— Кофе? — спросил Цорр. — Или хотите погреться? У меня есть русская водка, «Смирнофф».

— Кофе выпью с удовольствием, — ответил Степанов. — А может быть, и водку.

— Вы предпочитаете кофе до разговора, господин Степанов, или же во время?

— Лучше до.

— Меня научили готовить по турецкому рецепту — помимо сахара чуть-чуть чеснока и щепотку соли, совершенно изумительный вкус. Не опасаетесь столь резких контрастов?

— О нет, — ответил Степанов. — Я пил такой кофе на Кавказе, в Сухуми, очень вкусно.

— Я посещал Сухуми, прекрасный город, но нет ни одного ночного ресторана, негде потанцевать, совершенно не продумана сфера сексуального обслуживания туристов…

— Да, — усмехнулся Степанов, — с этим делом туго, бедные туристы… Но как-то устраиваются, иначе б не ездили…

Цорр заварил кофе в стеклянном кофейнике, очень жидкий, поинтересовался, не желает ли Степанов сахарина, выслушав отрицательный ответ — больные почки, принес тоненькую, прекрасного фарфора сахарницу, предложил ему сесть в кресло возле стереосистемы, легко забросил ногу на ногу и, сделав маленький глоток, спросил:

— Чем обязан вашему визиту?

— Господин Цорр, я слышал, что у вас есть материалы, связанные с преступлениями нацистов…

— От кого к вам пришла эта информация, господин Степанов?

— Мне бы не хотелось отвечать на этот вопрос, господин Цорр… Придется лгать, а это всегда неприятно…

— Хорошо, — кивнул Цорр, — я тоже сторонник того, чтобы говорить правду… Сформулирую мой интерес иначе, если изволите, уже, вам будет легче тогда сказать правду… Эта информация пришла к вам не из банковских кругов? Еще более конкретно: не из тех, кто входит в орбиту Барри Дигона?

— Нет.

— Я удовлетворен, господин Степанов… Дело в том, что его люди оклеветали меня, обвинив в связях с мерзавцем Эйхманом, будто я повинен в том, что эсэсовцы погубили брата Дигона Самуэля… Они лишили меня службы, они хотели, чтобы я исчез с лица земли, но, как видите, правда восторжествовала… Я никогда не был связан с нацистами, никогда, хоть и работал в рейхе, это правда, но там работал и Самуэль Дигон вполне открыто до тридцать восьмого года… Более того, я всегда был антинацистом и чем мог помогал несчастным… Именно потому, что я был противником жестокости, у меня сохранились кой-какие материалы по трагическому еврейскому вопросу… Простите, вы сами…

— Я русский…

— Очень хорошо… Так вот, только потому, что я был противником неразумной жестокости, я и согласился помочь в установлении контактов между немцами и американцами в сорок третьем году… Мною руководствовала не корысть, но сострадание…

— Контакты между кем и кем? Конкретно?

— Между князем Гогенлоэ и Алленом Даллесом.

— Но контакт состоялся в сорок четвертом году, господин Цорр.

— В сорок третьем.

— У вас есть какие-то документы об этом?

— Да.

— Можете познакомить меня с ними?

— В том случае, если вы обещаете сказать правду о моей роли во всем этом деле… Знаете, Геринг был большой свиньей, но во время суда в Нюрнберге он, я слышал, произнес неплохую фразу, что, мол, не боится потерять голову, но страшится потерять лицо… Самое страшное — незаслуженная обида, согласны?

— Вполне, господин Цорр, но каким образом я могу сказать правду о вашем участии в этом деле, если у меня нет документов и я обладаю лишь односторонней информацией? Правда всегда посредине, на стыке полярных точек зрения…

— Вот видите! Совершенно верно! Я не хочу обидеть вас, но вы должны согласиться, что в вашей пропаганде по поводу немцев тоже были преувеличения…

— Не могу согласиться, господин Цорр. Не было преувеличений. Была правда.

— Ну, хорошо, а Геббельс говорил бог знает что про вас… Вы же верно сказали, правда на стыке полярных точек зрения.

— Геббельс — это не есть точка зрения, это патология и уголовщина. Когда я говорил о стыке, я никак не имел в виду этот аспект вопроса: нацизм и правда — понятия взаимоисключающие.

— Но вы же не станете отрицать, господин Степанов, что во время Гитлера были построены прекрасные автострады, покончено с безработицей и…

— И введена карточная система, господин Цорр. А те, кто не хотел строить автострады, были отправлены в концлагеря, были запрещены книги Толстого, Манна, Брехта, Маяковского и упоминание имени Альберта Эйнштейна… На каждого немца заведена учетная карточка в гестапо… И никаких гарантий, все подчинено воле психически больного злодея…

— Я опасаюсь, как бы мое правдолюбие, — вздохнул Цорр, — не показалось вам пронацизмом, мне бы очень этого не хотелось…

Он встал, подошел к стеллажу, открыл особым плоским золоченым ключом массивную дверь вмонтированного в стену сейфа, достал несколько разноцветных папок, взял синюю, остальные положил обратно, вернулся к креслу и протянул Степанову несколько страниц.

— Я действительно содействовал появлению на свет этого документа. Прочтите и скажите, виновен ли я в том, что он существует? Впрочем, не я, так другой помог бы этому… Еще кофе? Пока будете читать, я приготовлю нам по чашечке, а?

— Да, благодарю вас…

— Можете сделать выписки, — сказал Цорр.

— Если позволите, я надиктую этот текст на мой диктофон.

— Пожалуйста. — Цорр легко смазал взглядом маленький, величиной с записную книжку, аппаратик, который Степанов достал из внутреннего кармана кожанки.

Он просмотрел страницы и начал диктовать:

— Двоеточие, открыть кавычки. "В начале беседы «герр Бауэр» заявил «мистеру Робертсу», что прибыл сюда как сугубо частное лицо по настоянию его друга. Он добавил, что не питает иллюзий относительно возможных результатов этих переговоров, поскольку не имеет специальных полномочий. Однако в качестве патриота своей страны он готов ответить на любой вопрос с тем, чтобы, если это потребуется, устранить излишние недоразумения и непонимание.

«Мистер Робертс» заметил, что он вполне согласен с этим и что для него особенно важно понять взгляды представителя молодого поколения национал-социалистов, не развращенного пропагандистскими теориями.

В ходе беседы выяснилось, что «мистер Робертс», приятного вида человек, в возрасте примерно пятидесяти лет, удивительно хорошо осведомлен о проблемах Центральной Европы, и «герру Бауэру» все время приходилось быть начеку.

«Мистер Робертс» начал беседу, высказав мнение, что Германия совершила величайшую ошибку, доведя дело до войны. В процессе мирного развития все страны Восточной Европы быстро оказались бы в руках Германии, ибо ни Великобритания, ни Америка не намерены были — без достаточного повода — препятствовать этому силой оружия. Если бы в таких условиях Германия захватила те страны, ей было бы легко вести войну против России. Общественное мнение Великобритании и Америки в подобных обстоятельствах не мешало бы Германии одержать победу над Россией.

Далее «мистер Робертс» сказал, что Германия имеет больше оснований, чем Соединенные Штаты, сожалеть о том, что события развивались не таким именно путем, а иначе. Он не мог понять, почему национал-социалисты все время ломились в открытую дверь, в результате чего, а также из-за их жестокой позиции в еврейской проблеме они восстановили против себя мир.

Что же касается его личных чувств по данному вопросу, то он не любит евреев, ему не нравится, что они могут теперь украсить свою шестиконечную звезду еще одним мученическим венком. Однако непонятны и попытки истребить евреев или, например, поляков. По закону природы обрезанная ветка растет быстрее. Волна ненависти к немцам и симпатии к их жертвам поставили под сомнение достижение Германией ее цели.

Почему Германия не действовала более искусно в еврейском вопросе? Например, так, как англосаксонские страны. В этих странах евреев просто не допускают на ключевые посты и на практике, хотя об этом ничего не говорят, с успехом вводятся выраженные в процентах предельные нормы допуска их в институты и учреждения. Возможно, это фарисейский англосаксонский метод, но он позволил достичь практических результатов, не вызывая шума и не создавая причин для обвинений.