришь! — удивился Фёдор Михайлович. — Нашу с тобой корову продают? Когда я отдал вам телёнка, на меня сколько народу обиделось! Кому не хочется держать у себя такую молочную породу, как у вас? И сколько труда надо положить, чтобы выходить такую корову. Да и не было бы её, если бы не твой присмотр. Ты помнишь, как мы с тобой неслись на картофельное поле, когда тёлка заглотила картошку? Я еле поспевал за тобой, на бегу успокаивал, просил не реветь раньше времени.

— Помню, — ответил Илья. — Когда увидал, как она замотала головой и слюнями забрызгалась, о, как я летанул за вами! В одну секунду перехватил вас на дороге. А потом бежал и боялся: не успеем…

— Ты теперь знаешь, как надо поступать с коровой, если она подавится картошкой или яблоком, запомнил?

— На всю жизнь узнал. Только боялся руку ей в рот совать, думал, оттяпает она её. А как горячо у неё было в глотке, — казалось, обжечься можно.

— Ну, не печка там. Это руке с наружного холода жарко. А не подоспей мы тем часом — была бы беда. Осенью много скотины гибнет от картошки и яблок. Корова не может разгрызать круглое, как овца или свинья. Всё у неё проскакивает в глотку. И траву она непрожёванной глотает, а потом только пережёвывает. Мы с тобой — ладно, а матери сколько хлопот досталось вырастить из телёнка корову. И она теперь согласна её продать?

— Отец уговорил её. Он и эта, бухгалтерша. Она всё время матери талдычит: «Невыгодно держать корову. Молоко, — говорит, — в магазин будет поступать бесперебойно. Сколько надо, столько и бери без лишнего труда».

— Скверные, брат, дела, — сказал Фёдор Михайлович. — А сестрёнка как к этому относится?

— Ай, она в ПТУ собирается, а потом на фабрику. Всё время о городе мечтает. Там, говорит, театры, музеи. А тут один клуб.

— Чужие слова она говорит, — сказал Фёдор Михайлович. — В театры и в музеи мы тоже ездим, когда с делами управляемся. А каждый день и в городе по театрам никто не ходит. Ты, Илюша, если не хочешь расставаться с коровой, то и стой на своём.

— Я не хочу, да они разве меня послушаются, — ответил Илья. — Мать не совсем согласна продавать Берёзку… А меня корова за километр узнаёт, рёвом встречает — так привыкла ко мне… Ещё когда телёночком была, привыкла. А теперь её зарежут… Она даже на ленивую Ленку злится, рогом замахивается, а на меня нет. Я когда прохожу мимо, она промычит, а потом смотрит и смотрит, пока не скроюсь.

— Животные любят, кто к ним с лаской относится. Хоть и говорят, что они существа неразумные, но это, брат, враки. Есть у них свой разум и память на добро и зло, — сказал Фёдор Михайлович и, задумавшись, застучал по столу пальцами.

— Я пойду, — сказал Илья.

— Минуточку. Вместе выйдем. Мне надо к предсовета зайти, — сказал Фёдор Михайлович.

Илья было обрадовался, думал, что. Фёдор Михайлович пойдёт с ним и уговорит отца с матерью не продавать корову, а он по другим делам идёт. Верно, зря он приходил с жалобой? Останется их двор без коровы. Он и кормил её, и сам хотел научиться доить. Когда матери не бывает дома или болят у неё руки, смог бы заменить мать. Ленка ленится, совсем ничего не хочет делать, только и говорит о городе, собирается в ПТУ, хочет стать прядильщицей и работать на фабрике. Отцу помогает, в магазин сбегает, а сдачу присваивает. Избалованная…

— Такую корову, как ваша, жалко продавать. От неё самое молоко начинается. Четвёртым телёнком всего. Надо что-то придумывать. Матери тяжело, видно, одной. Сестра не помогает, наверное?

— Нисколечко, — ответил Илья. — Отцу помогает.

— А ты как?